Еврейская мама Фрейда // Jewish.Ru — Глобальный еврейский онлайн центр
Амалия Фрейд всю жизнь любила одного человека – «своего мавра» – сына Зигмунда. Он тоже ее обожал и страшно ко всем ревновал. Их полуинтимные отношения – единственное, что Фрейд так и не решился проанализировать.
«Ваш мальчик будет великим человеком», – уверенно сообщила старая крестьянка, взглянув на младенца Зиги. Его мама Амалия провидицу даже не знала – они просто столкнулись в булочной, – но предсказание мгновенно приняла. Как можно было сомневаться? Ведь ребенок с темными, как смоль, волосами родился «в рубашке» – более авторитетного знака Б-жьего благословения для Амалии не существовало.
Ей самой не особо везло в молодости. Юная Амалия – или Малка – Натансон приехала с семьей в Вену из Российской империи. Родилась она в Бродах, под Львовом, летом 1835 года, но детство провела в Одессе вместе с братьями в доме бабушки и дедушки. На что могла надеяться малообразованная девушка из небогатой эмигрантской семьи, кроме как на мало-мальски удачное замужество? Когда Малке было 19 лет, ее сосватал 40-летний вдовец Якоб – мелкий торговец сукном из Фрайберга.
Жених был не то чтобы хорош, но и не плох – не слишком стар, имел двоих взрослых сыновей и свое дело. Пара поженилась.
Когда родился Зиги – Соломон Сигизмунд, – у Якоба уже были внук с внучкой, так что появление очередного ребенка в семье он встретил радостно, но в целом спокойно. А вот юная Амалия, которой еще не было и 20 лет, носилась со своим малышом, как с котенком. Но не слишком долго –вскоре она снова забеременела и родила, отдав половину внимания новому ребенку. Второго мальчика Амалия назвала Юлиусом – в честь любимого, но сгорающего от туберкулеза брата. Он вполне мог стать конкурентом Зиги, если бы не скончался через полгода. Обстоятельства этой детской смерти неизвестны, но Зигмунд до конца жизни будет раскаиваться, что слишком сильно ревновал мать к брату. Еще он будет жить в постоянном страхе причинить ей сильные страдания.
«Золотой Зиги» – так называла его Амалия. Он ревновал ее ко всем мужчинам в доме, а их было достаточно. Супруг Амалии все время был в разъездах по работе, а вот его старшие сыновья – все время рядом.
По неподтвержденной семейной легенде, Амалия – энергичная и статная девушка с роскошными черными волосами – стала объектом внимания своего пасынка Филиппа Фрейда и следующего ребенка, дочь Анну, родила от него. Но, скорее всего, это все придумал сам Зиги. Он недолюбливал сестру – она «отобрала» у него мать, и был зол на Филиппа – тот выгнал его любимую няню, якобы за воровство. К чему бы привели эти детские фантазии, если б мальчик поделился ими с папой? Можно только догадаться. Но ситуация решилась сама собой, уничтожив почву для новых слухов – оба старших сына Якоба эмигрировали в Англию.
Когда Зиги было три, бизнес Якоба обанкротился, и им тоже пришлось оставить город. Сначала Фрейды уехали в Лейпциг, а затем в Вену – в еврейский квартал Леопольдштадт, наполненный нищетой, болезнями и беспросветностью. Со временем, когда дела пошли лучше, семья перебралась в другой район, но богатства в семье не было никогда. Зато буквально каждый год в ней появлялся новый ребенок. В таком круговороте родов, кормления и новых беременностей Амалии было не до самообразования – до конца жизни она говорила только на идише и даже немецкого толком не знала.
Зато понимала, что старший сын к наукам очень способен, и делала все возможное, чтобы эти задатки развить. Пока Зиги был совсем маленьким, она занималась с ним, как могла, а потом за дело взялся муж. В итоге мальчик уже в 9 лет сдал экзамены в гимназию, куда обычно брали с десяти.
Амалия млела от счастья: гениальность ее «золотого Зиги» наконец-то рассмотрели. Других детей она тоже любила, но для нее они всегда были как будто из второй лиги. Когда дочь Анна начала играть на пианино, ей запретили: Зиги к музыке был неспособен, и она ужасно «мешала» ему заниматься. Пока все остальные делали домашнюю работу при свечах и вместе, у старшего сына была личная подвесная керосиновая лампа и отдельная комната. Все финансы более чем небогатой семьи концентрировались на нем одном – его выводили в свет, ему покупали дорогие книги, к его мнению прислушивались.
Отец относился к мальчику с любовью, но без придыхания. Он привил сыну страсть к чтению, сидел с ним над учебниками, но мог и крикнуть: «Из этого парня ничего не выйдет!» Так он рявкнул, когда Зиги в их с женой спальне вдруг описался.
