Рождественский пост — Дарья ЕФРЕМОВА
Дарья ЕФРЕМОВА
16.06.2017
20 июня исполняется 85 лет со дня рождения Роберта Рождественского. Его называли выразителем поколения, певцом простых истин, рифмующим журналистом, но сам поэт утверждал, что пишет, как думает и как говорит. По-разному, потому что любой нормальный человек переключает регистры.
«Будем горевать / в стол. /Душу открывать / в стол…/ Будем голосить / в стол. / Злиться и грозить — / в стол! / Будем сочинять / в стол… / И слышать из стола / стон». Эти строки суперактуальный, остросоциальный, ярко, живо, эмоционально отзывавшийся на все запросы эпохи, Рождественский написал в Переделкино, где в последние годы жил почти отшельником. Друзья и ученики, конечно, не забывали, но к тому моменту с некоторыми из знаменитых однокашников жизнь уже развела, да и сборищ он особо не любил.
В добровольное «изгнание» Роба отправил себя еще во времена перестройки. Поэзию сменила хлесткая публицистика, площади — анимированные шоу на ТВ. И хотя поэта-шестидесятника, лауреата без внимания не оставляли, даже предлагали место главреда «Огонька», Рождественский не рвался на новые баррикады. «Знаешь, Алка, нет у меня на это сил», — сказал, вернувшись с очередного заседания, жене. Она посоветовала «пожить своей жизнью», отойти от дел.
«Шестидесятники похожи на совершенно разных людей, которые шли разными дорогами, и вот их схватили разбойники и привязали одними и теми же веревками к одному и тому же дереву», — метафоричное высказывание Вознесенского вспоминал Евгений Евтушенко, тут же добавляя: — У нас с Робертом не так. У нас были одни любимые поэты… Я помню точно: это стихи Корнилова. «Качка в море берет начало». Роберт знал его наизусть. И я наизусть».
«Однолетки», сошедшиеся на знании запрещенной литературы, нашедшие друг друга как «знатоки санскрита в лагере», с возрастом отдалились: «Опасный момент был в его соединении с эстрадой.
Он начал уходить в риторику», — замечал Евгений уже после смерти друга, резюмируя: «Мне совершенно не с кем поговорить о стихах. Всерьез поговорить».
Говорить о стихах Рождественского всерьез до сих пор берутся немногие. Вроде бы рупор эпохи, романтик, певец простых истин и чистых тем: добро и зло, совесть, любовь, патриотизм, верность гражданскому долгу, предназначение человека, следование за мечтой, право на мечту. Ораторский пафос. Экспрессивная интонация, определяющая размеры стихотворений, «длящихся» пока хватает дыхания. Разговорная стилистика. Даже когда этот «громкий» поэт форсирует голос, он не пророчествует: спорит, убеждает, смотрит в глаза, иногда обращается к примерам из собственного детства и юности — простодушно, даже наивно.
Рождественский — это и всенародно знаменитые песни «Не думай о секундах свысока», «Мои года — мое богатство», и диалог о любви в духе дворового жестокого романса: «Отдать тебе любовь?/ — Отдай… / — Она в грязи…/ — Отдай в грязи. / — Я погадать хочу.
.. / — Гадай. / — Еще хочу спросить… / — Спроси» — с каким-то неожиданно брутальным финалом: «Не будет этого! — За что?! — За то, что не люблю рабов». И футуристическое, с аллюзиями на Маяковского: «Я — сын Веры! / Веры не в бога, /не в ангелов, не в загробные штуки!» И отповедь стреляющей глазами красавице, посылающей мужу телеграмму «Люблю. Скучаю», и ностальгические строки, посвящение Марку Шагалу: «Он стар и похож на свое одиночество. / Ему рассуждать о погоде не хочется. / Он сразу с вопроса: / «А Вы не из Витебска?..» — / Пиджак старомодный на лацканах вытерся… / «Нет, я не из Витебска…» — / Долгая пауза. / А после — слова / монотонно и пасмурно: / «Тружусь и хвораю… / В Венеции выставка… / Так Вы не из Витебска?..» / «Нет, не из Витебска…»
Поэт Александр Коваленков отмечал у Рождественского «редкую способность писать стихи для взрослых, но так, словно он рассказывает своим читателям об их детстве… Рождественский умеет разговаривать стихами <…> он знает, что иной раз важней, правильней акцентировать показывающее особенность человеческого характера слово, нежели поражать множеством поэтических изобретений».
