Видео скажи а ты меня сегодня любишь спросила громко девушка в маршрутке: «Скажи, а ты меня сегодня любишь?» Автор Наталья Задорожная (Cherry). Читает Владимир Глазунов

Рассказы финалистов второго сезона конкурса

Дудко Мария. Ключи

Так… Тик… Так…

Голос старых напольных часов из прихожей уже встречал меня, а я никак не мог открыть дверь. Ну где же эти ключи?… Неужели, потерялись? Только этого не хватало, и так день не задался!.. А, нет, вот же…

Часы пробили восемь, когда я ступил на скрипучий паркет прихожей. Как я соскучился по тишине своей квартирки! Хотелось просто развалиться на потёртом диванчике, да так и пролежать до утра… Но вместо этого я поплёлся к компьютеру. Пока старенький агрегат, доставшийся по наследству от динозавров, включался, я заварил себе кофе. Сегодня понадобится не одна кружка. Статья за ночь, а вдохновения с гулькин нос. Еще и на работе сокращениями грозят. Нельзя затягивать, а то увольнения не избежать. И ещё блог не плохо бы обновить, а то скоро последние подписчики разбегутся. Эх…

Работал я в редакции одного журнальчика, что в нашем районе, да и в городе в общем, был вполне востребован. Редактор — Федот Степанович — всегда только лучшее в печать пускал.

Лучшее. Да. Это значит не меня. Почему-то в последнее время моя писанина совсем не впечатляла. Даже меня самого. Честно, не удивлён. Похоже, я потерял искру, как будто писать нечего было. Смешно как-то: живу в мегаполисе, где каждый день что-то случается, а гляжу как в пустоту. Чужие проблемы переставали волновать, каждый здесь — капля в море. Вот и новости у меня серые, чужие, далёкие и не нужные, в общем то, никому.

О чём я писал? Как я тогда ещё думал, о важном. О вечном, в какой-то степени. Я заметил, что люди кругом так закрылись, что словно перестали видеть друг друга, не то, что чувствовать и понимать. Каждый в какой-то миг уходит в себя и теряет ключ от двери, в которую вошёл. Запирает сердце. Надевает маску. Безразличную. И молча идёт по серым камням мостовой…

Просто хотелось, чтобы услышали… Думал, стану ключиком к миру по эту сторону маски. Помогу нуждающимся своим словом, научу людей слушать и слышать, мир спасу. .. Но, кажется, что-то пошло не так. И теперь… Теперь не знаю даже, как себя то спасти. Вот и в ответ получаю плач рвущейся бумаги и знаменитое последние предупреждение из уст Федота Степаныча. Последний шанс. Завтра не приду с сенсацией — всё. Что ж… Похоже, пришла пора забыть на время о своих рассуждениях и погрузиться в мир человеческих интриг. Написать то, что будут читать. То, чего от меня ждут. Нет, не так. Что ждут от статьи в нашем журнале.

О чём шумят нынче каменные джунгли? Что несёт ветер перемен по их заасфальтированным тропам? Самой обсуждаемой темой стала череда странных смертей, впрочем, как это и бывает обычно. Вот уже долгое время один за другим погибают взятые под стражу преступники. Самые разные: от простых карманщиков до почти убийц, взрослые и совсем ещё подростки четырнадцати лет. Большинству из них ещё даже не вынесли приговор. И диагноз у всех один — отравление. А чем — пока загадка. Это происходило с некоторой периодичностью в разных районах города, но чаще всего именно в нашем отделении полиции. И, по чистой случайности, как раз там работал никто иной, как мой старший брат — офицер Юрий Дискарин.

Как пригодилась бы мне его помощь сейчас… Но нет. С братом мы не ладим. И никогда не ладили. Так повелось… Наверное, мы просто слишком разные. Юрик скрытный, недоверчивый. Он никогда и ничего не рассказывал мне, предпочитал всё делать сам, и я чувствовал, что совсем ему не нужен. Я же, должно быть, слегка завидовал брату. Он успешен, просто гордость семьи, а я хватаюсь за последний шанс остаться на работе.

…Хватаюсь за последний шанс остаться на работе. Хотя… Можно попробовать разузнать о громком деле из первых уст, так сказать. Подобное, наверняка, заинтересовало бы Федота Степаныча, но придется обратиться за помощью к брату. Ага… И в очередной раз стать неудачником в глазах целого рода. Черта с два! Даже ради работы я не стану просить о помощи этого человека!

Ну, ничего. Я подготовился, собрал материалы, теперь напишу и спасён! Справлюсь сам. Успеть бы до утра…

ТРЯМ!!!

Звук застал меня врасплох. То был сигнал, что кончился завод, от старых часиков в коридоре. Дело поправимое. Я встал, подошёл к часам, открыл крышку и привычным жестом потянулся к ключу. Только вот ключа то как раз и не было. Что за странное дело? В своём доме я ценил порядок, а такие вот казусы просто выбивали из колеи… Что мне теперь, искать этот потерявшийся ключик? Придётся, похоже…

Кинув грустный взгляд на компьютер, я стал припоминать, куда мог сунуть эту старую железку. Вот я уже облазил несколько полок, заглянул в ящики и…

Это что такое? В комоде лежал конверт. И, если ключ от заводящего механизма я готов был увидеть среди носков, с моей то рассеянностью, то вот странного послания уж никак. Хотя, может я слишком наивен? Ой, что-то не нравится мне это всё…

Конверт, я, естественно, распечатал и сразу узнал почерк Юрика.

«Не уверен, что за мной не следили. Загляни в почту. Я никогда не забывал про твой день рождения!
Ю.»

Что за шутки? Так и знал, что надо было отобрать у него ключи, когда он переехал! Постойте, что-то на обороте…

«KeyHole4u. ..»

Я ещё раз пробежался глазами по торопливо написанным строчкам. Текст казался лишенным смысла и ни о чём мне не говорил.

Чего это он? Для белены, вроде, не сезон… На всякий случай я сверился с календарём и убедился, что день рождения у меня не сегодня и даже не в ближайшие дни. Вразумительно выглядела лишь просьба проверить почту.

На что только я время трачу? Прежде, чем моя рука успела закрыть текстовый редактор, выплывшее окошко осведомилось, точно ли я хочу это сделать. Вот, даже оно издевается…

На почту мне и правда прилетело одно письмецо. Ну и спрашивается, зачем Юрику это: вторгаться в мой дом со странной запиской и одновременно чирикать в интернете? В конце концов, не проще ли позвонить? Конечно, я бы не прыгал от восторга, когда бы что-то заставило нашу звездочку снизойти до простых смертных, но зачем изобретать велосипед?

Так думал я, попивая уже остывший кофе в ожидании загрузки текста. Наконец, перед моими глазами замаячили такие строки:

«Здравствуй, Егор.

Знаю, ты будешь удивлён моему письму, но я не стал бы тебя беспокоить, не будь всё действительно серьёзно. Я хотел позвонить, но на моём новом телефоне не оказалось твоего номера. Мой же номер остался неизменным, если тебя это интересует…

Перехожу к делу. Нам надо поговорить. Но разговор должен пройти с глазу на глаз. Приезжай сегодня в девять на перекрёсток Псковской и Мясной, там, во дворе дома 26, я буду тебя ждать.

Речь пойдёт о серии смертей заключённых. Поправка, о серии убийств… Я подумал, это может тебя заинтересовать, объясню всё при встрече, если, конечно, ты явишься…

Егор, брат, я знаю, мы потеряли связь, и в том я вижу и свою вину. Но прошу тебя один единственный раз мне поверить. Ты — мой последний ключ к надежде. Я рассчитываю, что ты прочтёшь это письмо и придёшь.

Твой брат Юрий Дискарин»

Мда…

Всё чудесатее и чудесатее, как говорила героиня одной известной сказки…

Я перечитал сообщение несколько раз, чтобы убедиться, что действительно перестал что-либо понимать. Кроме, пожалуй, того, что во всём этом деле кроется какая-то тайна, а Юрка для меня сейчас — ключ ко всем ответам. К тому же, раз уж он сам вызывает меня на разговор, то я не премину случаем взять интервью у ведущего следствие… Если это, конечно, не дурацкая попытка пошутить… Но вряд ли он стал бы писать мне ради забавы.

И что, теперь снова под дождь, да?.. Только ведь домой пришел! Ладно, быстренько разберусь, и ещё часиков шесть на статью у меня будет… Я бросил взгляд на часы, запоздало вспомнив, что это бессмысленно. На телефон приходит очередное рекламное сообщение, услужливо подсказывая, что нужно выходить, если хочу успеть на встречу. Погасив только-только проснувшийся монитор и резко схватив еще не просохший после дневной прогулки плащ, я выскочил в подъезд.

Только у машины я самую малость помедлил. А не слишком ли легко я в это вписываюсь? Ещё пару минут назад я был уверен, что ради брата не пошевелю и бровью, а ради самого себя не стану связываться с ним. Что сделало со мной это сообщение?

Оно наполнило меня чувством собственной важности. Наконец от меня что-то зависело, от одного меня! Вероятно, мной двигало желание доказать, что я чего-то стою… Только вот признавать такие мотивы не хотелось. От этого в голове засела непонятная досада, но её я упорно объяснял только потраченным временем, отнятым у написания статьи.

Остановившись в условленном месте, я посмотрел на часы. Еще целых пять минут… Можно было позднее выйти, хотя… как будто это мне бы что-то дало. Кругом никого похожего на Юрия.

На улице царил неприятный, мерзкий туман. Я прятался от него в машине.

Солнце давно село за тучами, и город зажёг свои огни. Фонари, не звёзды. Я иногда думал о том, как не хватало этому шумному миру звёзд. Каждая из них уникальна, хоть их и миллиарды в темноте неба. Так и с людьми, разве нет? Но мы почти нарочно забываем о том, потому прячемся от осуждающих горящих взглядов из глубины необъятного.

И только сейчас мелькнула в голове мысль: как часто я сам думаю о других? Казалось бы, постоянно…

От философских размышлений я отвлёкся, чтобы глянуть на время. Пять минут. В поле зрения никого даже человекообразного, двор пустовал.

Десять… Проверяю телефон, почту. Ни строчки об опоздании.

Двадцать! Не, ну это уже не серьёзно! Не стоило мне приезжать… Нервно набираю номер, готовлю уничтожительную речь. В ответ доносятся лишь долгие гудки. Ладно… Подождем… Мало ли что. У него тоже работа… Попытка успокоиться, кажется, работает, пока не вспоминаю об этой треклятой вообще не начатой статье! Где этого дурня черти носят?!

«Жду еще пятнадцать минут и уезжаю» — злобно набираю сообщение и яростно нажимаю «Отправить».

Время уходит, а сообщение даже не прочитано! Двадцать пять минут… тридцать… Все еще тишина. Дольше ждать нет смысла.