Амалия же не допускала никакой грубости по отношению к сыну. «Если человек в детстве был любимым ребенком своей матери, он всю жизнь чувствует себя победителем и сохраняет уверенность, что во всем добьется успеха, и эта уверенность, как правило, его не подводит», –писал Фрейд позже. Стоит ли говорить, что мальчик был первым в классе и закончил гимназию с отличием, а потом – к восторгу родителей – стал врачом.
Когда Зигмунд, уже взрослый молодой мужчина, увлекся кокаином, видя в нем перспективное средство от многих проблем, в знак любви и заботы он отправлял пакетики с порошком своей возлюбленной Марте, «чтобы щечки были розовыми». Получала ли такие подарки его любимая мама, неизвестно. Зиги рекомендовал кокаин как средство от депрессии и мигреней, но мама не страдала ни первым, ни вторым. Ее энергии и жизнелюбию можно было только позавидовать – Зиги любовно называл ее «торнадо».
Когда в 1886 году Зигмунд женился на Марте, мама нисколько не возражала – жена женой, а материнский авторитет не обрежешь.
Когда у них пошли дети, только обрадовалась – вот, будет кому нести дальше золотую фамилию ее гения. Взрослый Зигмунд продолжал любить маму безмерно. «Ребенок во чреве матери – это прообраз всех типов любовных отношений. Выбрать сексуальный объект значит просто-напросто отыскать его вновь», – говорил он позже.
Мама оставалась если не центральным, то очень важным элементом бурной жизни всех детей. Каждое воскресенье на обеде в родительском доме собирались все, включая любимого старшего сына. Амалия каждый раз перед обедом переживала – выбегала на лестницу в волнении, что сына долго нет. Она нервничала, но знала, что Зиги всегда является последним, но ровно к 12 часам – и всегда с цветами. Малка прекрасно готовила и на столе стояли лучшие блюда, но, на удивление, у Зиги регулярно случалось несварение после таких семейных обедов. Он, умевший видеть в любом чихе сигналы психологической неустроенности, это обстоятельство малодушно игнорировал.
Авторитет старшего сына в клане Фрейдов рос, а влияние мужа падало – пропорционально его немощи.
Осенью 1898 года Якоб Фрейд скончался от болезни, и Амалия сразу же официально передала бразды правления семьей сыну. Теперь папой-Фрейдом был он, и ни одно решение она –солидная дама под 60 – не принимала без его одобрения. На похоронах Якоба всплыло одно дикое семейное обстоятельство: вроде как их добрый отец и отличный семьянин состоял в совсем не родительской связи с одной из дочерей.
После похорон отца Зигмунду стало плохо – развился невроз. Он оставил воспоминание: «Мне сложно сейчас. Смерть старика меня глубоко ранила. Его глубокая мудрость в сочетании с умением жить легко очень повлияли на меня. Сейчас я чувствую, будто у меня отняли корни». Но даже при любви к отцу он всегда неосознанно с ним конкурировал. Вероятнее всего, в их тесном доме он часто становился невольным свидетелем супружеских отношений родителей. И каждый раз злился, понимая, что мама – его не до конца.
Теперь уже взрослый Зиги погрузился в анализ своих снов и чувств. В письме своему другу Вильгельму Флиссу он признавался, что однажды испытал к матери интимное влечение, когда увидел ее обнаженной во время поездки в Вену.
В итоге автономного психоанализа Фрейд осознал, что всегда хотел жениться на матери: «Я обнаружил на своем собственном примере влюбленность в мать и ревность к отцу. И теперь рассматриваю это в качестве универсального явления раннего детства. И если это так, то мы можем понять чарующую силу царя Эдипа».
Вряд ли Амалия читала откровенные и революционные работы сына, но если бы читала, то не особо бы поняла. А если бы поняла и – вдруг –осудила, то этим убила бы его. Он мог выслушивать ее милые материнские жалобы на жизнь, но никому бы не позволил критиковать свою работу. «Зигмунд способен был порвать отношения даже с самыми близкими и верными друзьями, если они позволяли себе нападки на психоанализ», – вспоминал младший брат Зигмунда, Александр. Ссориться с сыном Амалия не собиралась, да и ей всегда было куда направить колкости – полтора десятка внуков и супруги ее детей были неплохой мишенью.
Впрочем, назвать ее сварливой старухой язык не поворачивается – женщин такой живой натуры было еще поискать.