О Рождественском говорили как о поэте, «выразившем свое поколение». И он, как мог, выражал. Не скрывал, что сначала был верующим, «а это была именно вера со своими святыми, мучениками», мальчишескими клятвами во дворе — «честное ленинское-сталинское всех вождей». Рассказывал, как потом разочаровался. После публикации стихотворения «Да, мальчики!», а это был ответ поэту Николаю Грибачеву, стыдившему шестидесятников за то, что они попирают знамена отцов, отправился в ссылку в Киргизию — переводить местных поэтов. Хрущеву полемика «мальчиков» не понравилась. Вернулся, много писал, сотрудничал с известными композиторами, занимался реабилитацией творческого наследия Мандельштама и Марины Цветаевой. Его, конечно, не только любили, но и критиковали за бессодержательность, за отсутствие формотворчества, хромающую рифму, эстрадность, рифмованную журналистику — письмо на злобу дня. И это не только полет Гагарина в космос, строительство БАМа, а еще убийство в подворотне, о котором написали в газетах, снос исторической застройки на Арбате.
«Он был человек искренний, чистый, полный доброты. Это главное, что в нем было, — писал Вознесенский. — Это, пожалуй, единственный в литературе человек, который верил в то, что пишет».
Вообще, говоря о Рождественском, невозможно обойти его интерес к мыслям, чувствам, порывам обыкновенного, на первый взгляд, ничем не примечательного человека. Больше того, он умел верить в этого человека. Замечал за повседневностью — вечное. «На Земле / безжалостно маленькой / жил да был человек маленький. /У него была служба маленькая. / И маленький очень портфель. / Получал он зарплату маленькую…».
Знаменитое стихотворение, отсылающее к гоголевской традиции, имеет неожиданный финал — к маленькому человеку постучалась война, ему выдали маленькие сапоги и маленькую шинель. «…А когда он упал — / некрасиво, неправильно, / в атакующем крике вывернув рот, / то на всей земле / не хватило мрамора, / чтобы вырубить парня / в полный рост!» Идеалы, в которые верил Роберт Иванович, отражаются и в поэме «210 шагов», и в стихотворении «За того парня», и в ставших программными строках «Все начинается с любви: / мечта и страх, / вино и порох.
/ Трагедия, / тоска / и подвиг — / все начинается с любви». Рождественский так истово искал высокое в жизни, так преданно ему служил, будто всю жизнь простоял на посту, как герой Пантелеева в «Честном слове». Его лирический герой прекрасен тем, что верность, любовь, дружба, преданность делу для него всегда дороже собственного комфорта и благополучия, столь ценимых в наше время.
Фото на анонсе: Владимир Савостьянов/ТАСС
Псалтирь 40:1-3 Я ждал, ждал и ждал БОГА.
Наконец он посмотрел; наконец он прислушался.
Он поднял меня из канавы,
вытащил меня из глубокой грязи.
Он поставил меня на твердую скалу
чтобы убедиться, что я не поскользнусь.
Он терпеливо ждал Господа;
И Он склонился ко мне и услышал мой крик.
Он вывел меня из рва погибели, из тинистых глин,
И Он поставил мои ноги на скалу, укрепив мои стопы. Я терпеливо ждал помощи от Господа,
и он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из ямы отчаяния,
из грязи и трясины.
Он поставил мои ноги на твердую почву
и поддержал меня, когда я терпеливо ожидал Господа;
И он склонился ко мне и услышал вопль мой.
Он вывел и меня из страшной ямы, из тинистых глин,
И поставил ноги мои на скалу, и утвердил пути мои. Я терпеливо ждал Господа.