Для очистки совести снова звоню. Из трубки доносится мелодичный женский голос:

— Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети… — произносит дама, неспешно повторяя фразу на английском.

— Чтоб тебя!.. — раздражённо шипя, бросаю телефон на соседнее сиденье. — Так… Ладно… Я предупреждал, я ждал… ждал дольше, чем обещал. Теперь с чистой совестью можно и домой.

Глядя на дорогу, я с удивлением обнаружил, что не столько злюсь, сколько нервничаю. Это бесило еще сильнее…

***

Времени на работу оставалось все меньше, а я продолжал мерить шагами квартиру. Обычно такой спокойный скрип половиц сейчас всеми силами измывался над моим бедным слухом. Отнюдь не статья занимала мои мысли, несмотря на то что мне не простят, если запорю такой материал…

Медленно текли минуты. Я их ощущал даже без привычного тиканья часов. Ладно. Буду откровенен с собой, ибо сил моих больше нет, а потом за работу! Всё это странно! Что именно? То, что я не смог дозвониться. Юра телефон не выключает и старательно следит за его зарядом, он всегда должен быть на связи, не мне ли, как брату, об этом знать. Ещё и эта строчка из той записки, не случайно же она самая первая…

Так… без паники. Какого лешего этот болван вообще так по-хозяйски обосновался в моей голове?! Всякое бывает. Всё! Статья. Только статья.

Усилием воли мне удалось сесть перед монитором и даже написать пару строк, прежде чем вновь погрузился в раздумья. И всё-таки… что могло случиться?..

***

Дни мчались как часы, но не мои. Ключ я так и не нашел, да и не пытался, по правде с того вечера. Они так и застыли, показывая половину девятого, будто тот день еще не прошел. На работу я на следующее утро так и не вышел. Сам не верю… как я мог поставить на алтарь все ради человека, которому смертельно завидовал, об исчезновении которого мечтал… того, кого знал всю жизнь и с кем всё же был связан незримо?!..

А квартира! Ох… видел бы прежний я, во что превратился мой храм уюта… впрочем, он бы сразу застрелился, оставив после себя лишь мрачную эстетику разбитого творца… Все столы были заставлены грязными кружками и упаковками от фастфуда. Весь пол в следах обуви. Тут и там лежали педантично составленные мной списки тех, с кем мог общаться мой брат, куда он мог пойти, кто мог желать ему зла. ..

Только всё это было уже не важно…

« — Егор Дискарин? — послышался из моего телефона этим утром спокойный мужской голос.

— Да. — нервно ответил я.

— Вас из полиции беспокоят, — моё сердце грозило сломать грудную клетку. Должно быть, от стресса и недосыпа… А в голове тем временем: «Хоть бы нашли…».

— Ваш брат найден сегодня в полдень, — небольшая пауза, будто для осознания сказанного, — Он мёртв. Обстоятельства смерти выясняются. — так же спокойно, как ни в чем не бывало продолжает человек на другом конце провода. — Приносим свои соболезнования. Сегодня вам следует явиться в отделение…»

Дальше шли инструкции и редкие вопросы, на которые я отвечал что-то вроде «да», «нет» и «понятно». Бойся своих желаний. Нашли…

Следующие полдня я провёл в том самом отделении. Какие-то бумаги, какие-то формальности, похороны… И разговор.

Из той беседы я узнал нечто, что меня поразило. Юру подозревали. Говорили, мол, это он убивал заключённых, подсовывая им яд в еду или что-то вроде того. Доказательств было не много, поэтому его только планировали арестовать, но теперь основная версия смерти моего брата — самоубийство во время попытки побега от правосудия. Какая ересь… Но в тот миг я не мог ничего возразить. Ровно как и поверить хоть единому слову.

И вот теперь я вновь вернулся в своё жилище. Опустошённый, с одной лишь мыслью в голове: «его больше нет»…

Что есть слова? Набор букв, набор звуков, ничего более… Но некоторые становятся ключами. Этот ключ с тремя тяжелыми зубцами откроет одну из самых страшных дверей: дверь отчаяния и боли. Может стоило сформулировать как-то мягче? А как? Что это изменило бы? Ключ один, как его не приукрась, и дверь одна, а ты стоишь на пороге. Назад нельзя. И замок поддался. Началось…

Отрешенно окидываю взглядом квартиру, медленно впадая в ярость.

— Черт! — вырывается из груди. Как давно я не произносил это слово, — Черт! — повторяю громче, резко всплеснув руками. Вся моя армия кружек летит вниз под звон стекла. Сверху их накрывает одеяло исчирканных листов.

— Балбес! Паршивец! Урод! — кричу, себя не помня.

— Посмотри… Взгляни, что ты натворил, мерзавец! Из-за тебя я лишился всего! Вдохновения! Работы! Мечты! Как мне теперь счета оплачивать прикажешь?! Я столько времени на тебя угробил, черт возьми, даже ключ от часов… — молчание резало слух, так что я продолжал кидать пустые фразы, пытаясь выплеснуть всё то, что скопилось внутри меня. Голос срывался, рычал и хрипел, переходил в истерический смех, а я даже не понимал, почему так зол… На себя?

Да… Я завидовал брату по-чёрному! Гордость семьи, большое будущее, офисный авторитет, высокие цели, работа мечты — всё, что хотел слышать о себе, я слышал в адрес Юраши! Я же оставался его младшим братом, всегда вторым, всегда недооценённым. Аксиомой было, что всё даётся ему легко. Но почему-то не приходило в голову, что мы вообще-то братья. Условия у нас были одни и те же. И я как будто слеп, не видел, через что приходилось проходить ему. И что же я сделал, когда надоело быть тенью? Именно. Воздвиг ту самую стену, стену равнодушия. Мне стало плевать. А в океане стало одной каплей больше. Не Юра закрылся от меня, а я от него. И к чему это привело? «Его больше нет», а я даже не могу с уверенностью сказать, что я не брат убийцы! А всё потому, что не знаю! Не знаю, чем жил он все эти годы, не знаю, что творилось в его душе, не знаю, звал ли он меня, чтоб пресечь слухи на корню, или же покаяться в содеянном последнему хоть каплю родному ему существу, пусть и такому мерзкому, как я… И не узнаю, видимо, уже никогда, мой ключ к этой тайне навсегда потерян… Какой же я болван… Чего стоят теперь все мои рассуждения о чувствах, о словах, о звёздах, да всё о тех же ключах! Как мог бы я изменить мир, когда сам в себе не умел отыскать тех пороков, в которых упрекал человечество?! Вот, почему мои статьи не читались. Меняя мир, начни с себя, а ни то всё — пустые слова. Серые, чужие, далёкие и не нужные, в общем то, никому… Такие слова не станут ключами… Ключи… Я раз за разом к ним возвращаюсь. О, этот мир и правда на них помешался! У нас есть ключи от всего, они даже там, где мы и не думаем их найти, ведь они так глубоко вошли в нашу жизнь, что всё теперь держится на них одних, а мы и не замечаем. Да и жизнь сама по себе как постоянный взлом замков! Но важно даже не это. Важно то, что нет ключа, ведущего Оттуда. Именно это придаёт значение всем остальным ключам. Сколько бы ни пытался, я не заведу снова ход времени Юрика, как в старых часах. Но кто знает, от каких дверей, я бы его увёл, если б только был рядом… Жаль, я понял это слишком поздно…

— Никогда больше не сяду писать… — говорил я себе почти в бреду, едва узнавая собственный охрипший голос. После этого я провалился в сон и уже ни о чём не думал.

***

Весь следующий день я провёл почти не вставая. Только к вечеру я кое-как попытался устранить последствия моего вчерашнего помешательства… Но попытка была пресечена на корню, как только на глаза мне попалась та самая записка, что я нашёл среди носков… Удивительно, но всё то время, пока был занят поисками брата, я о ней почти не вспоминал, как о вещи совершенно не несущей в себе смысла. Но зато с ней было связано столько вопросов! Я перечитал её. Как и ожидалось, ничего нового не появилось… И всё-так… Зачем она была нужна?

Я погрузился в воспоминания о том дне, когда потерял ключ от столь молчаливых в последнюю неделю часиков… Похоже, с того времени я и не включал компьютер… Как он там, мой старичок?

Наследие предков ожидаемо разворчалось и разгуделось на моё длительное отсутствие, но в конце концов смилостивилось и открыло мне страничку моей электронной почты. Письмо Юрика никуда не исчезло. Его я перечитывать не стал. Одно дело записка с неясным текстом, а другое приглашение на встречу, которой не суждено было состояться…

«Загляни в почту…» — эхом раздалось в моих ушах. От внезапной догадки я аж подпрыгнул. Что, если… Этот странный текст на обороте — ничто иное, как логин?..

Какая ерунда… Я снова гонюсь незнамо за чем… Глупое предположение! Но мои руки уже не остановить…

Торопливо выйдя из аккаунта, я вбил символы в соответствующее окошко. Но нужен пароль… Пароль…Ещё одна глупая мысль… «Я никогда не забывал про твой день рождения!». Ввожу.

На мониторе переменилась всего одна цифра, но я ей не поверил. Не могла эта вечность длиться какую-то жалкую минуту.

— Получилось… — произнёс я, в исступлении глядя в этот светящийся ящик. Другой аккаунт. И только одно письмо.

Вся квартира погрузилась в абсолютное молчание, пока я читал написанное здесь.

«Егор, я знал, что ты разгадаешь моё послание! Выручай, брат! Ты нужен мне, нужен всем нам!

Вот уже несколько месяцев я занят делом о смерти нескольких взятых под стражу преступников. Это не просто смерти, Егор, это убийства. Я уверен, что подобрался очень близко к разгадке. У меня двое главных подозреваемых. Но есть проблема. Оба они — мои коллеги по работе. И я не знаю, действовал ли кто-то из них в одиночку или же сообща. Другими словами, не знаю, кому из полиции могу доверять касаемо этого дела.

И ещё, я замечаю, что за мной наблюдают. Видимо, злоумышленник чувствует, что я подобрался слишком близко, и вскоре попытается меня устранить. Что ж, это я использую, чтобы точно указать на преступника. Как? О нашей грядущей встрече я рассказал одному. Если я угадал, и он не преступник, то тебе не придётся это читать, я всё расскажу тебе сам. Но, если же я ошибся, и ты всё-таки это читаешь, то, скорее всего, я уже мёртв…

Брат, теперь только тебе под силу раскрыть это дело. И только тебе я могу доверить его. К этому письму я прикреплю документы, в которых собраны мои доказательства, там ты найдёшь подробности плана, все имена, все улики. Опубликуй их в своём журнале, пусть все узнают, и тогда злодеям уже будет некуда деться! Я надеюсь на тебя. Знаю, ты не подведёшь…»

Отчего-то сердце пропустило удар. Брат… Я не подведу!