Из развлечений она предпочитала игру в карты до глубокой ночи и посещение салонов с модной одеждой. В преклонном возрасте каждое лето Малка проводила на термальном курорте Бад-Ишль, и сам мэр городка поздравлял ее с днем рождения, совпадавшим с именинами императора, – огромным букетом цветов. Она принимала его так, будто сама была императрицей: старший сын подарил ей это право. На свой 90-й день рождения Амалия получила в подарок красивейшую шаль, но только фыркнула: «Она меня старит!» Зато украшения она обожала – на 80-летие сыновья подарили ей великолепную брошь, а еще через десять лет преподнесли кольцо с огромным сапфиром в россыпи бриллиантов. Впрочем, к своей внешности Амалия всегда относилась с юмором. Когда по случаю 70-летия ее «золотого Зиги» в газете напечатали и ее фото, она бросила: «Снимок плохой, на нем мне дашь все 100 лет».
Амалия Фрейд скончалась в 95 лет после продолжительной борьбы с тяжелой формой туберкулеза. Непосредственной причиной ее смерти все же называют не туберкулез, а диабетическую гангрену, которая стремительно развилась на ноге.
Ее знаменитый сын принял эту смерть одновременно и с горечью, и с облегчением – он сам, разбитый болезнями и страдающий от рака челюсти, боялся уйти раньше матери. «Моя реакция на это событие была довольно странной, потому что мне было всегда страшно представить, что она узнает о моей смерти», – писал он.
На ее похороны Зигмунд решил не приезжать – вероятно, чтобы не вызвать у себя новую волну невротических реакций. Мама должна была остаться для него живой, обожаемой и раздражающей – главной женщиной и главной любовью. Зигмунд так и не проанализировал в деталях свои отношения с матерью, хотя ее влияние на его натуру сложно переоценить.
Мама Зигмунда Фрейда
Мама Зигмунда Фрейда
Мама Зигмунда Фрейда
Изображение:
архив
Эта женщина на протяжении всей жизни любила только собственного сына, называя его «своим мавром». Он отвечал ей взаимностью, при этом страшно ревнуя ее к окружающим. Речь пойдет об Амалии Фрейд, матери выдающегося австрийского психолога Зигмунда Фрейда.
Однажды, увидев младенца Зиги на руках молодой женщины, старая крестьянка с уверенностью сказала, что он станет великим человеком. Амалия сразу же и безоговорочно поверила этим словам незнакомки. Ведь ее черноволосый малыш появился на свет «в рубашке», таким образом, уже при рождении получив Божье благословение.
Амалия, выйдя замуж, родила сына, назвав его Соломон Сигизмунд, или ласкательно Зиги. Якоб, у которого уже к тому времени были внуки, отнесся к этому событию сдержанно.
А вот радости юной матери не было предела. Впрочем, это продолжалось недолго. Вскоре Малка родила второго сына Юлиуса, дав ему имя в честь любимого брата, смертельно больного туберкулезом. Внимание материи разделилось на двух детей. Юлиус умер через шесть месяцев после своего рождения при неизвестных обстоятельствах. А Сигизмунд остался жить с последующим чувством раскаяния из-за жгучей ревности, которую он испытывал к брату. А еще у него появился страх причинить матери сильные страдания.
Амалия души не чаяла в своем «золотом Зиги». А он испытывал ревность ко всем лицам мужского пола, которые были рядом с матерью. Муж Амалии находился в постоянных разъездах, а вот его сыновья были дома. Семейная легенда, правда, неподтвержденная, гласила, что статная черноволосая молодая женщина привлекла внимание одного из них, Филиппа Фрейда, что привело к рождению дочери Анны. Впрочем, это мог придумать сам Зиги, который считал, что сестра «отобрала» его маму. Трудно представить, что произошло, если бы мальчик доверил свои детские фантазии отцу.
Однако ситуация разрешилась вполне благополучно. Старшие сыновья отправились в Англию.
Однако, надо отдать должное матери, которая прекрасно осознавала способности сына к наукам, содействовала их развитию. С юных лет сначала Амалия, а затем и Якоб занимались с мальчиком, который смог в девять лет поступить в гимназию.
Счастью матери не было границ. Ведь гениальные способности «золотого Зиги» были замечены. Надо сказать, что Амалия неплохо относилась и к своим остальным детям, но на первом месте всегда находился только любимый сын, которому были посвящены все ее мысли и чаяния.
Если что-то мешало Зиги, то это запрещалось. К примеру, Анне запретили играть на пианино, чтобы брат мог спокойно заниматься в отдельной комнате при свете керосиновой лампы. А в это время другие дети делали работу по дому при свечах. Для Зиги покупались дорогостоящие книги, с детства прислушивались к его мнению.
Отец любил сына, но без фанатизма. Это он привил ему страсть к чтению, обучал его азам наук, но при случае мог и прикрикнуть. Мать же буквально боготворила Зиги, не допуская даже малейшей грубости по отношению к нему. Мальчик оправдал ожидания Амалии, став первым в классе, а затем, окончив гимназию с отличными оценками, выучился на врача.
