Вопросы по рассказу Бунина «КАВКАЗ»
- — Расскажите, кто главные герои этого рассказа.
- — Как вы думаете, почему автор не дает ни имен своим персонажам, ни их портретных описаний?
- — Как описывает свою влюбленность главный герой рассказа И. Бунина «Кавказ».
- — Как пейзаж отражает настроение героев рассказа? Соотнесите состояние природы и пейзаж с внутренним миром персонажей рассказа.
- — Кого боится герой рассказа? И почему?
- — Как вы думаете, откуда вдруг возникла мечта героев уехать на Кавказ? Почему именно Кавказ, а не Крым?
- — Похожи ли томления влюбленного мужчины на поведение романтического героя? Почему? Обоснуйте свой ответ.
- — Собирается ли главный герой что-то кардинально решать в своей жизни и в жизни своей возлюбленной? Почему вы так думаете?
- — Похож ли бунинский герой на Алехина из рассказа А. П. Чехова «О любви»? Почему?
- — Похожа ли героиня рассказа «Кавказ» на Анну Алексеевну? Обоснуйте свой ответ.
- — Что вы можете рассказать о муже главной героини? Почему и ему автор не дает имени?
- — Так ли он был жесток, как о нем говорит жена? Обоснуйте свой ответ.
- — Значит, у мужа героини рассказа были причины для того, чтобы следить за своей женой? Или муж так в ней не уверен?
- — Опишите жизнь героев на Кавказе.
- — От чьего имени ведется все повествование? Как вы думаете, почему?
- — На чем постоянно делает акцент герой-рассказчик?
- — Как вы думаете, почему такой сухой, четкий и лаконичный конец рассказа Бунина «Кавказ»? Почему нет никаких авторских выводов и комментариев?
- — Объясните, почему автор ничего не говорит о дальнейшей судьбе двух влюбленных героев? Домыслите продолжение их жизни.
- — Что говорят о любви герои рассказов Чехова и Бунина? Процитируйте.
- — Что вы можете сказать любви, прочитав рассказы Бунина и Чехова?
КАВКАЗ
Приехав в Москву, я
воровски остановился в незаметных номерах в переулке возле Арбата и жил
томительно, затворником — от свидания до свидания с нею. Была она у меня за эти
дни всего три раза и каждый раз входила поспешно со словами:
— Я только на одну
минуту…
Она была бледна
прекрасной бледностью любящей взволнованной женщины, голос у нее срывался, и
то, как она, бросив куда попало зонтик, спешила поднять вуальку и обнять меня,
потрясало меня жалостью и восторгом.
— Мне кажется, — говорила
она, — что он что-то подозревает, что он даже знает что-то, — может быть,
прочитал какое-нибудь ваше письмо, подобрал ключ к моему столу… Я думаю, что
он на все способен при его жестоком, самолюбивом характере. Раз он мне прямо
сказал: «Я ни перед чем не остановлюсь, защищая свою честь, честь мужа и
офицера!» Теперь он почему-то следит буквально за каждым моим шагом, и, чтобы
наш план удался, я должна быть страшно осторожна. Он уже согласен отпустить
меня, так внушила я ему, что умру, если не увижу юга, моря, но, ради бога,
будьте терпеливы!
План наш был дерзок:
уехать в одном и том же поезде на кавказское побережье и прожить там в
каком-нибудь совсем диком месте три-четыре недели. Я знал это побережье, жил
когда-то некоторое время возле Сочи, — молодой, одинокий, — на всю жизнь
запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн… И
она бледнела, когда я говорил: «А теперь я там буду с тобой, в горных джунглях,
у тропического моря…» В осуществление нашего плана мы не верили до последней
минуты — слишком великим счастьем казалось нам это.
________
В Москве шли холодные
дожди, похоже было на то, что лето уже прошло и не вернется, было грязно,
сумрачно, улицы мокро и черно блестели раскрытыми зонтами прохожих и поднятыми,
дрожащими на бегу верхами извозчичьих пролеток. И был темный, отвратительный
вечер, когда я ехал на вокзал, все внутри у меня замирало от тревоги и холода.
По вокзалу и по платформе я пробежал бегом, надвинув на глаза шляпу и уткнув
лицо в воротник пальто.
В маленьком купе первого
класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше. Я немедля опустил
оконную занавеску и, как только носильщик, обтирая мокрую руку о свой белый
фартук, взял на чай и вышел, на замок запер дверь. Потом чуть приоткрыл
занавеску и замер, не сводя глаз с разнообразной толпы, взад и вперед сновавшей
с вещами вдоль вагона в темном свете вокзальных фонарей. Мы условились, что я
приеду на вокзал как можно раньше, а она как можно позже, чтобы мне как-нибудь
не столкнуться с ней и с ним на платформе. Теперь им уже пора было быть. Я
смотрел все напряженнее — их все не было. Ударил второй звонок — я похолодел от
страха: опоздала или он в последнюю минуту вдруг не пустил ее! Но тотчас вслед
за тем был поражен его высокой фигурой, офицерским картузом, узкой шинелью и
рукой в замшевой перчатке, которой он, широко шагая, держал ее под руку. Я
отшатнулся от окна, упал в угол дивана, рядом был вагон второго класса — я
мысленно видел, как он хозяйственно вошел в него вместе с нею, оглянулся, —
хорошо ли устроил ее носильщик, — и снял перчатку, снял картуз, целуясь с ней,
крестя ее… Третий звонок оглушил меня, тронувшийся поезд поверг в
оцепенение… Поезд расходился, мотаясь, качаясь, потом стал нести ровно, на
всех парах. .. Кондуктору, который проводил ее ко мне и перенес ее вещи, я
ледяной рукой сунул десятирублевую бумажку…
________
Войдя, она даже не
поцеловала меня, только жалостно улыбнулась, садясь на диван и снимая, отцепляя
от волос шляпку.
— Я совсем не могла
обедать, — сказала она. — Я думала, что не выдержу эту страшную роль до конца.
И ужасно хочу пить. Дай мне нарзану, — сказала она в первый раз говоря мне
«ты». — Я убеждена, что он поедет вслед за мною. Я дала ему два адреса,
Геленджик и Гагры. Ну вот, он и будет дня через три-четыре в Геленджике… Но бог
с ним, лучше смерть, чем эти муки…
________
Утром, когда я вышел
в коридор, в нем было солнечно, душно, из уборных пахло мылом, одеколоном и
всем, чем пахнет людный вагон утром. За мутными от пыли и нагретыми окнами шла
ровная выжженная степь, видны были пыльные широкие дороги, арбы, влекомые
волами, мелькали железнодорожные будки с канареечными кругами подсолнечников и
алыми мальвами в палисадниках… Дальше пошел безграничный простор нагих равнин
с курганами и могильниками, нестерпимое сухое солнце, небо подобное пыльной
туче, потом призраки первых гор на горизонте. ..