***

Никогда не говори никогда. Следующие несколько дней я не выпускал из рук клавиатуру. Знаю, обещал ведь себе, за писанину ни-ни, но последний-распоследний разочек! Ради Юрика! Это будет моя самая лучшая статья…

И она правда стала лучшей. С чего я взял? Просто моего блога не хватило бы для столь важной миссии. Вот и пришлось навестить Федота Степановича. Я едва ли не на коленях просил его прочесть мою работу. Но он всё же прочёл. Прочёл и поместил на первой странице!

Ещё через несколько дней мне снова пришлось прийти в наш отдел полиции. Там, конечно, снова формальности, благодарности, извинения… Но не они меня интересовали. Его арестовали. Я хотел поговорить с ним. С убийцей. Хотел посмотреть ему в глаза. За помощь в раскрытии дела мне даже позволили это.

Меня провели в специальную комнату. Он сидел напротив меня и морозил своим холодным взглядом. Но в глазах не было ничего… Он был… Пуст. Однако заговорил первый.

— Потому что видел, как умирали души, — ответил он на мой вопрос до того, как я успел его задать, — Каждый преступник, которого приводили сюда, не от хорошей жизни ступал на этот путь. Мир обошёлся с ними жестоко. Дико, но для кого-то преступления — всё ещё способ выжить. Не для всех… Но я и говорил не со всеми. Знаешь, всё почему? Потому что их не слышат, понимаешь? И когда я беседовал с ними в этой самой комнате, им просто хотелось, чтобы их услышали… А я их слушал, наблюдая, как гаснут глаза напротив, и как безнадёжность проникает в самое сердце. Приговор им не вынесли ещё, но они уже не верили, что что-то можно изменить. Изгои человечества. Им оставалось только прятаться в себе и ждать конца. Тогда я давал им ключик к свободе. Ампулу с ядом, как конец всех мучений. Вы не поймёте, должно быть…

— А сейчас, оказавшись на их месте, ты хотел бы того же? — спросил я тихо. Мой собеседник молчал. А я продолжил, — Знаешь, почему? Потому что Оттуда ключика нет. А пока ты жив, всё ещё можно исправить…

Мы говорили с ним ещё не долго, а потом я вышел на улицу. Уже сгущались сумерки и загорались фонари. Ливень бросал осколки звёзд прямо мне под ноги, и они вспыхивали на миг земным человеческим светом, разбиваясь о мокрый асфальт. Я молча шёл по серым камням мостовой, скинув, наконец, безразличную маску. Капли дождя на моих щеках от чего-то становились солёными. Перед глазами стоял образ Его. Равнодушия. Таким, каким я видел его однажды на Болотной площади — не видящим, не слышащим, неприступным. Источником людских пороков. Мне хотелось от него бежать, и я даже побежал, словно это могло бы помочь. Боже! Кто бы знал, что открывать сердце миру так больно! В мыслях всё ещё звучал диалог с убийцей, а в душе эхом доносился голос брата. Но, если уж прятался от всего этого за стеной безразличия, то только пройдя через эту боль можно вернуться обратно, вновь познать истину. Обиды, убийства, войны… Сколько жизней ещё прольётся, прежде чем каждый из нас победит в себе это зло? Сердца людей закрыты, и ключ потерян. Но что могу поделать я?..

Я думал об этом уже в подъезде, не спеша поднимаясь по лестнице. Быть может… Нет, но я же обещал себе… И всё-таки…

Ключи. Я мог бы превращать слова в ключи. Я мог бы снова писать. Открывать сердца людей и помогать справляться с болью. Нет, в редакцию я больше не вернусь. Никаких статей. Я напишу книгу. Нельзя мне сейчас замолкать. «Решено!» — подумал я, открывая дверь. Но сначала…

Медленно-медленно поднял я с пола ключик. Отворил стеклянную дверцу. Вставил в скважину. И повернул. Голос старых напольных часов в прихожей снова меня встречал. Говорил же, поправимо…

Тик… Так… Тик…

Анекдоты про популярные темы

1 апреля14 февраля23 февраля8 мартаappletelegramwindowsАбрамовичавиацияавтоавтобусАдам и Евааптекаармияармянское радиоБаба-ЯгаБерезовскийбесплатноеБилл ГейтсблондинкибогатыриБрежневбританские ученыебрюнеткиБуратиноВалуеввеганВинни-ПухВконтактевовочкаводкавойнаврачигаиГарри ПоттергеигриппдачадевушкиДед МороздемократияденьгидетидиетаДонцоваегэживотныежкхзвёздызолотая рыбкаИван-царевичииинструкцииинтернетКаренинаКарлсонкиноКолобокконец светакоронавирускоррупциякосмоскошкиКрасная ШапочкакредитыкризисКуклачевлифтлюбовьМазаймаршруткаМедведевметромилицияммммобильныйМосквамуж и женамужчинымультфильмыМумуНавальныйналогинанотехнологиинаркотикиновогоднийновые русскиео жизниОбамаобъявленияОдессаОнищенкоотдыхохотапарашютпасхапенсионерыПерельманпивопогодапоездпожарныйпокемоныполитикапочтапошлыеприметыпрограммистПрохоровПутинПушкинРабиновичработарекламаРжевскийрусский языкрыбалкасанкциисантехниксбербанксвадьбасекссемьясигаретысмссобакисоседиСочи 2014спортСталинстудентСусанинтакситаможнятараканытвтвиттертёщатрактортрамвайТрамптроллейбусУкраинафильмыфсбфутболхоккейХоттабычцитатыЧак НоррисчапаевЧебурашкаЧелябинскчукчаШерлок ХолмсшколаШтирлицюмор

Чтобы подписаться на rss тега, нажмите на ссылку подписки в таблице.

искать вездеанекдотыисториифразыстишки 

реклама на сайте | контакты | о проекте | вебмастеру | новости

© 1995—2023 Анекдоты из России. Составитель Дима Вернер

Юлия и Полина Ауг — о детстве в разлуке, паранормальных способностях и кто кому родитель на самом деле

Новая рубрика программы «Женщины сверху» «Дочки-матери» продолжается. На этот раз в гостях у Анны Монгайт — актриса Юлия Ауг и ее дочь Полина. Вместе они рассказали о том, как мать и дочь могут дружить и не взаимодействовать по законам привычной для российских семей иерархии, могут ли в одном доме уживаться две талантливые актрисы, трудно ли не ссориться, когда вас постоянно сравнивают (и каково это из-за мелочи устроить громкий скандал на «Кинотавре» в Сочи), а также может ли дочь запретить маме протестовать на митингах в поддержку Навального.

Итак, у нас в гостях мама и дочка, Юлия и Полина Ауг. Сегодня в гостях мама — знаменитая характерная актриса Юлия Ауг и ее единственная дочь, тоже актриса, Полина Ауг, которая снимается с мамой с 17 лет.

И сразу хочу сказать, что вы меня страшно интересуете, интригуете, я давно за вами наблюдаю, вы очень, если можно сказать, необычная пара мама и дочь. Во-первых, вы внешне похожи, вы обе очень экзотические. С другой стороны, вы обе успешные актрисы.

И мой первый и самый важный для меня вопрос — это ваша намеренная стратегия или наоборот это такой раздражающий фактор для вас?

Юлия: В какой-то момент Полину очень здорово бесило, когда ее сравнивали со мной.

Полина: Не сравнивали, это продолжают делать каждый раз, это всегда. Мне кажется, ровно в тот момент, когда я поняла, что это не закончится никогда, что меня всегда будут сравнивать, я это отпустила, и такая — ну, ладно, пожалуйста. Еще раз скажу, что у меня с мамой прекрасные отношения.

И так бывает очень часто на самом деле, просто действительно это было сначала воспитательным моментом, и все, что касается отношений между нами, все всегда было в рамках вот мамы и дочери. В какой-то момент отношения переросли в профессиональные, и это приобрело немножко другой уровень, потому что мы встречаемся иногда и на площадке, и в театре, и в кино, и это совершенно по-разному люди воспринимают.

Для меня это абсолютно нормальная история, я с мамой работаю как с партнером с детства, она меня таскала по всем читкам, на фестиваль «Любимовка», в Doc, еще куда, я уже там не помню, куда.

Юлия: «Школа современной пьесы», первая читка, когда ты вышла, это была «Школа современной пьесы».

Полина: Да. И в принципе была моим первым педагогом, поэтому для меня никогда не было проблемы, чтобы поработать с мамой где-то на проектах в качестве партнера.

Но в этой концепции заложен конфликт.

Полина: Он заложен извне, он не заложен внутри, вот в чем проблема. Когда я это поняла, меня бесило всегда, что меня сравнивают с мамой, меня не сравнивали с мамой. В институтские мои годы ко мне подошел мой педагог и сказал: «Ты знаешь, что тебя не существует как личность?».

Какая скотина! Извините.

Полина: Вот этот комплекс стал во мне лично формироваться только после того, как я услышала эти слова. Мне сказали: есть известная успешная актриса Юлия Ауг + 1, ты — галочка. И после этого я начала выстраивать себя заново, потому что я поняла, что если я сейчас в это поверю и приму это как педагогическую помощь, а не пошлю это к чертовой матери, как оскорбление и вообще адский буллинг и абьюз, то я рассыплюсь на части.

Поэтому на самом деле внутри нас никогда не было этого конфликта, он привносился только теми людьми, которые снаружи это пытались всегда оценить и как-то сравнить.

Юлия: Но действительно, такие моменты были. Например, один наш очень близкий друг сказал, я не знаю, помнишь ты это или нет, как раз Андрей «Бледный» сказал, что тебе будет очень сложно.

Полина: Да.

Юлия: Просто я снимала в клипах для группы «25/17» и Стасю Милославскую, и Полину.

Полина: И половину моего курса вообще из школы-студии МХАТа.

Юлия: Ну и половину, да. Я помню, что мы как-то сидели, притом это не было тоже как-то сказано за спиной, нет, это прямо в открытой беседе было сказано, что вот, там все безумно талантливые, безумно красивые, Стася, Полина, но вот Стасе будет проще, потому что…

Полина: Потому что она сама.

Юлия: Потому что она сама по себе, а вот Полине будет сложно, потому что есть ты.

Полина: Когда мы обе ходили рыжие, люди, правда…

Сходили с ума.

Полина: Да. Или когда мы обе были блондинками с длинными волосами, люди тоже такие…

Интересно, вот вы говорите, действительно, вы много раз участвовали в одних и тех же проектах. Вот только что в этом прекрасном каннском фильме, «Купе номер 6» он называется. Вот, пожалуйста, последняя буквально история. Как так получается?

Юлия: Про «Купе номер 6» рассказывает Полина Ауг!