Следует отметить, что жизнелюбие и энергия матери Зигмунда, сердечно называвшего ее «торнадо», просто били ключом. А еще она безоговорочно верила в материнский авторитет, поэтому никаких возражений относительно женитьбы сына в 1886 году не имела. Когда супруга Зиги Марта стала рожать детей, Амалия обрадовалась тому, что золотая фамилия ее гения продолжит свое существование.
Будучи взрослым женатым мужчиной, Зигмунд так же, как в детстве, всеобъемлюще любил свою мать. Выдающийся психолог считал, что дитя, находящееся в материнском чреве является прототипом всех видов любовных отношений.
Постепенно в семействе Фрейдов наметился рост авторитета Зигмунда и соответственно его падение у Якоба, который становился все немощнее. Когда глава семейства умер, а случилось это осенью 1898, бразды правления официально были переданы старшему сыну, без одобрения которого теперь не принимались никакие решения.
После смерти отца, которая нанесла душе глубокую рану, Зигфриду было нелегко.
Позже он вспоминал, что отцовская мудрость и умение с легкостью переносить житейские невзгоды повлияли на него, поэтому после смерти родителя он ощутил отрыв от корней. Впрочем, даже любовь к родителю не умаляла постоянной подсознательной конкуренции с ним, сопровождаемой злостью, что мать не принадлежала ему до конца.
Повзрослевший Зигмунд стал анализировать собственные чувства, сновидения. В послании к близкому другу Вильгельму Флиссу юноша признался, что однажды, увидев мать без одежды, он почувствовал к ней интимное влечение. Проведя автономный психоанализ, Фрейд постиг, что его тайным желанием была женитьба на матери. Зигмунд обнаружил, что он влюблен в нее и испытывает ревность к собственному отцу.
Сомнительно, чтобы Амалия была в курсе революционных трудов сына. Скорее всего, даже если бы она попыталась их прочесть, то вряд ли бы их поняла.
Живость натуры Амалии не покидала ее до глубокой старости. Кроме ведения хозяйства, семейных дел с многочисленными внуками, невестками, она посещала модные салоны, любила допоздна играть в карты.
Будучи в преклонных летах, женщина посещала термальный курорт Бад-Ишль, сумев расположить к себе главу городка, поздравлявшего ее с днем рождения красивым букетом цветов. Безусловно, в этом почтении большая заслуга принадлежала ее именитому сыну, подарившему ей право ощущать себя королевой.
Амалия Фрейд, мужественно борясь с тяжелыми проявлениями туберкулеза, ушла из жизни в 95-летнем возрасте. Зигфрид, безусловно, страдал после смерти матери, но вместе с тем чувствовал облегчение, что не умер раньше нее. Ведь к тому времени он уже был разбит болезнями, страдал от злокачественной опухоли челюсти.
На похоронах матери Фрейд не присутствовал. Он решил, что она должна остаться в его памяти живой и любимой. Знаменитый психолог так и не решился проанализировать свои отношения с главной женщиной в его жизни, которая оказала на него огромное влияние.
Приглашаем в наш телеграм: Мой Израиль.
Автор:
Марина Сливина, для IsraLove
Ещё по теме: Зигмунд Фрейд, Амалия Фрейд |
Мать и отец Фрейда: мемуары
Прежде чем приступить к рассказу о моих впечатлениях о родителях Зигмунда Фрейда, которые были моими дедом и бабушкой по материнской линии, было бы неплохо немного рассказать о себе.
Моя жизнь с шести лет металась между Старым Светом и Новым. Это началось, когда отец и мать оставили меня и мою младшую сестру Люси в нашем родном городе Вене, а сами вместе с нашим младшим братом Эдуардом эмигрировали в Соединенные Штаты. Там отец надеялся найти лучшие условия, чтобы утвердиться. Моя сестра осталась с нашими тетей и дядей, а я на попечении наших бабушки и дедушки по материнской линии, отца и матери Зигмунда Фрейда, брата моей матери.
Через год нас отправили в Соединенные Штаты под защитой одной из маминых сестер, тети Паулы. Мать регулярно получала новости о своих братьях и сестрах. Она описывала нам Вену с какой-то ностальгией, придававшей ей очарование. На самом деле, первые деньги, которые я когда-либо заработал — преподавая в государственных школах Нью-Йорка в течение нескольких лет, — я потратил на поездку в Европу. Но еще до этого мать увезла всех пятерых детей за границу, чтобы навестить наших бабушек и дедушек с обеих сторон — Фрейдов и Бернайсов, и мы познакомились с нашими двоюродными братьями, детьми Зигмунда Фрейда и сестер моей матери.