Из Геленджика и Гагр
она послала ему по открытке, написала, что еще не знает, где останется.Потом мы
спустились вдоль берега к югу.
_________
Мы нашли место
первобытное, заросшее чинаровыми лесами, цветущими кустарниками, красным
деревом, магнолиями, гранатами, среди которых поднимались веерные пальмы,
чернели кипарисы…
Я просыпался рано и,
пока она спала, до чая, который мы пили часов в семь, шел по холмам в лесные
чащи. Горячее солнце было уже сильно, чисто и радостно. В лесах лазурно
светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами
сияла предвечная белизна снежных гор… Назад я проходил по знойному и
пахнущему из труб горящим кизяком базару нашей деревни: там кипела торговля, было
тесно от народа, от верховых лошадей и осликов, — по утрам съезжалось туда на
базар множество разноплеменных горцев, — плавно ходили черкешенки в черных
длинных до земли одеждах, в красных чувяках, с закутанными во что-то черное
головами, с быстрыми птичьими взглядами, мелькавшими порой из этой траурной
запутанности.
Потом мы уходили на
берег, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце до самого завтрака.
После завтрака — все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты — в
знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через сквозные
ставни горячие, веселые полосы света.
Когда жар спадал и мы
открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов, стоявших на скате
под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось, никогда
не будет конца этому покою, этой красоте.
На закате часто
громоздились за морем удивительные облака; они пылали так великолепно, что она
порой ложилась на тахту, закрывала лицо газовым шарфом и плакала: еще две, три
недели — и опять Москва!
Ночи были теплы и
непроглядны, в черной тьме плыли, мерцали, светили топазовым светом огненные
мухи, стеклянными колокольчиками звенели древесные лягушки. Когда глаз привыкал
к темноте, выступали вверху звезды и гребни гор, над деревней вырисовывались деревья,
которых мы не замечали днем. И всю ночь слышался оттуда, из духана, глухой стук
в барабан и горловой, заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто все
одной и той же бесконечной песни.
Недалеко от нас, в
прибрежном овраге, спускавшемся из лесу к морю, быстро прыгала по каменистому
ложу мелкая, прозрачная речка. Как чудесно дробился, кипел ее блеск в тот
таинственный час, когда из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо,
пристально смотрела поздняя луна!
Иногда по ночам
надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте
лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в
небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали
орлята, ревел барс, тявкали чекалки… Раз к нашему освещенному окну сбежалась
целая стая их, — они всегда сбегаются в такие ночи к жилью, — мы открыли окно и
смотрели на них сверху, а они стояли под блестящим ливнем и тявкали, просились
к нам… Она радостно плакала, глядя на них.
_______
Он
искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи, он
купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель,
позавтракал в своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского,
пил кофе с шартрезом, не спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег
на диван и выстрелил себе в виски из двух револьверов.
12
ноября 1937
DMCA (Copyright) Complaint to Google :: Notices :: Lumen
sender
АЗАПИ
on behalf of
азапи от имени «ооо издательство эксмо»
[Private]
RU
Sent on
COUNTRY: RU 🇷🇺
recipient
Google LLC
«/>
[Private]
Mountain View, CA, 94043, US
submitter
Google LLC
principal
азапи от имени «ооо издательство эксмо»
Other Entities:
- Principal
- Notice Type:
- DMCA
Copyright claim 1
Kind of Work: Unspecified
Description Майкл Роуч Неудобные разговоры. Как общаться на невыносимо трудные темы
Original URLs:
- www.litres. ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 2
Kind of Work: Unspecified
Description Владимир Жельвис Хлеб с ветчиной
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 2 URLs
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 3
Kind of Work: Unspecified
Description Дерек Сарно Неприлично полезная кулинарная книга
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- vsekursi24.ru — 1 URL
- sliv.qa — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 4
Kind of Work: Unspecified
Description Комбат Найтов Бассейн с крокодилами
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 5
Kind of Work: Unspecified
Description Александр Шапочкин Дама с коготками
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 6
Kind of Work: Unspecified
Description Конфуций Гарпия с пропеллером
Original URLs:
- www. litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 7
Kind of Work: Unspecified
Description Екатерина Мишаненкова Идеальное тело Пятачка
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 8
Kind of Work: Unspecified
Description Анатолий Баранов Мохнатая лапа Герасима
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 9
Kind of Work: Unspecified
Description Колин Гувер Неудачная карьера мегеры
Original URLs:
- www. litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
Copyright claim 10
Kind of Work: Unspecified
Description Джованни Боккаччо Толстушка под прикрытием
Original URLs:
- www.litres.ru — 1 URL
Allegedly Infringing URLs:
- litresp.ru — 1 URL
Click here to request access and see full URLs.
- Jurisdictions
- RU
Topics
DMCA Notices,
Copyright
Tags
Философия любви | Интернет-энциклопедия философии
В этой статье исследуется природа любви и некоторые этические и политические последствия. Для философа вопрос «что такое любовь?» порождает множество вопросов: любовь — это абстрактное существительное, что означает для некоторых это слово, не связанное с чем-либо реальным или разумным, вот и все; для других это средство, с помощью которого наше существо — наше «я» и его мир — подвергается необратимому воздействию, когда мы «прикасаемся к любви»; одни пытались проанализировать его, другие предпочли оставить его в сфере невыразимого.
Тем не менее нельзя отрицать, что любовь играет огромную и неизбежную роль в наших культурах; мы находим его обсуждаемым в песнях, фильмах и романах — с юмором или всерьез; это постоянная тема взросления жизни и яркая тема для молодежи. С философской точки зрения природа любви со времен древних греков была опорой философии, порождая теории, варьирующиеся от материалистической концепции любви как чисто физического явления — анималистического или генетического побуждения, определяющего наше поведение, — до теорий. любви как интенсивно духовного дела, которое в своей высшей степени позволяет нам прикоснуться к божественному. Исторически сложилось так, что в западной традиции платоновский «Пим» представляет собой начальный текст, поскольку он дает нам чрезвычайно влиятельное и привлекательное представление о том, что любовь характеризуется серией возвышений, в которых животное желание или низменное вожделение заменяется более интеллектуальной концепцией любви. любовь, которую также превосходит то, что может быть истолковано теологическим видением любви, превосходящей чувственное влечение и взаимность. С тех пор появились недоброжелатели и сторонники платоновской любви, а также множество альтернативных теорий, включая теорию ученика Платона Аристотеля и его более светскую теорию истинной любви, отражающую то, что он описал как «два тела и одна душа».0003
Философская трактовка любви выходит за рамки множества субдисциплин, включая эпистемологию, метафизику, религию, человеческую природу, политику и этику. Часто утверждения или аргументы, касающиеся любви, ее природы и роли в жизни человека, например, связаны с одной или всеми центральными теориями философии и часто сравниваются или исследуются в контексте философии пола и гендера, а также тела. и преднамеренность. Задача философии любви состоит в том, чтобы убедительно изложить соответствующие вопросы, опираясь на соответствующие теории человеческой природы, желаний, этики и т. д.