Полина: Ладно. Просто у каждого такого проекта, где мы как-то пересеклись, есть, как минимум, забавная история либо маминого попадания в этот проект, либо моего. Так или иначе заход был через одну из нас всегда.

В «Юмористе» точно так же, Михаил Идов подошел ко мне и сказал: «Полина, мне так нравится твоя мама, и я боюсь предложить ей маленькое камео, ну что, там играть нечего, я вообще переживаю». Я говорю: «Я сейчас, секундочку»… Вот так это было.

И на самом деле с «Купе номер 6» была примерно похожая история. Когда мама моя приехала на встречу, на знакомство и на встречу с Юхо, с режиссером, с группой и вообще это фокус-группа была…

А режиссер финн?

Юлия: Да, Юхо Куосманен. Он приехал в Москву, они здесь выбирали натуру. И мне написал такой совершенно гениальный, действительно очень крутой кастинг-директор Володя Голов, он сказал: «Юль, вот есть такой фильм, есть такой сценарий, сейчас я тебе пришлю, Юхо очень хочет с тобой познакомиться. Он там не просит кастинг, ничего, он вот хочет, да, это маленькая роль, это небольшая роль, но вот он хочет, чтобы ты ее сыграла. Он вот будет там такого-то числа в Москве. Можешь прийти с ним просто познакомиться, поговорить». Я говорю: «Да, конечно».

И мы с Полиной ходили, смотрели «Годунова», по-моему, с Трибунцевым…

Полина: Да.

Юлия: И после спектакля нужно было идти на встречу. Я Полине говорю: «Слушай, я так плохо разговариваю по-английски…».

Полина: Я не то чтобы профессионально говорю, но говорю.

Юлия: «Я тебя очень прошу, давай вместе пойдем, и мне просто будет спокойнее, если я вдруг чего-то не пойму, ты мне просто переведешь».

Полина: Я пришла на эту встречу в качестве переводчика, шутила, веселила их там всех…

И ушли с ролью?

Юлия: Да.

Полина: И через недели, наверное, две мне написали тоже, что вот, Полина, вы очень понравились Юхо, там есть микроэпизодик, ну вот, может быть, вы захотите… Я говорю: «Конечно». Я да, тоже там, по-моему, одна всего съемочная смена у меня была.

А бывало ли, что вы играли дочь Юлии?

Полина: Да, по-моему, бывало.

Юлия: Конечно. В «Родине».

Полина: Да-да.

Вы не пытаетесь все время влезть немножко в Полинину актерскую жизнь — не соглашайся здесь на роль, ты играешь не так?

Полина: Вообще нет.

Не знаю, не совершай ошибок каких-то… Невозможно же равнодушно смотреть на собственного ребенка, когда он ведет, когда он живет той же жизнью, что и ты, на самом деле.

Юлия: У нас один агент на двоих.

Я даже не сомневалась.

Юлия: У Полины даже лучше чутье, чем у меня, потому что я могу согласиться на какую-то там шнягу просто потому, что мне деньги нужны. А Полька очень жестко понимает, что вот в этом я работать не буду и не хочу.

И наоборот, бывает так, что она мне присылает сценарий какой-нибудь и говорит: «Мам, вот почитай, пожалуйста. Мне кажется или я ошибаюсь, какая-то ерунда абсолютная».

Полина: Да, такое бывает очень часто, кстати.

Юлия: И я читаю и говорю: «Поля, это ерунда». Или наоборот, читаю и говорю: «Нет, ты ошибаешься, это не ерунда. Сходи на пробы, потому что это здорово». И кстати, так бывает, что я тебе говорю, что это здорово, и это в конечном итоге получается действительно здорово.

Полина: Да, бывает.

Юлия: Я очень хорошо помню, например, это было в Киеве, это было очень давно. Полька приехала на площадку, и там была такая сцена, в которой я играла главврача клиники, и мне нужно было разогнать журналистов, которые, у нас там скандальный случай произошел в клинике, и мне нужно было разогнать журналистов, которые хотели там получить эксклюзивное интервью.

Я вышла и что-то начала на них кричать, потом ко мне подходит, даже после даже первого или второго дубля, подходит Полина и говорит: «Зачем ты кричишь?». Я говорю: «В смысле?» «Зачем ты кричишь? Ты когда кричишь, ты слабая. Скажи нормально, как ты это умеешь, и тогда тебе все поверят».

Полина: Я не помню этого.

Юлия: И она была права. И я так сразу, у меня так мозги на место — дзынь! Я думаю, да, что это я действительно веду себя как истеричка, а тебе по-другому надо.

Ну вы уже взрослый совсем человек, совершенно самостоятельный и состоявшийся, успешный, и в общем вы самостоятельная. Трудно ли, в вас произошла вообще вот эта сепарация, вы отделились от мамы, вы живете отдельной своей жизнью?

Юлия: Сейчас на самом деле я очень часто не знаю, где Полина, в каком она городе, какой у нее график. Там не далее как несколько дней назад я, возвращаясь из Эстонии, спросила у Полины: «Полина, скажи, пожалуйста, ты еще в Питере или ты уже в Москве?».

Полина: А она вообще была в Калининграде, хотя думала, что она в Эстонии. Это нормальная история совершенно.

Юлия: Да, я была в Калининграде.

Ничего страшного.

Полина: Если она присылает закаты, и я знаю, что она в Эстонии, она говорит: «Это же Калининград». Я думаю: «А, ну да».

Для этого и нужны дети, чтобы вовремя напомнить, где вы.

Полина: Да.

То есть, если говорить о том, у вас в этом смысле все очень мягко. Вы не отрывались, мясо не рвалось, да?

Полина: Ну, здрасьте. А на «Кинотавре» два года назад, там все Сочи гремело как, ты не помнишь?

Юлия: Помню.

Полина: Посрались мы так…

С мамой?

Полина: Да.

На весь «Кинотавр»?

Полина: На весь «Кинотавр». Там весь Сочи просто в шоке был, потому что, мне кажется, что мы орали так… Причем из-за пустяка, ну как это бывает, когда ты поругался из-за пустяка, который стал чем-то вот последним, какой-то последней гранью, и оно взорвалось просто моментально. Но там действительно, там просто, мне кажется, отламывались бордюры у дорог, потому что мы орали просто реально на весь Сочи.

Сегодня мы решили кормить сладким. Совершенно очевидно, что в женских компаниях женщины не едят салаты, это только на show off такое, и поэтому сегодня будет десерт. Я, естественно, пыталась выбрать самый простой. У нас есть такое приложение, Kenwood World, там 800 рецептов.

Я выбрала самый быстрый, он из белого шоколада, малины и лимона. Готовить я не умею от слова вообще, как и полагается людям, у которых нет просто на это времени. Не умею готовить, но очень хочу быть такой гостеприимной хозяйкой, мне очень нравится формат: я принимаю гостей, так мило…

У меня есть супервещь, это машина, которая называется Kenwood Chef Titanium Patissier XL, она, видите, действительно XL, все умеет, значит, будет готовить за меня. Мне не стыдно, что я ничего не умею, потому что я на нее очень рассчитываю в этом деле.

Сейчас я покажу, что у нас есть, у нас тут есть разные ингредиенты, это шоколад, лимон, это заварной крем, малина, и это называется лимонный курд. Это сливки.

Юлия: Вещь вообще потрясающая.

Мощнейшая вещь.

Полина: Просто вот мне интересно, сколько времени это займет, если это делать без вот этой вот штуки?

Это не займет нисколько времени, потому что мы люди, которые не умеем этого делать, без нее мы бы просто не взялись, честно скажу.

Я знаю, что детство вы провели в Красноярске, с бабушками и дедушками, и потом в Эстонии. Получается, что вот эта вот семейная включенность была не сразу, то есть вы делали карьеру, работали вместе с мужем в Москве и в Питере.

Юлия: Не совсем так. Я как раз с первым мужем, который тоже был актером, развелась, когда Полине было три, четыре года. И я как раз вот после развода стала очень серьезно делать карьеру. Полька к тому моменту уже была в Эстонии.

Я переехала в Москву, и в Москве я начала учиться, сразу же начала работать, и как-то у меня здесь прямо задалось, что называется, в отличие от Питера как раз. И Польку я привезла в Москву, когда ей было уже десять лет, то есть по сути дела с четырех до десяти, шесть лет.

А как часто вы виделись?

Юлия: Пока я жила в Питере, мы виделись очень часто, раз в неделю точно.

Полина: По сути каждую неделю на выходные. Это же Петербург, город Нарва, три с половиной часа.

Юлия: Два с половиной часа.

Как на дачу, в сущности.

Полина: Два с половиной часа на автобусе доехать, пересечь границу, тогда это еще было гораздо проще, и времени это не так много занимало, поэтому когда мама могла, мама приезжала. То есть это было скорее всего там в выходной какой-то.

Юлия: Иногда это было раз в неделю, иногда это было и больше, иногда это было и два раза в неделю, потому что у меня такой занятости, как сейчас, не было. У меня по большому счету, кроме театра, в котором я служила в Питере, не было ничего. То есть какие-то были там случайные подработки, очень редкие съемки в кино, прямо ну совсем редкие, но в основном я только в театре.

Я довольно много играла, но все равно это не каждый день. И как только у меня был свободный день, я могла, например, у меня мог закончиться спектакль, я садилась на автобус, приезжала в Нарву, вместе уже ложилась спать, мы просыпались, я утром вела Полину в школу.

Полина: Да, частенько такое было, что мама приезжала с мейком вот таким, я говорила: «Это кто?», бывало такое.

Юлия: Или наоборот, я приезжала утром, и тогда Полину встречала из школы, и мы уже шли домой.

Но потом вы переехали?

Юлия: Потом я переехала. Потом я переехала, это было в 2004 году, и Полине к тому моменту было восемь лет. И вот с восьми лет до десяти мы стали видеться действительно значительно реже, потому что я жила уже в Москве и приезжать каждую неделю я не могла. Я там приезжала ну раз в месяц, выбиралась и приезжала.

Насколько вообще для вас это больная тема, отсутствие вот этого общего детства на самом деле, вот каких-то важных детских пересечений и воспоминаний, которых, наверное, у других детей, у которых родители менее заняты, которые не находятся в других городах, наверняка больше?

Полина: Я вот это никогда не сравнивала, поэтому для меня это не являлось никогда больной темой. Я просто скучала по маме.

Юлия: Это я еще как раз в Питере жила, еще не в Москве, это было в 2001 году, то есть Полина была совсем маленькая, ей было шесть лет, и она жила у бабушки в Эстонии. А я заболела, и у меня была такая очень серьезная, прямо очень серьезная болезнь, она и есть, это хроническая болезнь, она никуда не девается.