Во время моего первого самостоятельного путешествия я провел несколько недель в доме Фрейда. Потом Первая мировая война разлучила нас на долгие четыре года. Когда я вернулся в Вену в 1921 году, это было похоже на возвращение во второй дом. Я снова остался с Фрейдами и был горд тем, что мне разрешили перевести три статьи моего дяди на английский язык; они были опубликованы в 1924 году издательством Hogarth Press в Лондоне как часть Международной психоаналитической библиотеки.
Затем, когда я вышла замуж за австрийского экономиста доктора Виктора Хеллера, Вена снова стала моим домом, что меня не огорчило.
Впоследствии я несколько раз возвращался в Соединенные Штаты, чтобы повидаться с семьей и возобновить свое американское гражданство, которым я очень дорожил. А в 1938 году, с аннексией Австрии Гитлером, я навсегда вернулась в эту страну в сопровождении мужа.
_____________
Сам Зигмунд Фрейд, как и другие, говорил о своем отце — в Толкованиях сновидений , в своих письмах к Флиссу и в своих автобиографических сочинениях. В детстве мне выпала честь быть некоторое время рядом с этой патриархальной фигурой, чью комнату я делил в течение года, пока оставался в Вене, пока мои родители обосновывались в Нью-Йорке.
Это было в 1892-93 годах, когда Зигмунд Фрейд жил с женой и четырьмя детьми в скромной квартирке недалеко от моих бабушки и дедушки, у которых еще гостили три взрослые дочери и их младший сын, только начавший с газеты .
Не могу сказать, кто реально поддерживал это заведение. Я знаю, что мой дедушка больше не работал, а делил свое время между чтением Талмуда (в оригинале) дома, посиделками в кофейне и прогулками в парках. Иногда он брал меня с собой, когда другие были слишком заняты, чтобы заниматься со мной. Высокий и широкоплечий, с длинной бородой, он был очень добрым и нежным, и вдобавок веселым — гораздо больше, чем моя бабушка, которую я действительно боялся, хотя и восхищался ее величием и красивой одеждой, которую она носила, когда гуляла с ее друзья.
Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что отец Фрейда жил несколько обособленно от других членов своей семьи, много читал — по-немецки и на иврите (не на идиш) — и встречался со своими друзьями вдали от дома. Он приходил домой к обеду, но не принимал реального участия в общих разговорах других. Это был неблагочестивый дом, но я помню один седер, на котором мне, как младшему за столом, приходилось давать ответы на чтение песни о жертвоприношении козленка; На меня произвело большое впечатление то, как мой дед произносил ритуал, и тот факт, что он знал его наизусть, поразил меня.
Мне также нравилось слушать истории, которые он рассказывал о моей матери, которая, как старшая дочь, казалось, была его любимицей; он поставил ее передо мной как пример для подражания.
Но больше всего меня поразило в дедушке по материнской линии то, как посреди этого довольно эмоционального дома, с тремя молодыми женщинами, которые иногда не ладили друг с другом, и их матерью, обычно беспокойной и озабоченный, вероятно, финансовыми заботами, он оставался тихим и невозмутимым, не безразличным, но и не беспокойным, никогда не раздражавшимся и никогда не повышавшим голоса. Моя бабушка, напротив, отличалась вспыльчивым характером, ругала горничную и ее дочерей и металась по дому.
Это была не очень просторная квартира. Как я уже сказал, мне пришлось делить с дедушкой спальню; три дочери, взрослые молодые женщины, делили одну комнату с бабушкой, а у маленького сына была темная комнатка, выходящая во двор; а служанка, как это было принято в Вене того времени, спала на раскладушке, которую раскладывали на ночь в кухне, кажется, а днем она стояла в прихожей под покрывалом.
Я не помню, была ли там ванная, но знаю, что обычно меня мыли, стоя в тазу и вытирая губкой. В целом это место было проще и во всех отношениях менее удобно, чем дом моих родителей, и, конечно, это был не дом, несмотря на доброту трех моих молодых тетушек и дедушки. Я очень завидовал своей сестре, которую оставили в доме Зигмунда Фрейда, где можно было играть с тремя мальчиками и девочкой. Когда меня привезли туда, чтобы мы могли время от времени играть вместе, мне очень не хотелось возвращаться к бабушке с дедушкой, где были только взрослые, в том числе моя несколько ворчливая и властная бабушка.
_____________
Я не могу вспомнить ни одного особого случая, который мог бы объяснить предубеждение, которое у меня было и которое сохранялось всю мою жизнь против моей бабушки. Она была красивой женщиной, деловитой и способной в домашнем хозяйстве, живой и общительной, ее часто навещали друзья, ее любили и уважали ее дети до самой ее смерти в возрасте девяноста пяти лет.