Он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из ямы разрушения,
из липкой грязи.
Он поставил меня на скалу
и укрепил ноги мои.
Он поставил новую песню «Я терпеливо ждал Иегову»;
И он склонился ко мне и услышал вопль мой.
Он вывел и меня из страшной ямы, из тинистого ила;
И поставил ноги мои на скалу и утвердил пути мои. Я терпеливо ждал Господа;
он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из склизкой ямы,
из грязи и трясины;
он поставил мои ноги на скалу
и дал мне твердое место, чтобы стоять.
Он поставил новый Я терпеливо ждал Господа;
И Он склонился ко мне,
И услышал мой крик.
Он также вывел меня из ужасной ямы,
Из вязкой глины,
И поставил ноги на скалу,
И установил мои шаги.
Он терпеливо и с ожиданием ожидал Господа;
И Он склонился ко мне и услышал мой крик.
Он вывел меня из ужасной ямы [смятения и разрушения], из тинистых глин,
И Он поставил мои ноги, я ждал, ждал и ждал еще немного,
терпеливо, зная, что Бог поможет мне.
Потом, наконец, он наклонился и прислушался к моему крику.
Он наклонился, чтобы спасти меня от опасности
из пустыни я терпеливо ждал Господа;
он наклонился ко мне и услышал мой крик.
Он вытащил меня из ямы погибели,
из болотного болота,
и поставил мои ноги на скалу,
делая мои шаги безопасными.
Поставил новый s
Psalms 40:1-3 Я ждал, ждал и ждал БОГА.
Наконец он посмотрел; наконец он прислушался.
Он поднял меня из канавы,
вытащил меня из глубокой грязи.
Он поставил меня на твердую скалу
чтобы убедиться, что я не поскользнусь.
Он терпеливо ждал Господа;
И Он склонился ко мне и услышал мой крик.
Он вывел меня из рва погибели, из тинистых глин,
И Он поставил мои ноги на скалу, укрепив мои стопы.
Я терпеливо ждал помощи от Господа,
и он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из ямы отчаяния,
из грязи и трясины.
Он поставил мои ноги на твердую почву
и поддержал меня, когда я терпеливо ожидал Господа;
И он склонился ко мне и услышал вопль мой.
Он вывел и меня из страшной ямы, из тинистых глин,
И поставил ноги мои на скалу, и утвердил пути мои.
Я терпеливо ждал Господа.
Он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из ямы разрушения,
из липкой грязи.
Он поставил меня на скалу
и укрепил ноги мои.
Он поставил новую песню «Я терпеливо ждал Иегову»;
И он склонился ко мне и услышал вопль мой.
Он вывел и меня из страшной ямы, из тинистого ила;
И поставил ноги мои на скалу и утвердил пути мои. Я терпеливо ждал Господа;
он повернулся ко мне и услышал мой крик.
Он поднял меня из склизкой ямы,
из грязи и трясины;
он поставил мои ноги на скалу
и дал мне твердое место, чтобы стоять.
Он поставил новый Я терпеливо ждал Господа;
И Он склонился ко мне,
И услышал мой крик.
Он также вывел меня из ужасной ямы,
Из вязкой глины,
И поставил ноги на скалу,
И установил мои шаги.
Он терпеливо и с ожиданием ожидал Господа;
И Он склонился ко мне и услышал мой крик.
Он вывел меня из ужасной ямы [смятения и разрушения], из тинистых глин,
И Он поставил мои ноги, я ждал, ждал и ждал еще немного,
терпеливо, зная, что Бог поможет мне.
Потом, наконец, он наклонился и прислушался к моему крику.
Он наклонился, чтобы спасти меня от опасности
из пустыни я терпеливо ждал Господа;
он наклонился ко мне и услышал мой крик.
Он вытащил меня из ямы погибели,
из болотного болота,
и поставил мои ноги на скалу,
делая мои шаги безопасными.