Содержание
- Природа любви: Эрос, Филия и Агапе
- Эрос
- Филия
- Агапе
- Природа любви: дальнейшие концептуальные соображения
- Природа любви: романтическая любовь
- Природа любви: физическая, эмоциональная, духовная
- Любовь: этика и политика
- Ссылки и дополнительная литература
1.
Природа любви: Эрос, Филия и Агапе
Философская дискуссия о любви логически начинается с вопросов о ее природе. Это подразумевает, что любовь имеет «природу», утверждение, против которого некоторые могут возразить, утверждая, что любовь концептуально иррациональна в том смысле, что ее нельзя описать в рациональных или осмысленных предложениях. Для таких критиков, выдвигающих метафизический и эпистемологический аргумент, любовь может быть выбросом эмоций, не поддающихся рациональному рассмотрению; с другой стороны, некоторые языки, например папуасский, даже не допускают этого понятия, что отрицает возможность философской экспертизы. В английском языке слово «любовь», происходящее от германских форм санскрита lubh (желание) имеет широкое определение и, следовательно, неточен, что порождает проблемы первого порядка определения и значения, которые в некоторой степени решаются ссылкой на греческие термины, eros , philia и agape . .
а. Эрос
Термин эрос (греч. erasthai ) используется для обозначения той части любви, которая представляет собой страстное, сильное желание чего-то; его часто называют сексуальным желанием, отсюда и современное понятие «эротика» (греч. 9).0012 эротика ). Однако в трудах Платона eros считается обычным желанием, стремящимся к трансцендентной красоте — особая красота индивидуума напоминает нам об истинной красоте, которая существует в мире Форм или Идей ( Федр 249E: «он кто любит прекрасное, называется любящим, потому что он причастен к нему» (пер. Джоуэтт). Платоновско-сократическая позиция утверждает, что любовь, которую мы порождаем к красоте на этой земле, никогда не может быть по-настоящему удовлетворена, пока мы не умрем; но в то же время мы должны устремляться от конкретного возбуждающего образа перед нами к созерцанию красоты самой по себе.
Смысл платоновской теории эроса заключается в том, что идеальная красота, которая отражается в конкретных образах красоты, которые мы находим, становится взаимозаменяемой между людьми и вещами, идеями и искусством: любить — значит любить платоновскую форму красота — не конкретный индивидуум, а элемент истинной (идеальной) красоты, которым они обладают. Взаимность не является необходимой для взгляда Платона на любовь, поскольку желание направлено на объект (Красоты), а не, скажем, на компанию другого и общие ценности и стремления.
Многие сторонники платонической философии считают, что любовь является более высокой ценностью, чем вожделение или физическое желание. Они отмечают, что физическое желание имеет общее с животным царством. Следовательно, это реакция и стимул более низкого порядка, чем рационально вызванная любовь, то есть любовь, порожденная рациональным дискурсом и исследованием идей, что, в свою очередь, определяет стремление к идеальной красоте. Соответственно, физическая любовь к предмету, идее или человеку сама по себе не есть надлежащая форма любви, любовь есть отражение той части предмета, идеи или лица, которая причастна идеальной красоте.
б. Филия
В отличие от желания и страстного стремления эроса , филия влечет за собой любовь и признательность другого. Для греков термин philia включал не только дружбу, но и привязанность к семье, а polis — политическую общность, работу или дисциплину. Philia для другого может быть мотивировано, как объясняет Аристотель в Никомаховой этике , книга VIII, ради агента или ради другого. Мотивационные различия проистекают из любви к другому, потому что дружба полностью полезна, как в случае деловых контактов, или потому, что их характер и ценности приятны (подразумевая, что если эти привлекательные привычки меняются, то меняется и дружба), или для другого в том, кто они сами по себе, независимо от их интересов в этом вопросе. Английское понятие дружбы приблизительно отражает аристотелевское понятие дружбы.0012 philia , как он пишет: «Дружбу вызывают следующие вещи: добрые дела; делать их без спроса; и не провозглашать факт их совершения» ( Rhetoric , II. 4, пер. Риса Робертса).
Аристотель уточняет, чего мы ищем в настоящей дружбе, предполагая, что надлежащее основание для philia объективно: те, кто разделяет наши взгляды, кто не таит обиды, кто стремится к тому же, что и мы, кто умеренный и справедливый , которые восхищаются нами так же, как мы восхищаемся ими, и так далее. Philia не может исходить от сварливых, сплетников, агрессивных в манерах и характере, несправедливых и так далее. Из этого следует, что лучшие характеры могут породить наилучшую дружбу и, следовательно, любовь: действительно, как быть хорошим персонажем, достойным philia , является темой Никомахенской этики . Самый разумный человек тот, кто хотел бы быть самым счастливым, а потому тот, кто способен к наилучшей форме дружбы, которая между двумя «хорошими и одинаковыми добродетелью» бывает редко (9).0012 NE , VIII.4 пер. Росс). Мы можем предположить, что любовь между такими равными — разумными и счастливыми людьми Аристотеля — была бы совершенной, с кругами убывающего качества для тех, кто нравственно удален от лучших. Он характеризует такую любовь как «своего рода избыток чувства». ( NE , VIII.6)
Дружба более низкого качества может также основываться на удовольствии или пользе, получаемых от общества другого человека. Деловая дружба основана на пользе – на взаимной взаимности сходных деловых интересов; как только бизнес подходит к концу, дружба распадается. Это похоже на дружбу, основанную на удовольствии, получаемом от общества другого человека, и это не удовольствие, которым наслаждается тот, кто находится в самом себе, а поток удовольствия от его действий или юмора.
Первым условием высшей формы аристотелевской любви является любовь человека к самому себе. Без эгоистической основы он не может проявлять симпатию и привязанность к другим ( НЭ , IX.8). Такое себялюбие не является гедонистическим или прославленным, в зависимости от стремления к непосредственным удовольствиям или лести толпы, это вместо этого отражение его стремления к благородному и добродетельному, кульминацией которого является стремление к рефлексивной жизни. Дружба с другими требуется, «поскольку его цель состоит в том, чтобы созерцать достойные действия… жить приятно… участвовать в обсуждениях и размышлениях», что подобает добродетельному человеку и его другу (9).0012 NE , IX.9). Нравственно добродетельный человек, в свою очередь, заслуживает любви тех, кто ниже его; он не обязан давать равную любовь взамен, что подразумевает, что аристотелевская концепция любви является элитарной или перфекционистской: «Во всех дружеских отношениях, подразумевающих неравенство, любовь также должна быть пропорциональной, т. е. лучший должен быть любим больше, чем он любит». ( СВ , VIII, 7,). Взаимность, хотя и не обязательно равная, является условием аристотелевской любви и дружбы, хотя родительская любовь может включать в себя одностороннюю нежность.