Не потому ли, что я уже ребенком чувствовал, что она предпочитает самцов своего выводка самкам? Я узнал ее по-настоящему только много-много лет спустя, когда я вернулся в Австрию молодой девушкой и провел лето с одной из моих замужних теток в Ишле, на курорте, где моя бабушка вела хозяйство с незамужней дочерью, которая семья поручила ей остаться и присматривать за ней. Тогда она была еще красива и пряма, с прекрасной седой шевелюрой, зачесанной а-ля Помпадур каждое утро у парикмахера.
У нее было много друзей и знакомых, и она проводила с ними дни, играя в карты на кофейных и чайных «станциях», как их называли, в лесах и деревнях вокруг Ишля, тогдашней летней резиденции австрийского императора. Моя тетя, которая не играла в карты, вынуждена была идти с ней, нравится ей это или нет, а когда я была рядом, я тоже трусила, очень неохотно, потому что, хотя я и не возражала против прогулки, я ненавидела просто сидеть и смотреть, как пожилые дамы играют в тарок или в покер.
Я думаю, что мое предубеждение против карт было основано там и тогда.
Моя бабушка не любила, когда мы уходили одни; в то время я думал, что она была очень эгоистичной старой дамой и совершенно ее не одобряла. И она не меньше меня. Она не могла гордиться юной девушкой, которая не желала прохаживаться в своем лучшем платье взад и вперед по Эспланаде, пока играл оркестр; которая вместо этого предпочитала проводить утро в грубой одежде, карабкаясь по скалам по горным тропинкам или сидя на укромных скамейках, уткнувшись носом в какую-нибудь книгу, которая явно ей не подходила. Но она не пыталась дисциплинировать или изменить меня; в конце концов, разве я не возвращаюсь осенью в Нью-Йорк, где такое поведение может быть приличным? Не было сомнения в ее отсутствии интереса ко всему, что касалось меня.
_____________
Любовь моей бабушки к игре в карты сохранялась на протяжении всей ее жизни. В девяносто лет, когда она ослабела и уже не могла выходить на улицу, ее партнеры приходили в дом поиграть.
Она играла в домино со своими маленькими внуками и даже с правнуком и очень сердилась, если они играли не сосредоточенно или, как она говорила, «давали ей выиграть» из уважения к ее возрасту. Она сохраняла интерес к хорошей внешности в подходящих случаях почти до последнего года своей жизни. Когда было специальное приглашение, как, например, на празднование семидесятилетия моего дяди Зигмунда в 1926 (когда ей было уже девяносто), она настояла, чтобы ей купили новое платье и шляпку, чтобы пойти на Jause (кофе-вечеринку) к нему домой. Ее нужно было нести вниз по лестнице из ее собственного дома и вверх по лестнице к Фрейду, но она не возражала против этого, пока она могла присутствовать, чтобы ее почитали и чествовали как мать ее «золотого сына», как она назвала ее Зигмунд.
Она была очаровательна и улыбалась, когда рядом были незнакомые люди, но я, по крайней мере, всегда чувствовал, что с близкими она была тираном, и эгоистичным. Совершенно определенно, она обладала сильным характером и знала, чего хотела, и лучшим свидетельством этого является то, как она удержала двух своих сыновей и пятерых дочерей вместе, несмотря на все расхождения и различия их интересов и их темпераментов.
И у нее было чувство юмора, она могла посмеяться над собой, а иногда даже высмеять ее. Я помню, как она сказала мне, когда я должен был выбрать себе подарок из ее шкафа, где она хранила несколько заветных антиквариатов: «Ведь лучший антиквариат в моем доме — это я сам, а меня ты не можешь взять». В то время ей было восемьдесят четыре года.
Среди других ее хороших качеств было то, что она не жаловалась. Вы не слышали, как она оплакивала лишения и трудности Первой мировой войны; она не стонала о слабостях, сопутствующих старости. Даже когда в восемьдесят пять лет она сломала руку и была вынуждена бросить любимое вязание крючком и спицами, она не теряла времени, жалея себя, а хвалила врача, своих детей, которые так терпеливо ее выхаживали, и друзей, приехавших к ней. помочь ей скоротать время.
Некоторые из самых близких студентов-пациентов ее сына Зигмунда взяли за правило регулярно отдавать ей дань уважения, и она рассказывала им истории о своем «золотом сыне», а также о своем «дорогом Александре» и своих верных и преданных дочерей, особенно ближайшую к младшей из них, Дольфи, которую братья выбрали для заботы о своей матери.