Поставил новый s
Чему лужи грязи могут научить нас о настоящих друзьях
«Настоящий друг любит независимо от ситуации, а настоящий брат существует, чтобы разделить трудные времена». Притчи 17:17 (ГОЛОС)
Я сидел в своем минивэне на ее подъездной дорожке и мучительно думал о том, что я скажу, если она откроет дверь.
Я не собирался останавливаться, проходя мимо ее дома по пути в продуктовый магазин, но то, что мой друг сказал накануне, продолжало звучать в моей голове, как заунывное эхо.
Мы сидели на краю песочницы в парке, наши дети строили замки у наших ног, когда она упомянула о личной борьбе, которая угрожала лишить ее надежды.
Она замаскировала свою уязвимость легким хихиканьем, но слезы, льющиеся из ее глаз, безмолвно свидетельствовали о ее боли.
Я не знал, что сказать, поэтому я протолкнулся через момент, обнявшись одной рукой и сочувственно кивнув, и мы быстро переключили наш разговор на что-то более удобное — книги, которые мы прочитали, и предстоящая церковь события, проблемы приучения к горшку и футбольные расписания.
Но потом в моей ежедневной молитве появился стих, прежде чем я выбежал за дверь. И зажим убежденности сжал мое сердце в тихом знании.
«Настоящий друг любит в любой ситуации, а настоящий брат разделяет трудные времена» (Притчи 17:17).
Итак, я сидел на ее подъездной дорожке, бездельничая в неуверенности и жалея, что не знаю, что делать.
Что, если я постучу в дверь и все испорчу? В конце концов, я не был ни психологом, ни пастором, ни врачом, ни консультантом. Я была просто недосыпающей мамой со своими собственными проблемами.
Я уже собирался включить заднюю передачу и проигнорировать толчок в душе, когда вспомнил простой разговор с моей 8-летней дочерью.
Ханна пришла домой из второго класса с пятном крови на рукаве и пятном засохшей грязи на спине.
История вырвалась из ее уст между кусочками яблока и Золотая рыбка крекерами:
«Грейс сегодня на перемене поранилась. Она поцарапала колено о цемент, когда споткнулась о мяч и упала в лужу».
Я подавил смешок, пытаясь представить себе неуклюжую сцену.
– Значит, вы отвели ее к медсестре? — спросил я, пытаясь заполнить пробелы.
«Нет», — ответила Ханна, скромно пожав плечами. «Нога Грейс слишком сильно болела, чтобы ходить. Но самый быстрый мальчик во втором классе сказал, что побежит за помощью к учителю. Так что я просто сидел с ней, пока не пришел учитель».
«В луже грязи?» — возразил я с недоверчивым смехом.
«Да…» Ханна ответила с тихим вздохом. «Я думаю, что ей просто нужен был друг, чтобы быть с ней, пока она ждала».
Я с гордостью обняла свою дочь и поклялась помнить то, что уже знала моя лужица.
Когда нам нечего дать, мы можем дать сами.
Когда мы не можем решить проблему, мы можем предложить свое присутствие.
Когда мы не можем залечить рану, мы можем держаться за руку.
Когда мы не можем найти слова, мы можем передать нашу с-ность .
Я еще раз посмотрел на входную дверь моего друга, а затем опустил голову в молитве. Господи, подскажи, что делать. Когда я открыл глаза , я заметил засохшее пятно шоколадного молока, разбрызганное по колену моих потертых джинсов.
Брызги были боевым шрамом от нашего торопливого завтрака, но в тот момент на подъездной дорожке неприглядное пятно шоколада имело сверхъестественное сходство с мутной коричневой лужей грязи.
Итак, я последовал примеру второклассницы, которая разбирается в дружбе немного лучше, чем ее мама, выскользнула из фургона и пошла по тротуару перед домом. Я позвонил в дверь и ждал, не имея ничего, что мог бы предложить, кроме себя, забрызганного грязью, и моего скромного дара 9.0020 с-нес.
Поскольку иногда больше, чем пластырей или библейских стихов, больше, чем спасение или ремонт, нашим борющимся друзьям просто нужен кто-то, кто готов сидеть с ними в грязи.