в. Агапе
Агапе относится к отеческой любви Бога к человеку и человека к Богу, но расширено до братской любви ко всему человечеству. (Еврейское ахев имеет несколько более широкий семантический диапазон, чем агапе ). Agape , возможно, опирается на элементы как eros , так и philia в том смысле, что он ищет совершенный вид любви, который одновременно является нежностью, выходом за пределы частного и страстью без необходимости взаимности. Эта концепция расширяется в иудео-христианской традиции любви к Богу: «Возлюби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всеми силами твоими» (Второзаконие 6:5) и «люби ближний, как ты сам» (Левит 19:18). Любовь к Богу требует абсолютной преданности, напоминающей любовь Платона к Красоте (и христианские переводчики Платона, такие как св. Августин, использовали связи), которая включает в себя эротические эротические страсть, благоговение и желание, превосходящие земные заботы и препятствия. Фома Аквинский, с другой стороны, воспользовался аристотелевскими теориями дружбы и любви, чтобы провозгласить Бога самым разумным существом и, следовательно, наиболее заслуживающим любви, уважения и внимания.
Универсалистская заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» отсылает субъекта к тем, кто его окружает, кого он должен любить в одностороннем порядке, если это необходимо. Команда использует логику взаимной взаимности и намекает на аристотелевскую основу, согласно которой субъект должен любить себя каким-то подходящим образом: ибо неловкие результаты последовали бы, если бы он любил себя особенно неподходящим, извращенным образом! Философы могут спорить о природе подразумеваемой здесь «любви к себе» — от аристотелевского представления о том, что любовь к себе необходима для любого вида межличностной любви, до осуждения эгоизма и бедных примеров того, что гордыня и самовосхваление, от которых основывать свою любовь к другому. Св. Августин отказывается от спора — он утверждает, что человеку не нужно повеления любить себя (9).0012 De bono viduitatis , xxi). По аналогии с логикой «лучше давать, чем получать», универсализм агапе требует от кого-то первоначального воззвания: в противоположность аристотелевской позиции бремя христианина лежит на морально превосходящем распространять любовь. другим. Тем не менее, это повеление также влечет за собой равноправную любовь — отсюда и христианский кодекс «возлюби врагов твоих» (Матфея 5:44-45). Такая любовь выходит за рамки любых перфекционистских или аристократических представлений о том, что некоторые люди (или должны быть) более привлекательными, чем другие. Agape находит отголоски в этике Канта и Кьеркегора, утверждающих моральную важность беспристрастного уважения или любви к другому человеку qua человека в абстрактном смысле.
Однако беспристрастная любовь к ближнему (Иакова 2:9) вызывает серьезные этические опасения, особенно если ближний якобы не заслуживает любви. Таким образом, начинаются дебаты о том, какие элементы поведения соседа следует включить в агапе , а какие следует исключить. Ранние христиане задавались вопросом, применим ли этот принцип только к ученикам Христа или ко всем. В споре победили беспристрастные, утверждавшие, что человечность ближнего обеспечивает первичное условие любви; тем не менее его действия могут потребовать критики второго порядка, поскольку логика братской любви подразумевает, что это моральное улучшение братской ненависти. Для метафизических дуалистов любовь к душе, а не к телу или делам ближнего обеспечивает полезную оговорку о спасении — или, в свою очередь, оправдание для наказания тела другого за грехи и моральные проступки, освобождая при этом истинный объект любви — душу — от ее мирского существования. мучает. Для христиан-пацифистов «подставить другую щеку» агрессии и насилию подразумевает надежду на то, что агрессор со временем научится постигать высшие ценности мира, прощения и любви к человечеству.
Универсализм агапе противоречит партикуляризму Аристотеля и влечет за собой множество этических следствий. Фома Аквинский допускает пристрастность в любви к тем, с кем мы связаны, утверждая при этом, что мы должны быть милосердны ко всем, в то время как другие, такие как Кьеркегор, настаивают на беспристрастности. Недавно Хью ЛаФаллот (1991) заметил, что любовь к тем, к кому человек неравнодушен, не обязательно является отрицанием принципа беспристрастности, поскольку беспристрастность может допускать любовь к тем, кто ближе к человеку, как беспристрастный принцип, и, используя аристотелевскую концепцию любви к себе , повторяет, что любовь к другим требует близости, которую можно получить только от частичной близости. Другие утверждали бы, что концепция всеобщей любви, любви ко всем одинаково, не только неосуществима, но и логически пуста — Аристотель, например, утверждает: «Нельзя быть другом многим людям в том смысле, что дружба совершенного типа с ними, как нельзя быть влюбленным во многих людей сразу (ибо любовь есть некий избыток чувства, и таковым свойственно испытывать только к одному лицу)» (9). 0012 NE , VIII.6).
2. Природа любви: дальнейшие концептуальные соображения
Предполагая, что любовь имеет природу, она должна хотя бы в какой-то степени быть описана в рамках концепций языка. Но то, что имеется в виду под соответствующим языком описания, может быть столь же философски соблазнительным, как и сама любовь. Подобные рассуждения взывают к философии языка, релевантности и уместности значений, но они также обеспечивают анализ «любви» с ее основными принципами. Существует ли он, и если да, то познаваем, постижим и описываем? Любовь может быть познаваема и понятна другим, как она понимается во фразах «я влюблен», «я люблю тебя», но то, что означает «любовь» в этих предложениях, может не анализироваться далее: то есть понятие «любовь» «нередуцируемо — аксиоматическое или самоочевидное положение дел, не требующее дальнейшего интеллектуального вторжения, возможно, аподиктическая категория, которую может признать кантианец.
Эпистемология любви спрашивает, как мы можем познать любовь, как мы можем ее понять, возможно ли или правдоподобно делать заявления о любви других или о себе (что затрагивает философский вопрос о личном знании и публичном поведении). Опять же, эпистемология любви тесно связана с философией языка и теориями эмоций. Если любовь является чисто эмоциональным состоянием, то правдоподобно утверждать, что она остается частным явлением, недоступным для других, кроме как через выражение языка, а язык может быть плохим индикатором эмоционального состояния как для слушателя, так и для того, кто его слушает. предмет. Эмотивисты считали бы, что такое утверждение, как «Я влюблен», несводимо к другим утверждениям, потому что это непропозициональное высказывание, следовательно, его правдивость не подлежит проверке. Точно так же феноменологи могут представить любовь как некогнитивный феномен. Шелер, например, играет с идеальной любовью Платона, которая является познавательной, утверждая, что «любовь сама по себе… вызывает постоянное появление все более высокой ценности в объекте — точно так же, как если бы она вытекала из объекта сама по себе, без всякого усилия (даже желания) со стороны любовника» (1954, с. 57). Любящий пассивен перед возлюбленным.