Но вот я заболела в 2000, а в 2001 был очень серьезный приступ, и мне было очень-очень плохо. Я в Питере была одна, там в съемной квартире лежала ночью и не могла заснуть, потому что мне было очень-очень плохо. Я плакала и думала о том, что мне настолько плохо, что я с этим не могу справиться, и наверное, лучше умереть, чем так мучиться.

В семь часов утра раздается телефонный звонок. Звонит моя мама из Эстонии, и дальше я слышу буквально такой текст: «Юля, слушай, ты уже там не спишь? Возьми, пожалуйста, трубку и поговори со своим ребенком». Я говорю: «Мама, подожди, а что случилось?». «Она всю ночь не спала, и она мне не давала спать». Я говорю: «Господи боже мой, что такое?»

Дает трубку Полине, и Полина мне рассказывает, что ей, оказывается, ночью приснился сон, что кладбище, похороны, и она видит меня. Притом она стоит за оградой кладбища, она видит меня в пределах кладбища, я в белом платье, вся такая красивая, а ее туда не пускают. И она мне через ограду говорит: «Мамочка, я тебя очень прошу, не ходи туда, пожалуйста. Ко мне иди, туда не ходи, пожалуйста».

Оказывается, она проснулась среди ночи, начала будить бабушку и говорить, что мы должны позвонить маме, ночью, потому что мама на кладбище, и она не должна туда идти. Естественно, она мне это рассказывает, у меня слезы вот так текут, я говорю: «Нет, Полечка, я не пойду никуда, ты что! Ты что, я туда никуда не пойду, никогда не пойду!»

И потом уже, когда я уже положила трубку, но мы с мамой поговорили, мама говорит: «У тебя сумасшедшая дочь, она меня разбудила посреди ночи, заставляла звонить, у нее не в порядке нервы, надо ее лечить».

Честно говоря, эта история до мурашек.

Полина: А бабушка вместо того, чтобы сказать «Хорошо, Поленька, мы сейчас позвоним маме», нет, она сказала: «Ой, успокойся, не морочь мне голову».

Хорошо, что бабушка такая стабильная.

Юлия: Да, бабушка стабильная абсолютно.

Полина: Если бы не было бабушки, мы бы по миру пошли, это точно, обе.

Юлия: Бабушка это голос разума в нашей семье. И я действительно положила трубку и думаю: так, это что же получается, я не только не могу что-то такое разрушающее говорить, я и думать разрушающее не могу.

Полина: Получается так.

Юлия: Получается, что она это все равно все слышит и все чувствует.

Вы себя, Полина, называете в каком-то интервью «пацанкой». Мне вообще не очень понятна эта история…

Полина: Секундочку. Это вот так должно быть, да? Вот теперь мне комфортно.

Сидите, как вам удобно, конечно-конечно. Но вот из-за того, что я тут как бы выбрала путь готовки, я должна вас спросить, а в принципе в бытовом плане, вы вроде такие прекрасные девушки, прожили вместе какое-то время, насколько у вас налажено было вот это, передача женского опыта, вот это вот — доченька…

Полина: У нас были бабушки. Ну, правда, мне кажется, мама для меня в первую очередь всегда была другом, помощником, советчиком, но никогда вот не было такого, как бабушка любит… Бабушка очень любит, бабушка любит, когда я мою посуду, подойти и сказать, что я не так мою посуду, нужно по-другому ее мыть, потому что я все делаю неправильно.

Юлия: И еще самое главное, как ты чистишь картошку, Поля. Картошку Поля тоже чистит неправильно.

Еще одно дело, что Поля чистит картошку, это дело непростое.

Юлия: Ты тоже ее неправильно чистишь!

Полина: Неправильно. Я говорю: «Бабулечка, мне 25 лет, пожалуйста…»

Уже все как бы.

Полина: Я говорю: «В моем возрасте моя мама меня родила. Можно ли, пожалуйста, дать мне помыть посуду, почистить картошку и прожевать хлеб так, как я хочу?» Бабушка говорит: «Ты ничему не хочешь учиться! Я тебя научу, как правильно». Я выдыхаю и говорю: «Хорошо. Научи меня, как правильно». А потом происходит ровно все то же самое, просто в другом темпоритме.

Интересно, что по идее она должна это говорить маме. Обычно же…

Полина: Маму уже бесполезно чему-то учить. «Уже бесполезно ее чему-то учить, уже ничему ее не научишь! А ты хотя бы послушать могла».

Юлия: Очень точно!

Она вам не говорит, мне всегда говорили, если ты не будешь нормально, условно говоря, чистить картошку и нормально готовить…

Полина: Ты не выйдешь замуж.

Ты никогда не выйдешь замуж.

Полина: Это говорила мне другая моя бабушка, это говорила мне мама отчима. Она говорила, что если ты не будешь девочкой, ты пропадешь.

И что?

Полина: Ну вроде не пропала.

Юлия: Я очень хорошо помню, когда мы начали жить с Полиным папой, я к этому моменту не умела ничего. Потому что мои родители, вот кстати, очень интересный момент, моя мама, которая Полина бабушка, которая учит ее, как правильно мыть посуду и чистить картошку, меня в детстве этому не учила. Потому что как-то было важнее художественная школа, как-то важнее было в музей, как-то важнее было большое количество прочитанных книг, как-то вот это было важнее, нежели вот.

И к тому моменту, когда мы начали жить с Полиным папой, я попыталась приготовить салат, который я не умела готовить, ты уже знаешь эту историю. Я начала на терке, а мне захотелось такой эстонский салатик сделать, вареная тертая свеколочка с черносливом, с грецкими орехами, и вот, значит, я начала… В общем, я стерла половину пальца и салат был с кровью. Я рыдала от того, какая я…

Почти тартар.

Юлия: Тартар, да. Я рыдала от того, какая я вообще плохая хозяйка, какая я неумеха, и ты, наверное, теперь это есть не будешь. На что Степан меня обнимал и говорил: «Ну что ты, любимая, я все буду есть. Не волнуйся, я тебя научу».

Дело все в том, что Степан очень хорошо готовил. Он действительно очень хорошо готовил, и как-то в дальнейшем мне особенно готовить не пришлось, потому что он действительно очень хорошо готовил.

То есть проще приготовить самому, чем учить вас.

Юлия: Конечно.

Полина: Он еще очень любил это делать.

Юлия: Он действительно очень любил это делать. Второй мой муж, была точно такая же история. Андрей очень любил и очень хорошо умел готовить. Кроме того, когда я начала жить с Андреем…

Это и есть осознанный выбор.

Юлия: Когда Полина родилась, очень модны были разговоры по поколение индиго, что вот на Землю приходят такие какие-то дети, которые там будут обладать какими-то способностями. И я абсолютно, я не знаю, называется ли это так, но я абсолютно точно знаю, что по крайней мере в детстве у Полины были эти способности.

Какие-то такие сверчувственные, да.

Юлия: Сверхчувственные. Потому что если мы с Полиной заходили в какое-то новое место, она маленькая была, то есть это вот как раз еще до школы и немножко в начальных классах, мы заходили в какое-то новое место, и Полина могла, она просто менялась, она становилась очень сосредоточенной, и она говорила там, допустим: «Мамочка, давай уйдем отсюда».

Я говорю: «В смысле?». «Здесь нехорошие». Я говорю: «Кто нехорошие?» «Ну, я их чувствую». Я говорю: «В смысле, ты их чувствуешь?» И она могла что-нибудь сказать типа «Ты знаешь, они очень старые и они очень давно здесь». «Ты можешь объяснить, кто это?» «Я не знаю, они на меня смотрят»

Вы помните это? Вы действительно что-то такое чувствовали?

Полина: Я чувствовала энергетические потоки. Очень меня это мучило в детстве.

Это что значит?

Полина: Это можно приравнять, наверное, к нервному тику или к чему-то такому объяснимому. Рассказываю. Ручка какая-нибудь или что-нибудь вот лежит на столе.

Юлия: Ложка.

У меня есть ручка.

Полина: Ручка. Она направлена в меня, мне в руку. Я сидела в детстве и делала вот так.

Потому что вам это мешало?

Полина: Потому что она меня обжигала, она обжигала мне руку. Потому что через все в этом мире проходят потоки энергии, и эта ручка являлась проводником, ну вот что-то, у чего есть острые углы.

Юлия: А еще она часто делала вот так, да, действительно, где острые углы, но которые нельзя убрать, Полина делала так. Вот, представляете, ребенок сидит за столом и начинает вот так вот с угла снимать, при всех.

Полина: Ну чокнутая, реально чокнутая.

Юлия: Я говорю: «Поля, что ты делаешь?». «Я убираю. Это мешает».

А что вам мешало?

Юлия: Те же самые энергетические потоки.

Полина: Все, энергия. Просто в воздухе для меня ощущалась энергия, которая имела вес, температуру.

Юлия: Температуру, плотность и так далее. И какие-то сущности на нее смотрели, она их…

Полина: Ну ку-ку конкретно.

А вы не ходили…

Полина: К психологу не водили, нет.

Юлия: Нет, не водили, потому что все остальное…

А сейчас как?

Юлия: Никак.

Полина: Все в порядке. Я про это вспоминаю прекрасно, это не мешает мне жить.

Но вы это чувствуете?

Полина: Почти нет. Я все заблочила давно.

Вас это не пугало?

Полина: Пугало, у нее такие глаза были…

Да, у всех дети как дети…

Юлия: А мой убирает все лишнее.

Полина: А моя какую-то фигню тут мутит.

Юлия: Ну вот да.

Полина: Просто иногда это приносило какие-то полезные вещи, потому что есть же какие-то необъяснимые штуки. Прекрасно помню, у мамы точно такая же история, у нее просто очень хорошо интуиция развита, у меня такого нет. Но она меня в какой-то момент не пустила на самолет, я должна была лететь…

Юлия: И это был жуткий скандал. Это был просто скандал на уровне двух семей. Ее очень любят бабушка с дедушкой из Красноярска, это родители Полиного папы, они просто души в ней не чают. Но поскольку Полька жила со мной, ну как со мной, с моей мамой в Эстонии, это было как раз еще время, когда она жила в Эстонии, то каждое лето она улетала в Красноярск. И каждое лето она должна была сесть на самолет из Питера и прилететь в Красноярск.

И если я вдруг говорила, что Поля не полетит, это не просто был скандал, а это было очень больно для бабушки и дедушки в Красноярске.

Полина: Потому что они ждали меня все лето, весь год.

Юлия: Они ждали весь год, вот этого лета ждали. А тут в один год…

Полина: В общем, билет был куплен, и я должна была улетать. По-моему, то ли за сутки, то ли за день до отлета, у мамы случается какой-то переклин, она говорит: «Ты не полетишь никуда». Я говорю: «Что к чему?». Я в слезы, бабушка меня успокаивать, там все в слезы, уже маму обсыпали проклятиями, всем на свете. Она говорит: «Нет, она не полетит никуда. Все, я так сказала. Я так сказала, она никуда не полетит».