Всякий раз, когда Долфи уходила, моя бабушка стояла у окна, ожидая ее возвращения, и не успокаивалась и не успокаивалась, пока не увидит ее. В семье ходили слухи, что, когда Долфи была маленькой, у нее была возможность выйти замуж и создать собственную семью, но ее отговорили братья, которые предпочли, чтобы она присматривала за их матерью. Так случилось, что когда бабушка наконец умерла, эта моя бедная тетка, которой тогда самой было около семидесяти лет, была совершенно сломлена и осталась без всякого реального интереса и цели в жизни. Только позже, когда к ней переехали две ее овдовевшие сестры, одна из которых была беженкой из нацистского Берлина, ее настроение снова поднялось.
_____________
Я думаю, что одним из обстоятельств, которые помогли укрепить мое впечатление об эгоизме моей бабушки, был тот факт, что она так успешно использовала свою нарастающую глухоту, чтобы не слышать того, чего она не хотела слышать, — в основном доклада.
о любом событии, которое может потребовать от нее особой меры сочувствия или утешения какому-либо члену семьи. Когда я это заметил, ей было за семьдесят, но она все еще была достаточно здорова и здорова, чтобы выполнить такие обязательства, если бы захотела. Так, когда юная внучка трагически погибла в возрасте двадцати трех лет и услышала вокруг себя горестный шепот, она не выказала желания узнать их причину, и ей об этом прямо не сказали. Когда скорбящая мать пришла навестить ее, она никогда не спрашивала о девочке и не спрашивала о ней впоследствии, хотя эта внучка часто навещала ее в прошлом. Однако десять лет спустя она снова начала говорить о «бедной Сесили», показывая, что все это время она полностью осознавала, что произошло. . . .
Гостиная моей бабушки воскресным утром была еженедельным местом встречи ее занятых сыновей, ее дочерей и невесток, ее внуков и их детей. Даже выздоравливая после операций и болезней, профессор Фрейд всегда находил время воскресным утром, чтобы навестить свою мать и доставить ей удовольствие погладить и повеселиться над ним.
Когда он не мог приехать, ее младший сын Александр с сыном выслушивал все ее беды и беды его незамужней сестры, и он утешал их обещаниями найти средства. Хотя оба брата поровну разделяли финансовую поддержку женщин-членов семьи, можно сказать, что Зигмунд, старший, был больше моральной поддержкой, а Александр, младший, был более практической. Оба считались сильными и успешными мужчинами в семье.
Когда моя бабушка была моложе, раз в неделю в доме дяди Зигмунда устраивались семейные встречи, но они прекратились, когда ей стало труднее подниматься по лестнице. Тетя Марта часто сопровождала дядю Зигмунда во время его воскресных утренних визитов, а когда ее не было, она и ее сестра Минна Бернейс, которая теперь жила с ними постоянно, навещали мою бабушку в течение недели. Отношения между тетей Мартой и моей бабушкой не были испорчены, сколько я себя помню.
Моя бабушка умерла осенью 1930 года, после нескольких недель сильной слабости, без каких-либо особых заболеваний, кроме старости и истощения организма.
Вплоть до последних четырех месяцев она продолжала проявлять свою волю и настояла, чтобы вместо того, чтобы провести лето в Вене, ее отвезли, как прежде, в ее любимый Ишль в горы. Все были против: сыновья, врач, дочери. Но у нее был свой путь. Ее пришлось нести в поезд на носилках, за ней в купе спального вагона ухаживал врач, а в машине скорой помощи доставляли в загородную квартиру. Но, попав туда, она ненадолго собралась и села на свой балкон, наслаждаясь одновременно видом на горы и сознанием того, что она старейшая летняя гостья Ишля. Однако к концу лета она ослабла и через две недели после возвращения в Вену впала в кому и мирно скончалась.
С ее уходом прочная и яркая связь, которая скрепляла семью, была разорвана.
_____________
Психоисторическая ассоциация
2, 1955, 409).
Причины брака неясны, но любовь с первого взгляда кажется маловероятной. Подчеркивая существовавший в то время сексизм, несколько женщин-исследователей предполагают, что ее «продали» Якобу Фрейду, вдовцу и отцу двух взрослых сыновей, в наказание за романтический роман, который ее семья не одобряла (Марианна Крюль, 9 лет).0152 Sigmund, fils de Jacob, Gallimard, 1983, 146). Габриэль Рубин предполагает, что Амалия была беременна ребенком своего любовника, когда вышла замуж за Якоба 29 июля 1855 года (Габриэль Рубин, Le roman familial de Freud, Payot, 2002, 58).
unz.org/Pub/AmMercury-1940nov-00335). Фрейд будет испытывать это внутреннее стремление к признанию снова и снова, как в «Толкование сновидений» , где он спрашивает: «Может ли это быть источником моей жажды величия?» (С. Фрейд, «Толкование сновидений: полный и окончательный текст», Basic Books, 1955, 2010, 180), но никогда не признавал это чувство выражением стремления своей матери.
0152 ( The Complete Letters , op. cit., 3 октября 1897 г., 268).