Утверждение о том, что «любовь» не может быть исследована, отличается от утверждения о том, что «любовь» должна не подлежать исследованию, что ее следует поставить или оставить за пределами досягаемости разума из должного уважения к ее загадочности, ее удивительная, божественная или романтическая натура. Но если согласиться с тем, что существует такая вещь, как «любовь», концептуально говоря, когда люди высказывают утверждения о любви или предостерегают, например, «она должна проявлять больше любви», то философское исследование кажется уместным: является ли оно синонимом определенных паттернов? поведения, интонаций в голосе или манере или очевидным стремлением и защитой определенной ценности («Посмотрите, как он без ума от своих цветов — он должен любить их»)?
Если любовь действительно обладает «природой», которую можно идентифицировать каким-то образом — личным выражением, различимой моделью поведения или другой деятельностью, все же можно спросить, может ли эта природа быть должным образом понята человечеством. Любовь может иметь природу, но у нас может не быть надлежащих интеллектуальных способностей, чтобы понять ее — соответственно, мы можем мельком увидеть ее сущность, как утверждает Сократ в «Симпозиуме », но ее истинная природа навсегда остается за пределами интеллектуального понимания человечества. Соответственно, любовь может быть частично описана или намекнута в диалектическом или аналитическом изложении понятия, но никогда не понята сама по себе. Таким образом, любовь может стать эпифеноменальной сущностью, порожденной человеческими действиями в любви, но никогда не постигаемой разумом или языком. Любовь может быть описана как Платоническая Форма, принадлежащая к высшему царству трансцендентальных понятий, которые смертные едва могут постичь в их чистоте, улавливая лишь проблески концептуальных теней Форм, которые логика и разум раскрывают или раскрывают.
Другая точка зрения, опять-таки заимствованная из философии Платона, может допустить, что любовь понимается одними людьми, а не другими. Это вызывает иерархическую эпистемологию, согласно которой только посвященный, опытный, философский, поэтический или музыкальный может понять ее природу. На одном уровне это допускает, что только опытный может знать ее природу, что предположительно верно для любого опыта, но также может подразумевать социальное разделение понимания — что только цари-философы могут знать истинную любовь. Согласно первому выводу, те, кто не чувствует и не переживает любовь, неспособны (если только они не инициированы через обряд, диалектическую философию, художественные процессы и т. д.) понять ее природу, тогда как второй вывод предполагает (хотя это и не является логически необходимым выводом). ), что непосвященные или неспособные к пониманию испытывают только физическое желание, а не «любовь». Соответственно, «любовь» принадлежит либо к высшим способностям всех, для понимания которых необходимо быть в той или иной форме образованным, либо она принадлежит к высшим слоям общества — к жреческому, философскому или художественно-поэтическому сословию. Непосвященные, неспособные или молодые и неопытные — те, кто не является романтическими трубадурами, — обречены только на физическое желание. Это отделение любви от физического желания имеет дополнительные последствия, касающиеся природы романтической любви.
3. Природа любви: романтическая любовь
Считается, что романтическая любовь имеет более высокий метафизический и этический статус, чем просто сексуальная или физическая привлекательность. Идея романтической любви изначально проистекает из платоновской традиции, согласно которой любовь — это стремление к красоте — ценности, выходящей за пределы особенностей физического тела. Для Платона любовь к красоте достигает кульминации в любви к философии, предмету, который преследует высшие способности мышления. Романтическая любовь рыцарей и девиц зародилась в раннем средневековье (11 9 г. до н.э.).0171 th Век Франция, Fine amour ) философское эхо как платоновской, так и аристотелевской любви и буквально производное от римского поэта Овидия и его Ars Amatoria . Романтическая любовь теоретически не должна была быть завершена, поскольку такая любовь трансцендентно мотивировалась глубоким уважением к даме; однако его следовало активно преследовать в рыцарских подвигах, а не созерцать, что контрастирует с настойчивым чувственным стремлением Овидия к завоеваниям!
Современная романтическая любовь возвращается к аристотелевской версии особой любви, которую два человека находят в добродетелях друг друга — одна душа и два тела, как он поэтически выразился. Считается, что она имеет более высокий статус в этическом, эстетическом и даже метафизическом плане, чем любовь, которую описывают бихевиористы или физикалисты.
4. Природа любви: физическая, эмоциональная, духовная
Некоторые могут считать, что любовь является физической, т. е. что любовь есть не что иное, как физический ответ другому, к которому субъект испытывает физическое влечение. Соответственно, действие любви охватывает широкий спектр поведения, включая заботу, слушание, внимание, предпочтение другим и так далее. (Это было бы предложено бихевиористами). Другие (физикалисты, генетики) сводят все исследования любви к физической мотивации сексуального влечения — простому сексуальному инстинкту, общему для всех сложных живых существ, который у людей может быть направлен сознательно, подсознательно или дорационально. к потенциальному партнеру или объекту сексуального удовлетворения.
Физические детерминисты, те, кто верят, что мир полностью физический и что каждое событие имеет предшествующую (физическую причину), считают любовь расширением химико-биологических составляющих человеческого существа и объяснимой в соответствии с такими процессами. В этом ключе генетики могут ссылаться на теорию о том, что гены (индивидуальная ДНК) формируют определяющие критерии любого сексуального или предполагаемого романтического выбора, особенно при выборе партнера. Однако проблема для тех, кто утверждает, что любовь сводится к физической привлекательности потенциального партнера или к кровным узам семьи и родственников, которые создают узы сыновней любви, заключается в том, что она не охватывает чувства между теми, кто не может или не может желание не воспроизводиться — то есть физикализм или детерминизм игнорируют возможность романтической, идеологической любви — может объяснить эрос , но не филия или агапе .