Причем я говорю: «Ну почему?», это же вот первое мое детское было, ты просишь хоть какой-то аргументации. Я говорю: «Почему?», она говорит: «Ни почему». Причем никогда в жизни не было вот этого аргумента «Потому что я так сказала». Это был единственный, по-моему, раз, она так сказала: «Я не могу тебе объяснить, но ты никуда не полетишь». Самолет разбился.

Боже, какой ужас! Вот это история.

Полина: Самолет разбился, и это стало известно вот на следующий день, ну вот как я должна была полететь.

Вообще просто! А что вы почувствовали, что просто нельзя?

Полина: Она знала это просто.

Юлия: А я не могу сказать, что я что-то почувствовала.

Полина: Она просто это знала.

Юлия: Я не могу сказать, вот в том-то все и дело, я не могу сказать, что я что-то почувствовала. Я просто абсолютно была уверена в том, что я правильно делаю. Это невозможно объяснить рационально. Действительно, меня проклинали, мне говорили, что так не поступают, что это не по-человечески, а я ничего не могла объяснить.

Полина: Я говорила: «Ты же обещала! Я же так ждала», я очень хотела…

Юлия: А я абсолютно точно знала, что я поступаю правильно, это было иррационально, но это было правильно.

Не могу вас не спросить, Полина. Мама ваша человек абсолютно бескомпромиссный, никогда себя не ограничивающий в высказываниях. Бывает ли, что вы пытаетесь ее остановить, сказать «Мама, сейчас не надо, лучше смолчи»?

Полина: Не про слова я так делаю. Я просто в один момент ее не пустила на митинг.

В какой ситуации?

Полина: 27 июня 2020 года?

Юлия: 2019.

Полина: 2019 года. Это вот, собственно, тот день был, когда попереломали огромное количество ног, и собственно, с этого дня началось «московское дело». Причем у мамы просто нет тормозов в плане не того, что я боюсь, что она что-то лишнее скажет, нет, ни в коем случае, она взрослый человек и знает прекрасно, что она говорит сама.

У нее напрочь отсутствует инстинкт самосохранения как таковой, вообще напрочь. То есть у нас была жуткая история, много лет назад, когда у нас подрались собаки, наши собственные, и это стаффорширд с лабрадором. И мама решила собаке залезть в пасть рукой, чтобы разжать ей челюсть.

Стаффордширу, да?

Полина: Стаффордширу. Собачка сделала клац-клац, у мамы титановая пластина в руке и несколько операций. Ну просто то есть человеку пришло в голову, что он сможет пасть стаффордшира разжать рукой, в момент драки, вот в таком месиве.

Вообще я себя ловлю на чувстве, что это по идее слова мамы, то есть это говорит человек, который мама…

Полина: Я иногда немножко мама.

Юлия: Да.

Полина: И мама с какой-то очередной ночной смены из какого-то Ростова, не Ростова, летит и говорит, значит, я сейчас прилечу и сразу на митинг. Я говорю: «Нет, сегодня ты туда не пойдешь», точно так же, как она меня на самолет не пустила.

Это тоже было какое-то интуитивное действие?

Полина: Да, мне стало страшно за нее. Просто страшно.

Именно в этот раз? А потом отпускали?

Полина: Просто в этот раз. Я говорю: «В любой другой я схожу вместе с тобой. В любой другой день».

Юлия: Потом мы и сходили.

Полина: А потом мы сходили, я сдержала слово, мы сходили. На все остальные, собственно, мы и пошли. Просто я говорю: «Сегодня ты туда не пойдешь»

А почему вы послушали Полину тогда?

Полина: Потому что я так орала…

Юлия: Ну, да. Она очень громко кричала. И в какой-то момент просто я…

Полина: Потому что я в сводке вот так читала, что людям ноги выворачивают. Я думаю — здравствуйте… Аргументы мои были очень простые, «Ты в стороне не останешься, ты полезешь на самые первые баррикады, я тебя знаю. Людей там сейчас просто вертят и ломают. Тебе завтра в кадр, просто подумай об этом». Всё. Ей пофигу было бы на это 100%, просто, видимо, я настолько сильно просила…

Юлия: Просто в какой-то момент она действительно оказалась сильнее меня энергетически, и я сдалась и не пошла. Нет, еще был один аргумент.

Полина: Какой?

Юлия: Подумай о нашей бабушке.

Полина: А, ну да. Это запрещеночка. Мы никогда обычно не используем друг для друга эту историю, потому что это открытая, активная, явная, ничем не прикрытая ужасная манипуляция. Ужасная, вообще так нельзя делать никогда.

Юлия: Но вот в тот день Полина пользовалась. И я ей говорила: «Поля, ты понимаешь, что это шантаж?» Она говорила: «Да, я понимаю. Но ты просто подумай о нашей бабушке».

У вас такие отношения подруг или сестер, не знаю, подруг, и что вы специально их так строили. А есть какая-то обратная сторона у этих отношений, когда у тебя вот так выстроены отношения?

Полина: В смысле?

Ну, например, нет четкой иерархии там.

Полина: На самом деле, наверное, в какой-то переходный возраст были моменты, что я борзела, было такое, что я что-то там, может, лишнего себе позволяла, хамить начинала, тоже в силу того, что сама в каких-то поисках была. Ну, 100% такое было. Ну тут же очень просто, на место поставили разочек, и все.

Юлия: Наверное, спрашивают про сейчас все-таки, я думаю. Сейчас нет.

Полина: Сейчас нет.

Юлия: Ну а зачем сейчас иерархия? Даже интересно, что я благодаря иерархии, какие ништяки благодаря иерархии я могу получить от взаимоотношений со своей дочерью? Никакие.

Полина: Стакан воды через сорок лет. Стакан воды я тебе принесу, обязательно.

Юлия: Сволочь какая, я не могу…

Я тут сходу придумала игру, завела тетрадочки. История такая, я задаю вам ситуацию, сейчас понадобится ручка с острым концом, а вы пишете, как бы, на ваш взгляд, действовал бы ваш визави. Держите ручки.

Например, история такая. Вы сейчас пишете ответ, а потом поменяетесь, прочтете, сравним. Например, у меня такое предложение. Полина рассказывает вам, Юля, что ее позвал сниматься Тигран Кеосаян в своем новом блокбастере о подвиге вежливых людей в Крыму. Что скажет Юля?

Пишет каждая, не подсматривать к друг другу, а потом читаем, на самом деле было это совпадение или нет. Это как бы на знание реакции друг друга.

Полина: Мы это должны будем зачитать потом?

Да, конечно. Наоборот, просто надо махнуться будет.

Полина: Прямо вслух?

Вслух, конечно. Это что-то совсем непристойное? Ну что, читаем?

Юлия: Я написала примерно то же самое.

Нет, ну вы прочтите.

Юлия: Можно, да?

Да, конечно.

Полина: «Поля, нет, конечно, это тебе решать, но…»

Так.

Юлия: ….

Мы выкладываем на YouTube, если что, для YouTube… Но по смыслу в принципе совпадает.

А еще один вопрос наоборот, Юля решила переехать на родину, в Эстонию, окончательно уже, и жить только там. Предлагает вам, Полина, уехать и делать карьеру в Эстонии и в окрестностях. Что ответит Полина?

Полина: Ну, …. Это просто цензурное.

Юлия: Да, это цензурная версия.

Полина: Эта бумажка рейтинг 18+. Ну, это топчик.

Ну, вообще девушки, что ни спроси… Это говорит о том, что у вас, конечно, вы 100 из 100 знаете друг друга.

Я пока буду раскладывать мой шедевр, который мы вместе с машиной Kenwood произвели. Можно, я вас спрошу тогда еще один, одну ситуацию?

Полина: Да, конечно.

Значит, Юля говорит Полине, что нужно поучаствовать в некой непонятной кулинарной программе на Дожде, куда зовут дочерей и матерей. Значит, вот Полина что-то отвечает Юле, доводы какие-то…

Полина: А мне сейчас мой собственный ответ написать нужно или как?

Ну давайте так, да. Давайте знаете, как сделаем, вы пишете Юлины доводы, а вы Полинин ответ. Мне кажется, это будет очень весело.

Полина: Я готова.

Юлия: Я тоже.

Ну, хорошо, читайте. Наоборот только, меняемся, не забывайте меняться.

Юлия: «Там ничего такого, там будет вкусно. Ну и увидимся наконец»

Полина: «Ну, конечно, почему бы и нет».

Собственно, так оно и было, неожиданно вы легко согласились.

Значит, вот то, что у нас получилось. Это мой первый на самом деле гастрономический опыт за долгое время с десертом.

Полина: С машиной?

С машиной, потому что на самом деле готовила она. И конечно, с десертом, потому что десерты я до сегодняшнего дня совсем не готовила.

Полина: Длинные ложки!

Вот, длинные ложки. До длинной ложки каждый должен себе украсить, потому что у нас задача, чтобы было красиво.

Юлия: И еще украсить. Это прямо очень вкусно.

Полина: Угу, очень вкусно.

Это называется объективно, это не то что мы здесь пластмассу смешиваем с опилками. Это реально очень вкусно.

Полина: Нет, это очень вкусно. Это как панна-котта получается, да, почти? Классно так.

Юлия: Какой-то крем? Вкусно, классно.

Белый шоколад себя оправдал.

Юлия: А представляешь, какие можно творожные кремушки делать?

Полина: Хорошо, а что делать, если нет такой штуки? Покупать такую штуку?

Придется покупать. Я уже психологически к этому готова.

Юлия: А что делать? Да, покупать такую штуку.

Что делать, если тебе нельзя сладкое? Вот это значительно сложнее, у меня другая проблема.

Полина: Вообще да.

Юлия: А я вот уже думаю о том, потому что мне тоже нельзя сладкое…

Полина: Никому здесь нельзя. Очень вкусно.

Девочки, спасибо вам большое, что вы дошли, что эти доводы сработали. Спасибо.

Полина: Никто не обманул, тут правда очень вкусно.

И вы правда встретились.

Полина: Да.

Юлия: На самом деле мы не виделись, сколько мы с тобой не виделись?

Полина: Давно.

Юлия: Давно. Так что программа стала реальным поводом, чтобы мы встретились.

Как приятно. Надо мне тоже маму позвать, тоже с ней не видимся.