Фрейд, 9).0152 За пределами принципа удовольствия, Standard Edition, 275).
З. Фрейд, «Проявления детской сексуальности», стр. 9.0152 Три эссе по теории сексуальности, Черновой вариант печати, 1905, 2015, 60-62). Другими словами, младенец будет инстинктивно искать материнскую грудь, но безрезультатно, и компенсирует это лишение перемещением на другой участок кожи. Тем не менее Фрейд заключает, что такие дети предаются аутоэротизму и могут проявлять, как и взрослые мужчины, «заметное желание пить и курить».
Margolis, 9).0152 Фрейд и его мать, Додипальные аспекты личности Фрейда, Джейсон Аронсон Инк., 1977, 1996, 97-103).
Во Фрайберге о детях Фрейда заботилась очень католичка, старая чешка по имени Моника Зайиц. Ласково известная как Нэнни, она проявила к нему привязанность, привела его с собой в церковь и рассказала ему «все о Боге Всемогущем». Позже Моника Зайиц была обвинена в краже новых блестящих монет и игрушек ребенка, передана полиции Филиппом и приговорена к тюремному заключению, когда Зигмунду было всего три года.
Британский психиатр и психоаналитик Джон Боулби (1907–1990) вспоминал, что уход его собственной няни был почти эквивалентен потере матери, и позже разработал свою теорию привязанности (Сюзан Ван Дейкен, 90 152. Джон Боулби: его ранняя жизнь – биографическое путешествие в Корни теории привязанности , Free Association Books, 1998). В случае Фрейда истинная причина увольнения его няни остается неясной, но потеря этой суррогатной матери, скорее всего, возродит в малыше ужасный импринтинг материнского разрушения. Это олицетворяло расстояние, которое Амалия установила со своим первым ребенком с рождением его братьев и сестер, и чувство лишения, с которым пришлось справиться Зигмунду. Инцидент произошел незадолго до еще одной болезненной разлуки для Фрейда и стал причиной глубокого огорчения: семья навсегда уехала в Лейпциг, а затем в Вену.
Никто не завидовал Долфи, ее незамужней дочери, посвятившей себя заботе о стареющей матери, «которая была торнадо» (Martin Freud, Sigmund Freud: Man and Father, Vanguard, 1958, 11). В их венской квартире у Зигмунда был кабинет для себя, снабженный масляной лампой, чтобы он мог заниматься, тогда как восемь других членов семьи теснились в двух оставшихся спальнях, освещенных только свечами (А. Фрейд Бернейс, «Мой брат Зигмунд Фрейд» , , указ. соч., , 336). Такой фаворитизм породил невысказанную обиду и соперничество между братьями и сестрами.
0152 (С. Фрейд, «Лекция XXXIII, Женственность», Новые вводные лекции по психоанализу , том XXII [1934-36], Hogarth Press, 131). Зигмунд был ее фаворитом, но взамен Амалия ожидала от него полного удовлетворения ее требований и подчинения той роли, в которую он был отведен от рождения. Когда она умерла в возрасте девяноста лет, Фрейд не испытал никакого горя, кроме «увеличения личной свободы» и облегчения от того, что он не умер раньше, чем она — одно из его самых больших опасений («Письмо к Эрнесту Джонсу», 30, 19 августа).30, цитируется по E. Jones, The Life and Work of Sigmund Freud, Vol. 3, Basic Books, 1957, 152). Он не присутствовал на похоронах своей матери.
Живя в двух разных местах, влюбленные писали друг другу почти ежедневно, и их переписка сохранилась, что свидетельствует о почти патологической ревности Фрейда. Молодой человек просит, например, чтобы его будущая невеста отказалась от всех отношений, которые он не одобрял, в особенности от ее брата Эли и ее матери, которую Фрейд осуждает за ее «бессердечие и капризность». Он хочет вывести Марту из-под материнского влияния, привезя ее в Вену, но впадает в ярость, если она положительно оценивает план облегчения финансового бремени матери. Он писал: «Если это так, то ты мой враг… Если ты не сможешь найти достаточно меня, чтобы отказаться от своей семьи, тогда ты должен потерять меня, разрушить мою жизнь и не получить многого от своей семьи». (Цит. по E. Jones, The Life and Work of Sigmund Freud, Vol. I, op. cit., 130). Другие отрывки раскрывают резкую критику, направленную на его собственную плохую мать через третье лицо, и его разочарование в надежной материнской связи, замаскированное крайним собственничеством.
«Вы не должны воспринимать это слишком тяжело, — пишет далее Фрейд, — я вас никому не оставлю, и никто вас не заслуживает; ничья любовь не сравнится с моей» (С. Фрейд, Письма Зигмунда Фрейда, Basic Books, 1960, 23).