Бихевиоризм, проистекающий из теории разума и утверждающий отказ от картезианского дуализма между разумом и телом, предполагает, что любовь представляет собой серию действий и предпочтений, которые, таким образом, можно наблюдать самому себе и другим. Бихевиористская теория, согласно которой любовь поддается наблюдению (в соответствии с распознаваемыми поведенческими ограничениями, соответствующими актам любви), предполагает также, что она теоретически поддается количественной оценке: что А действует определенным образом (действия X, Y, Z) вокруг В в большей степени, чем он сам. делает вокруг C, предполагает, что он «любит» B больше, чем C. Проблема с бихевиористским видением любви состоит в том, что оно восприимчиво к критике, что действия человека не обязательно должны выражать его внутреннее состояние или эмоции — A может быть очень хорошим актер. Радикальные бихевиористы, такие как Б. Ф. Скиннер, утверждают, что наблюдаемое и ненаблюдаемое поведение, такое как психические состояния, можно исследовать с точки зрения бихевиоризма с точки зрения законов обусловленности. С этой точки зрения случайный наблюдатель может не заметить, что кто-то влюбляется, но акт влюбленности можно исследовать с помощью того, какие события или условия привели к убеждению агента в том, что он влюблен: это может включать теорию о том, что влюбленность любовь — это откровенно сильная реакция на набор весьма позитивных условий в поведении или присутствии другого человека.
Экспрессионистская любовь похожа на бихевиоризм в том, что любовь считается выражением состояния дел по отношению к возлюбленному, которое может быть передано посредством языка (слова, поэзия, музыка) или поведения (принесение цветов, отказ от почки, погружение в пресловутое горящее здание), но которое является отражением внутреннего, эмоционального состояния, а не проявлением физических реакций на раздражители. Другие в этом ключе могут утверждать, что любовь является духовным откликом, признанием души, которая завершает собственную душу, дополняет или увеличивает ее. Спиритуалистическое видение любви включает в себя как мистические, так и традиционные романтические представления о любви, но отвергает бихевиористские или физикалистские объяснения.
Те, кто считает любовь эстетической реакцией, считают, что любовь познается через эмоциональное и сознательное чувство, которое она вызывает, но которое, возможно, не может быть схвачено рациональным или описательным языком: вместо этого ее следует схватить, насколько это возможно. , метафорой или музыкой.
5. Любовь: этика и политика
Этические аспекты любви включают в себя моральную уместность любви и формы, которые она должна или не должна принимать. Предметная область поднимает такие вопросы, как: этически приемлемо любить объект или любить себя? Является ли любовь к себе или к другому долгом? Должен ли этически мыслящий человек стремиться любить всех людей одинаково? Является ли частичная любовь нравственно приемлемой или допустимой (то есть не правильной, а простительной)? Должна ли любовь касаться только тех, с кем у агента могут быть значимые отношения? Должна ли любовь стремиться выйти за пределы сексуального желания или внешности? Часть предметной области естественным образом перетекает в этику секса, которая касается уместности сексуальной активности, репродукции, гетеро- и гомосексуальной активности и так далее.
В области политической философии любовь можно изучать с разных точек зрения. Например, некоторые могут рассматривать любовь как воплощение социального господства одной группы (мужчин) над другой (женщинами), в котором социально сконструированный язык и этикет любви предназначены для расширения прав и возможностей мужчин и лишения прав женщин. Согласно этой теории, любовь является продуктом патриархата и действует аналогично точке зрения Карла Маркса на религию (опиум народа), согласно которой любовь является опиатом женщин. Подразумевается, что если бы они отбросили язык и понятия «любовь», «влюбленность», «любовь к кому-то» и т. д., они бы обрели силу. Эта теория часто привлекательна для феминисток и марксистов, которые рассматривают социальные отношения (и всю совокупность культуры, языка, политики, институтов) как отражение более глубоких социальных структур, разделяющих людей на классы, полы и расы.
В этой статье затронуты некоторые из основных элементов философии любви. Он проникает во многие философские области, особенно теории человеческой природы, личности и разума. Язык любви, как и в других языках, а также в английском, столь же широк и заслуживает большего внимания.
6. Ссылки и дополнительная литература
- Аристотель Никомахова этика.
- Аристотель Риторика . Рис Робертс (пер.).
- Августин De bono viduitatis.
- ЛаФаллот, Хью (1991). «Личные отношения». Питер Сингер (редактор) Компаньон по этике . Блэквелл, стр. 327-32.
- Платон Федр.
- Платон Симпозиум.
- Шелер, Макс (1954). Природа симпатии . Питер Хит (пер.). Нью-Хейвен: Издательство Йельского университета.
Информация об авторе
Александр Мозли
Электронная почта: [email protected]
Великобритания
Современная перспектива: Сон в летнюю ночь
Когда Боттом просыпается ближе к концу Сон в летнюю ночь, проведя ночь любви с королевой фей, эта ранее властная и болтливая фигура внезапно становится почти неразборчиво. Что он мог сказать, чтобы отдать должное его опыту? «У меня было самое редкое видение. Я видел сон выше человеческого ума, чтобы сказать, что это был за сон. Человек всего лишь осел, если он собирается излагать этот сон» (4.1.214–17). Имя Боттома и его трансформация — событие, которое больше проясняет, чем меняет его личность — побуждают аудиторию ассоциировать его с наименее поэтичными аспектами жизни, и все же, даже будучи ослом, Боттом был затронут чем-то особенным, но таинственным, сила, которую ему необычайно трудно определить. В поисках способа рассказать о том, что с ним произошло, Боттом обращается к языку Библии, рассказу святого Павла о будущей славе, которую Бог приготовил для людей (1 Коринфянам 2:9).), хотя, конечно, будучи Нижним, он ошибается: «Око человека не слышало, ухо человека не видело, рука человека не может ощутить, язык его — постичь, а сердце — возвестить, что моя мечта была» (4.1.220–24). В конце концов он приходит к выводу, что решение для Питера Айвы состоит в том, чтобы написать балладу о своей мечте. Очевидно, только лиризм народной поэзии кажется Боттому адекватным для определения переживания любви.
У нас нет баллады Питера Айвы, но — если предположить, что Айва написал «Пирама и Фисбу», в которой Боттом играет романтического героя, — у нас есть его пьеса, а также пьеса Шекспира, являющаяся ее постановкой. «Сон в летнюю ночь» — это пьеса о любви. Он предполагает, что любовь — это сон или, возможно, видение; что это абсурд, иррациональность, заблуждение или, может быть, с другой стороны, преображение; что оно обречено на сиюминутность («Так быстро смущаются светлые вещи» [1.1.151]), и что оно составляет в то же время должное основание для пожизненного брака. «Возможно, Боттом прав, — предлагает пьеса, — не зацикливаться на чем-то столь множественном, не заключать любовь в четкое определение, которое побуждало бы нас измерять собственный опыт и опыт других людей и находить его нормальным или ненормальным, зрелым или незрелым, мудрым или мудрым». глупый. Замысел пьесы, напротив, состоит в том, чтобы драматизировать множественность любви, по-разному характеризуя ее разными голосами.
Как только Гермия и Лисандр впервые остаются наедине на сцене, они обсуждают свое затруднительное положение в серии элегантных и изысканных реплик:
ЛИЗАНДР
Как теперь, любовь моя? Почему твоя щека такая бледная?
Как получилось, что розы так быстро вянут?