На помощь — Такие дела

У Юрия Каракура, обладателя Гран-при премии «Рукопись года — 2020», только что вышла книга «Фарфор». Предлагаем вашему вниманию один из шестнадцати собранных в ней рассказов — удивительных и хрупких, как все, что хранится в памяти

Как мы смотрели в замочную скважину

Если отложить бабушку по оси абсцисс, а затем приподнять по оси ординат (ну не выше метра семидесяти), то получится одна маленькая черненькая точка. Удивительно, что Америка разглядела крохотную мою бабушку. Ведь есть же что-то большое: Миссисипи (не запутаться бы), Венеция, леса Амазонки, Тихий многоводный океан, и бабушка запросто могла бы затеряться, но — нет, Америка заметила ее и послала к бабушке двух представительных женщин раннего пенсионного возраста. Женщины пришли морозным вечером и протяжно, задерживая палец на кнопке, звонили в дверь. Мы с бабушкой рассматривали их пуховиковые силуэты в замочную скважину и боялись открывать.

— Боря, я открою, — сказала бабушка ненастоящим голосом. Ее научили, что, если кто-то незнакомый звонит в дверь, нужно громко притвориться, что ты не одна дома, а с мужчиной, тогда злоумышленник испугается и уйдет. И когда кто-нибудь, особенно вечером, звонил в дверь, бабушка оказывалась замужем за каким-то Борисом. — Кто там?

— Зоя Михайловна, — сказал один пуховик сомневающимся голосом и тут же сообразил: — Это из ассоциации пенсионеров. Галина Сафроновна здесь проживает?

Мы открыли с опаской, но у женщин были обычные в беретах лица, а у той, что говорила, высокий благородный лоб, и мы перестали бояться. Зоя Михайловна по открытке зачитала, что Америка направила гуманитарную помощь в ассоциацию пенсионеров, а ассоциация распределила ее бабушке как старой, больной и неработающей.

«Не блокадница?» — спросила другая женщина и с подозрением посмотрела. «Нет, не блокадница», — испугалась бабушка. Но женщины остались довольны: «Вот, с этой открыткой заберите помощь по адресу: улица Мира, какой-то дом. Там будет коробка, захватите веревку или тележку».

И ушли. А мы с бабушкой в недоумении сели пить чай, бабушка надела очки, изучила открытку: нет ли там ошибки? Ошибки не было: Каракур Галина Сафроновна. Мятное свежее облако Америки поднялось надо мной. Аме-е-е-ерика! Жевательная резинка, джинсы, мотоцикл, катер перепрыгивает волны, бегут фламинго, и торчат из темноты яркие небоскребы, полиция Майами.

— Бабушка, а где эта улица Мира?

— Далеко, там, где бассейн, ДК молодежи.

Далеко — и город показался мне огромным, темным, загадочным.

Бабушка решила никого не просить о помощи, а тихонечко сесть на автобус и спокойненько доехать самой, взять коробку и так же обратно — тихонечко, спокойненько. Зима и скользко, но у бабушки есть палка, чтобы не соскользнуть. «Поедешь со мной завтра?» — предложила бабушка. Я в город ездил всего пару раз: в гости к тете Соне и на юбилей дяди Толи в зал торжеств, где было много толстых красных людей. И я, конечно, наполнился ветром и мечтой.

— Поеду! Поеду!

Как мы ехали и гадали

Забирать помощь нужно было с пяти до семи вечера. Мы неспешно пообедали, помыли посуду и пошли на остановку. Было морозно, но мы согреты едой, рейтузами, завернуты в платки и шарфы. Железная коробка остановки скромно стоит у дороги, а за ней — белое арктическое поле без краев. На ветру нервничают отрывные объявления: продаю гараж, продаю сад, продаю кровать (почти новую), учитель англ. яз., звонить после 19. Мы встали в остановку и оформились рамкой: серое бабушкино пальто, сиреневый берет, пушистый, напоминающий полевой цветок сверток меня. «В ожидании автобуса».

Автобусы тогда ездили скупо, и мы долго, долго ждали, а потом еще чуть-чуть. Бабушка сказала, что нужно не стоять на месте, а двигаться, сохранять тепло, и наша фотография затопталась: на правую — на левую, покружимся, сделаем пять шагов. Наконец автобус приехал, бело-синий и как будто добрый, сидячих мест — 23.

Пока мы ждали, на улице уже взяло и смеркнулось, надломилось, и мы поехали вдоль еще светлого, но уже отслужившего неба, матрасные полоски тополей, споткнулись о светофор. Дальше поехали вдоль густого изломанного леса, в нем на дне разливалось что-то темное, чернильное.

Если выпрямить историю и провести линию карандашом, то мы ехали за американской посылкой на старом автобусе и гадали, что же там. А если расслабить руки, свесить их с лодки и честно сказать себе, то выходит, что бог его знает, хоть и ехали за американской посылкой, а как будто просто раскачивались, как и обычно раскачиваемся, когда в дороге: вот улицы, по которым бабушка когда-то ходила, смотри, это кинотеатр «Буревестник», и если зайти за него, то можно оказаться на старой одноэтажной улице Парижской Коммуны, и потом свернуть еще и еще, и заплакать, потому что тут же была жизнь, и куда она ушла, и когда все успело закончиться, там вот тетка Валя сидела под вишнями на синем таком (помнишь его?) покрывале, но это не драма, нет, а так, фоновая мелодия, и дальше выступают «Руслан» и через дорогу «Людмила», сервант городской филармонии, вот там сейчас выдохнет за поворотом кусок неба над стадионом, и дальше небо под косым углом срежется, пока автобус спускается вниз к театру, и пропадет теперь уже до конца, а выскочит светящийся витринный универмаг, четыре этажа. Мы ехали и смотрели, подпрыгивали на выбоинах, звенели (негромко) своими небольшими жизнями — все это где-то минут сорок.

Как мы раскачивали улицу

Автобус высадил нас и быстро, обидно уехал. Был, наверное, шестой час. На улице стемнело, тускло-желтым мучились фонари. С нами случилось то, что бывает, когда выходишь на темную зимнюю остановку в далекой части города: мы остро почувствовали, что теперь мы одни, и все вокруг черное, холодное, чужое. Но бабушка воткнула палку и стала раскачивать улицу Мира, давай, давай, вперед, нужно идти, и снова стало интересно.

Бабушка сощурилась и сморщилась: какой это дом? Не видно! Побеги посмотри. Я побежал: дом, к примеру, 41. Тогда, сказала бабушка, нам вот туда, пока не будет 63-й дом, второй корпус. Мы пошли, бабушка энергично опиралась на палку, как будто вся на секунду повисала на ней, и — дальше. Я подбегал посмотреть на таблички с номерами домов, мне нравилось бегать, и это сохраняло тепло. Бабушку было жалко: она не бегала, значит, ее тепло тратилось и уходило. «Бабушка, ты замерзла?» На пути встретилась бесконечная школа с садом, за деревьями светились плененные решетками окна первого этажа, рядом две пристройки. «Это что, все один дом считается?» — удивлялся я. Но пара пятиэтажек были как подарок — стояли торцом к дороге, быстренькие. Наконец дом 63, но теперь усложнение — корпус 2, конечно, оступился и свалился с дороги. Мы свернули во двор.

Иллюстрация: Варя Панюшкина для ТД

Двор оказался темным. Где-то далеко, за углом, светил фонарь, но ничего не делал понятным, а только показывал, что тут скользко. Темнота поблескивала гранями, перед такой темнотой замолкаешь, замираешь, и ничего не ждешь, и, кажется, никого не любишь. В домах горели окна: люди кое-где пришли с работы или тихо умирали на пенсии с включенным электричеством. Какие-то человеческие шторы, абажуры, люстрочки, мелькание телевизионных теней — все маленькое, слабое перед огромной темнотой. Это недолго, может быть, минуту, но как будто и навсегда.

— Бабушка? Куда теперь?

Двор был большой и даже бесконечный, с черными кустами и деревьями в центре. Нехотя проступали очертания зданий: там что-то двухэтажное, погасшее, дальше, кажется, парикмахерская (или почта?), еще какая-то постройка вроде гаража. Ясной дорожки нет, всюду лед — бугристый, присыпанный снегом убийца, ломатель рук, ног, шейки бедра. Неловко наступит бабушка — и все, ляжет под потолок. Мы сначала одну ногу, потом, подождав, вторую, и теперь бабушка — не бабушка, а испуганный сжавшийся зверек в пальто, палкой нащупывает, где жизнь, где смерть. В итоге, конечно, поскальзывается, и все в бабушке отрывается и подпрыгивает, сердце — особенно высоко, секунда чистого ужаса. Но бабушке удается удержать старенькое свое равновесие. «Дай мне руку», — просит бабушка и берется за меня нервной рукой, и вот мы четвероного ползем дальше, бабушкины шаги маленькие, смертные, а дыхание огромное, бесконечное, как-то связанное с богом.

Как мы подслушивали

Мы подходим к почте (не парикмахерская!). Оставив бабушку на палке, я обежал здание: никаких признаков ассоциации пенсионеров, номера дома тоже нету. Почта уже закрыта (вот кидайте ваши письма в синий равнодушный ящик), но открыт телеграф — дорогой мой утонувший «Титаник», пусть загорится, заволнуется снова: пойдем-ка мы с бабушкой в телеграф спросить. Мы, толстые водолазы в пальто, встаем посреди междугороднего ожидания.

В телеграфе тепло и пахнет желтой бумагой, клеем, лакированной мебелью, еще какой-то мелочью типа проводков, телеграмм, печатей, объявлений, трафаретных старых букв и, может быть, чуть-чуть луком. Вечером телеграф живет сильной, красивой жизнью: на стульях сидят люди и волнуются перед телефонным соединением, у них нет домашнего телефона, и они хотят позвонить по межгороду тем, у кого он есть, домашненький, щелкающий диском; лишь бы там, в Казани, в Новгороде, в Уржуме, были дома и ждали их звонка, лишь бы соседская девочка не заняла надолго спаренную линию своими домашними заданиями. Очень тихо, слышно, как скрипят стулья, — вот так ждут, слегка подслушивают чужие разговоры. В одной кабинке неискренний женский голос поздравляет какую-то Машу с днем рождения: «Всего тебе самого наилучшего, здоровья, хорошего настроения, и чтобы радовали дети. И дядя Миша тоже передает поздравления». Это подслушивать скучно.

Телеграфистка — блондинка, волосы взбиты, уставшее воспоминание — кричит из-за перегородки: «Саратов, третья!» — и тут же срывается птицей седая дама и бежит к кабинке, и там неожиданно громко говорит: «Коля! Коля! Мы приедем шестого! Взяли билет!» Или так, страшно, Тверь, первая кабинка: «Тамара! Это Лариса, Митина жена, да. Ой, у нас несчастье…» Голос спотыкается, тянется куда-то кверху, и все в телеграфе растревожены и испуганы — вот так и мы, вот так и нам. Мы с мамой так же сидим раз в неделю и ждем наши пять минут с Кировом, где умерли дядя Юра и дед Яков, там одна в квартире на Октябрьском проспекте осталась мамина мама (двойной поцелуй), все это нужно за пять минут успеть, а голосок в Кирове тихий, слабый, из деревянного подземного далека, и скоро как рубанут по этому голоску, пять минут закончились, осторожнее там, осторожнее, на следующей неделе я позвоню в то же время! Все это в конце концов невыносимо, и пусть уже Америка, гуманитарная помощь.