ГЕРМИЯ
Вероятно, из-за отсутствия дождя, который я вполне мог бы
Спасти от бури моих глаз.
(1.1.130–33)
Поскольку и любовники, и зрители слышали, как Тесей говорил Гермии, что она должна умереть или уйти в монастырь, если откажется выйти замуж за другого мужчину, Лисандру вряд ли нужно спрашивать, почему она бледнеет, или чтобы она сказала ему, что думает, что, возможно, сейчас расплачется. Но поэтический образ роз на ее щеках оправдывает последующее тщеславие: розам не хватает воды, которую Гермия собирается дать. Этот обмен отстраняет угрозу для Гермии и вместо этого представляет публике то, что нежно, лирично и остроумно в романтике. Следующее высказывание Лисандра объясняет, как все четверо влюбленных обычно разговаривают друг с другом:
Эй, я! За все, что я когда-либо мог прочитать,
Когда-либо мог услышать в сказках или историях. . .
(1.1.134–35)
Как же иначе, в конце концов, люди учатся говорить о любви в первую очередь, как не читая любовные истории? Неудивительно, что четверо влюбленных практически неотличимы друг от друга. В этом смысле романтическая любовь странно безлична. Из-за способности любви идеализировать объект вожделения кажется уникальным, даже если окажется, что Гермия и Елена взаимозаменяемы. Но способы идеализации, наделения другого человека особой красотой или магнетизмом, оправдывающими желание, черпаются в первую очередь из культуры, в которой люди узнают о любви.
Тем временем Тесей, как мы должны понимать, в отличие от молодых любовников, был рядом. Истории о его многочисленных любовях и предательствах были бы хорошо известны, по крайней мере, тем членам аудитории, которые ходили в школу, и Оберон намекает на них в ходе своей ссоры с Титанией (2.1.81–83). Совсем иначе говорит о любви сам Тесей:
Ныне, прекрасная Ипполита, наш брачный час
Стремительно приближается. Четыре счастливых дня приносят
Еще одну луну. Но, о, мне кажется, как медленно
Эта старая луна убывает! Она медлит с моими желаниями
Как мачеха или вдовствующая
Долго лишая доходов молодого человека.
(1.1.1–6)
Тесей признает, что у него есть желания, и они срочные и императивные. Он недоволен луной, этим условным поэтическим символом романтики, и сравнение, которое он приводит, совсем не лирично. Луна, которая откладывает его женитьбу, подобна старухе, которая отказывается умирать и таким образом не дает своему юному наследнику заполучить его наследство. Парадоксально, но любовь, которую озвучивает Тесей, кажется более настойчивой в той мере, в какой она прозаичнее, буквально больше похожа на прозу, так как речевые ритмы не совпадают с окончаниями строк, а переходят их прямо через них. Амазонка Ипполита, чьи комментарии так часто противоречат комментариям Тесея, тут же восполняет недостающую романтику, реинвестируя свой обычный лиризм «луна, как серебряный лук / Новосогнутый в небесах» (1. 1.9).–10). 1
Юные влюбленные в совершенстве воспроизводят традиционные идеализирующие образы того периода:
О Елена, богиня, нимфа, совершенная, божественная!
С чем, любовь моя, сравнить твой eyne?
Кристалл мутный. О, как спелы на вид
Твои уста, эти целующиеся вишни, соблазнительно растут!
Этот чистый застывший белый снег высокого Тавра,
Обвеянный восточным ветром, превращается в ворону
Когда ты поднимешь руку.
(3.2.140–46)
Глаза, как кристаллы, губы, как вишни, руки, белые, как снег, — это увлекательно до лирики. Это также восхитительно абсурдно, если принять во внимание, что это мгновенное действие любовного сока Робина Гудфеллоу и представляет собой видение Елены, которое Деметрий совершенно не мог видеть до того, как его зрение было заколдовано. Но, как объясняет сама Хелена ранее в пьесе, любовь не обязательно видит, что там:0003
Любовь может трансформироваться в форму и достоинство.
Любовь смотрит не глазами, а умом;
И поэтому крылатый Купидон нарисован слепым.
(1.1.238–41)
Слова Хелены могли бы в равной степени представлять собой комментарий к первой реакции Титании на реву Боттома в его ослиной голове: «Какой ангел разбудил меня с моей пухлой постели?» (3.1.131). Временная привязанность королевы фей к ослику — самое яркое и забавное указание пьесы на произвольную природу любви.
Одна из причин, по которой влюбленные кажутся комичными, заключается в том, что их изменения предпочтений не кажутся им произвольными. Как Лисандр торжественно объясняет своей новой любви Елене: «Воля человека поколеблена его разумом, / И разум говорит, что ты достойнее служанки» (2.2.122–23). Элемент абсурда усугубляется, когда мы признаем (хотя они и не признают) пародию на их идеализированное видение в плаче Фисбы по умершему Пираму:
Эти лилийные губы,0003
Эти желтые первоцветные щечки
Прошли, пропали!
Любовники, стоните;
Его глаза были зелеными, как лук-порей.
(5.1.347–52)
Король и королева фей — старые (вернее, нестареющие) женатые любовники, и они ссорятся. Пьеса не игнорирует следы насилия, которые существуют в любви, когда другой человек не может соответствовать идеализированному образу влюбленного. Ссора между Обероном и Титанией нарушила правильную последовательность времен года, что является серьезной проблемой в обществе, основанном на земледелии, хотя зрителю трудно испытывать сильное беспокойство по этому поводу, когда феи ссорятся так музыкально:
Это подделки ревности;
И никогда, с весны середины лета,
Встретились мы на холме, в долине, лесу или лугу,
У мощеного фонтана или у ручья,
Или на берегу моря,
танцуй наши локоны под свист ветра,
Но своими потасовками ты помешал нашему веселью.
(2.1.84–90)
Драки не упоминаются до тех пор, пока стих не отвлечет нас от сути ссоры, вызывая воображаемые пейзажи, в которых так мало конкретных деталей, что они кажутся декорациями полузабытых легенды и рассказы о приключениях. Неудивительно, что Оберон и Титания наконец-то помирились. Точно так же лиризм и комедия отдаляют страстные ссоры между Деметрием и Лисандром, Гермией и Еленой. И наоборот, если пьеса «Пирам и Фисба» вызывает слезы смеха, а не печали (5.1.73–74), она тем не менее намекает на трагические возможности конфликта между любовью и родительским противодействием. «Сон в летнюю ночь» не дает зрителю забыть о том, что любовь влечет за собой смятение и опасность, а также благодать, хотя никогда полностью не разделяет эти противоположности.
Ни один из отчетливых голосов в пьесе — романтический, лирический или настойчивый — не исчерпывает характера любви; ни одна из них не может быть отождествлена с «истинной» любовью в отличие от ложной. Ни одно из них не резюмирует природу любви; и когда Тесей пытается это сделать, то, что он говорит, кажется совершенно неадекватным. «Я никогда не поверю, — настаивает он, — ни в эти старинные басни, ни в эти сказочные игрушки» (5.1.2–3). «Античный» подразумевает как «древний», так и «античный» (театральный), и по иронии судьбы сам Тесей является и тем, и другим. Он вымышленный герой классической легенды и фигура на сцене в самых театральных пьесах. Что же касается сказок, которые он отвергает, то мы видели, как они разыгрывались по ходу пьесы, и поэтому мы не в состоянии разделить его вполне рациональное отвержение влюбленных, а также сумасшедших и поэтов (5.1.7). Ипполита, кажется, более точна, когда отвечает ему, но она значительно менее конкретна. Отдельные ночные истории, утверждает она, вырастают «в нечто весьма постоянство [постоянство], / Но, тем не менее, странное и восхитительное [вызывающее удивление]» (5.1.27–28). В разговоре о любви, как, возможно, и в самой любви, обычно присутствует ощущение качества, которое нельзя представить, представить или представить. В самом исчерпывающем анализе, в самом экспансивном заявлении или в самом лирическом стихотворении что-то ускользает, и именно эта неуловимость поддерживает как само желание, так и желание говорить о нем.
И это, возможно, ключ к разгадке характера удовольствия, которое «Сон в летнюю ночь» предлагает зрителям. Он создает для зрителей что-то из желания, которое также демонстрирует. В каком-то смысле комедия порождает желания, которые затем исполняется. Спектакль предлагает нам посочувствовать молодым влюбленным. Следовательно, мы хотим, чтобы Гермия вышла замуж за человека, которого она любит, несмотря на противодействие ее нелепого отца, который полагает, что серенады и знаки любви являются формами колдовства. И мы хотим, чтобы Елена была счастлива с Деметриусом, несмотря на его первоначальное неприятие ее любви. Загадка, вызывающая желание зрителей, заключается в том, приведет ли пьеса к счастливому концу, на который мы надеемся, и если да, то как. Удовольствие от этой драматической формы знакомо по римской комедии Нилу Саймону, и его знакомство как раз и является частью удовольствия, которое нам предлагается испытать.
Но «Сон в летнюю ночь» не всегда делает именно то, что мы ожидаем, и таким образом заставляет зрителей гадать, постоянно вновь предлагая себя в процессе в качестве объекта нашего желания. Пьеса начинается со страстного желания Тесея и Ипполиты осуществить свою любовь, а последующее действие занимает промежуточное пространство, так что в конце пятого акта молодожены вместе ложатся спать. Желание составляет основу самой пьесы. Тем временем Тесей отправляет распорядителя пирушек, ответственного за увеселения при дворе, на поиски «весел» и «куйства» (1.1.13, 20), и тут же входит старик с дочерью и два ее соперничающих жениха. Эгей подобающе театральный («Встань, Деметрий… Встань, Лисандр» [1.1.25, 27]), и можно ожидать, что зрители узнают образец римской комедии, знакомый по пьесам Плавта и Теренция и широко подражали в елизаветинской драме. Условная поэзия и экстравагантность влюбленных усиливают ощущение, что мы наблюдаем первую из пирушек, на которую послал Тесей, пьесу в пьесе.
Но римская комедия, как правило, не включает в себя фей, а озорной Робин Гудфеллоу, сверхъестественный персонаж из английского фольклора, который в значительной степени мотивирует сюжет этой пьесы-врезки. Жанры перемешаны, в результате чего аудитория никогда не может быть уверена в том, являются ли условности, действующие в любой конкретный момент, условностями комедии или сказки. В то же время Робин Гудфеллоу (Пак) одновременно является и не является исконно английской копией слепого, иррационального, поспешного и континентального Купидона, которого описывает Хелена. Спектакль дразнит зрителя мельком знакомых форм и фигур, а затем отвлекает наше внимание на что-то неожиданное. Как следствие, восторг, который он предлагает зрителям испытать, полностью отличается от приятного чувства узнавания, на которое опираются другие пьесы.
Сюжет приводит к бракосочетанию влюбленных, но он не совсем подтверждает различие, которое мы могли бы ожидать от него, между истинной любовью, с одной стороны, и произвольной страстью, вызванной магией, с другой. В глазах Деметриуса все еще течет любовный сок, и все же в пьесе нет никаких указаний на различие между этим браком и другими. Если брак является серьезным социальным институтом, он, по-видимому, покоится на весьма шатком основании. Но императивы вымысла требуют, чтобы комедия любви закончилась свадьбой, и Деметрий женился на своей партнерше, когда действие подходит к концу.
Если история и ведет к свадьбе, то на этом она не заканчивается. Многие критические отчеты о пьесе основаны на противопоставлении двух ее мест: дома Тесея в Афинах и дикого леса, находящегося под контролем фей. Афинский двор представляет собой мир примирения и рациональности, социальных институтов и общественного порядка, в то время как лес за пределами Афин — это место ночи и сбивающих с толку страстей, место анархии и беспокойства, где поведение становится непредсказуемым, а индивидуальная идентичность трансформируется. При таком чтении феи, которые ни в коем случае не являются слащавыми существами викторианской фантазии, представляют собой квинтэссенцию всего бурного и неуправляемого в человеческом опыте, и в особенности следы нестабильности и насилия, которые населяют желание.
Однако в конце пьесы, когда пары, теперь правильно распределенные и законно женатые, ложатся спать, феи выходят из леса и овладевают дворцом: «Через дом дайте мерцающий свет, / У мертвого и сонливого огня. . ». (5.1.408–9). Хотя их цель, как мы должны понимать, доброжелательна, они также несут с собой сверхъестественные резонансы мира грез, которые, казалось, остались в лесу:
. . . мы феи, которые бегают
Тройной командой Гекаты. Теперь резвимся.
(5.1.400–4)
Геката — королева ночи, а команда фей — драконы, которые тянут ее колесницу. Поэтому их неожиданное присутствие в доме предполагает вторжение элементов бурного, магического и неземного в социальные и домашние правила брака.
А как же иначе? Ведь это брачная ночь. Но, передав завершение феям, пьеса вытесняет кажущееся закрытие, празднование восстановленной идентичности и возвращение в сообщество, которое она должным образом доставила. Вместо этого он продолжает воссоздавать самое загадочное и неуловимое в изображаемом им мире и возвращает сцену представителям всего необъяснимого и еще неучтенного в опыте любви. Таким образом, «Сон в летнюю ночь» предлагает оставить зрителей в состоянии ума, которое имеет некоторое сходство с состоянием Нижнего, когда он просыпается от своего сна: восторженным, возможно, но немного менее уверенным, менее уверенным и в целом менее знающим, чем раньше.