— Девушка, — спрашивает рифмующаяся бабушка, — а где здесь ассоциация пенсионеров?

Девушка качает головой: то ли не знает, то ли не собирается отвлекаться.

— Женщина, это в подвале дома, за почту там зайдите, — гордо говорит бабушке старуха, ждет Ленинград («Таня! Это мама!»), будет потом идти домой и плакать («Таня! Когда приедешь?»), но пока гордо: — Пятиэтажка там, увидите.

Как мы нашли ассоциацию

Мы вышли, телеграф погас за нами и затонул, а мы заскользили к пятиэтажке мимо черноватой детской площадки, захороненной на ночь, потом под деревьями и пропали, и не стало нас, а после деревьев появились опять. И тут — пятиэтажка, почти как наша.

— Побеги посмотри, в каком подъезде, — бабушка снова запускает меня, естественный спутник. Я убегаю, ничего не боюсь, интересно, а она снова повисает на палке, перекошенное пальто. На первом подъезде только номера квартир, в окне первого этажа красные занавески, я бегу ко второму, и вдруг бабушка кричит: «Юра! Юра!» Она нашла сама. Какая-то тетка выносила мусор, бабушка спросила, и вон — с торца дома вход в подвал, над дверью лампочка и написано: «Ассоциация пенсионеров».

Мы с бабушкой спускаемся в подвал, тут темнота отступает, дорога выпрямляется, гуманитарная помощь из Америки делается яркой, важной, мы все это время шли именно за ней: хэллоу! Толкаем дверь с силой, и наконец (день, свет, вермишель, остановка — кажется, это все было очень давно) мы дошли.

Внутри тускло, полированный стол, пахнет трубами, сыростью, старой подвальной тайной, но нам все это безразлично: розовеет закатным солнцем огромный стеклянный небоскреб (такой мы видели на календаре), глаза ищут что-то американское. Из-за стола торчит крепкая огородная пенсионерка, летом собравшая хороший урожай.

— За помощью? — спрашивает она. — Давайте открытку.

Бабушка расстегивает пальто, открываются бабушкины более нежные, теплые слои: шарф, кофта, зеленое платье. Бабушка достает открытку из внутреннего кармана.

— Не блокадница?

Пенсионерка уходит и возвращается с коробкой.

— Вот, распишитесь в журнале.

Бабушка скромно, по-школьному присаживается и, следуя за властным пальцем, выводит свои буквы (погладить бы их). Потом мы перевязываем коробку веревкой от тети-Мусиной посылки (изюм, курага, сухой кизил, грецкие орехи) и удивляемся, что американская коробка ужасно тяжелая, щедрая. «Вот это наложили американцы… — радуется бабушка. — Но своя ноша не тянет!» Бабушка хватается за коробку, я открываю дверь, мы вылезаем из подвала и сперва энергично идем, и даже какая-то песенка в бабушке вдруг звучит, кажутся нелепыми обиды. Двор быстрой перемоткой отступает назад: вот так, вот так, наискосок. Но вышли из двора на улицу Мира, и ноша все-таки тянет, а посылка оказывается той тяжести, перед которой отступает биография, и нету жизни дальше того вот поворота, и не помнится никто, даже Мусенька, а только тянет руку. «Давай я помогу, бабушка!» — я цепляюсь за веревку, но роста не хватает, чтобы нести, и я просто держусь, иду рядом. Господи, какая длинная улица проклятого Мира.

— Давай постоим, даже спина мокрая, — говорит бабушка после школы.

Иллюстрация: Варя Панюшкина для ТД

Как я держал автобус

И мы встаем, не разговариваем. Мимо едут машины, всякий раз бросая нас. Нам еще долго идти до остановки, и потом ждать автобуса, и потом от остановки к дому, мимо музыкальной школы, мимо магазина, мимо девятиэтажек (одна, вторая, третья, десятая, сороковая), бесконечно идти, и где же взять силы, и хоть мы уверены, что все-таки доберемся до чая, до батарейного тепла, путь кажется нам очень долгим, нужно было бы попросить у Лены с первого этажа тележку.

Но тут барабанами загромыхало. Сначала бабушка увидела высокие как бы двойные фары, потом как будто колбу с желтым светом, и все это начало угрожающе проступать, и потом вдруг подтвердилось: автобус, номер 42!

— Автобус! Бежим!

Мы вскидываемся всей нашей сложной конструкцией: палка, бабушка, коробка, моя цепкая несильная рука, мои десять быстрых ног. Все это дернулось, споткнулось, запаниковало и побежало как могло, впереди машет моя доверчивая надеющаяся рука: подождите! Автобус обогнал нас, затрясся на светофоре, укрепив нашу веру: вот же Бог какой великодушный, улыбчивый, задержал автобус. Но Бог дразнится: автобус двинулся к остановке, переждал троллейбус и стал выпускать людей, а нам еще далеко.

— Беги один! Попроси подождать, скажи: бабушка — инвалид!

Я отпускаю коробку и бегу, хочу схватить автобус руками. В раскрытую дверь спокойно, гарантированно влезает большая задница в пальто. Я подбегаю, запрыгиваю на приступку и кричу:

— Подождите, там бабушка-инвалид! Блокадница!

Автобус недовольно зарычал, но остался ждать. Я обернулся. По улице Мира подпрыгивал поломанный хрупкий механизм моей бабушки, отложение солей, артрит, варикоз, испуганные глаза.

— Бабушка! Бабушка!

Бабушка неизвестным глаголом движения приближается к автобусу и протягивает мне руку, и я тащу ее, старушку с беззащитным лицом, с коробкой и палкой, девочку, которая бегала по краю моря и вот состарилась, работницу завода «Автоприбор», которая одиноко, незамужне родила моего отца и вот состарилась, крупную женщину в купальнике, которая выходила из Азовского моря и вот состарилась, и вот Америка, поэтически переставляя слова, послала помощь ей, и вот я тащу состарившуюся бабушку в автобус, и бабушка — спасена!

Закрываются двери, автобус разжал свою рычащую пружину и покатился. Мы тут же оказались в такой безопасности, которую можно получить, только если гнаться зимой за маленьким редким автобусом, и догнать, и даже найти место, и сесть. Пассажиры волновались (инвалид, блокадница!) и теперь чувствуют облегчение, водитель — хороший все-таки мужик, мир добрый, легко едем! Бабушка, бежавшая, развалившаяся, как куст после ливня, задыхается и ищет валидол в кошельке. И как только закладывает таблетку под язык, кажется мне сразу поздоровевшей: все в порядке, валидол.

У нас американская посылка в ногах, интересно, окно заледенело, но я растапливаю пальцем кружок, а там мелькают дома, магазины («Ткани», гастроном с номером), на остановках и перед светофорами мы замираем, и я вижу черных серьезных людей в шапках, которые живут, не зная меня, и ждут автобуса, и идут с сумками домой, и сумки тянутся к земле, и снова нужно приложить палец, и ворота рынка, сквер, вечный огонь промелькнул, уже не вернуть, как ни поворачивайся. Потом город заканчивается, ровно, как по линейке, и наступает то ли страшная, то ли скучная чернота леса, и кружок затягивает белым льдом. После поста ГАИ через лес начинает проступать свет, так две тысячи лет, когда возвращаешься домой: сначала мелкий, а возле старого кафе — несомненный.

Как мы получили помощь

Мы выходим из автобуса, сочувственно смотрим на людей на противоположной остановке (мы уже вернулись, а они только выезжают) и наслаждаемся, что тут все ясно, натоптано: здесь сокращаем, тут обходим лед, на лавке возле дома ставим коробку и отдыхаем, с интересом заглядываем в окна: Галина Андреевна дома, у Лены темно (наверное, на вечерней смене), у Маши свет, хотя Маша, конечно, умерла в прошлом году, но свет всегда — у Маши. Перед интересной соседской жизнью стоим мы с бабушкой и рассматриваем ее. Фонари здесь тоже не горят, и позади нас, конечно, висит та же темнота, но мы ее не замечаем: вон у Веры сын в окне.

Сейчас и мы будем в окне. Как мы скучали по нашему дорогому подъезду, привычно хлопает дверь, как и должна хлопать, под лестницей на первом этаже стоят, как и должны, санки. Дома мы быстрее включаем свет, чтобы отличаться от темноты на улице.

— Не открывай без меня! — кричу я бабушке из ванной.

Мы нависаем над коробкой. Бабушка осторожно ножницами разрезает клейкую ленту: что там, что там? Вот-вот заблестит, проступит яркое, красивое, американское. Что там?

А там: гречка, сахар, халва, макароны, рис — все в пакетиках и завязано заботливым узелком. Вложена открытка (свеча, бенгальские огни, еловая веточка).

— Читай, — говорит бабушка.

Я читаю нечеткие печатные буквы: Уважаемый(ая) Галина Сафроновна (вписано ручкой) Ассоциация Пенсионеров города Владимира поздравляют вас с Новым Годом!

Бабушка трясется от смеха.

— Америка гречку подарила!

Я тоже начинаю смеяться, а бабушка расходится:

— Америка, спасибо, дорогая!

И мы хохочем в конце, а ведь стояли в полной темноте.

Нежными руками убрали в шкаф макароны, гречку, рис — будем их варить, и они будут на медленном огне из-под крышки переговариваться. Халву раскололи, половину выложили в вазочку — к чаю. Сахар пересыпали в банку.

И ехали машины по улице Мира, и чернели там дома, и леденели дворы, и хотелось встретить где-нибудь когда-нибудь эту Зою Михайловну, которая принесла открытку, и рассмеяться с ней вместе, но мы не видели ее больше никогда.

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!

историческая память книги литература память

Цыганская дочь | Литературный журнал «Сибирские огни»

* * *

В доцифровую эпоху, в Маринином детстве, культурное развлечение в поселке было одно — телевизор. Маленькой Маринке особенно запомнился фильм с музыкой, в котором плакала и металась красивая девушка в голубом платье. Этот фильм часто смотрела мама. Там девушку мучили разные неприятные особы, и, видно, чтобы убежать от этих назойливых типов, она села на корабль и стала петь, а вместе с ней пели и танцевали совсем другие, веселые, бойкие люди в цветастых костюмах и с гитарами:

Мохнатый шмель — на душистый хмель,

Цапля серая — в камыши.

А цыганская дочь — за любимым в ночь

По родству бродяжьей души.

Милая девушка в голубом всплескивала руками, танцевала, смеялась. А потом праздник почему-то кончался, на девушку сердились и прогоняли ее с парохода на берег, в хмурое утро. Маринке казалось, что умирает девушка не от выстрела, а оттого, что ее все гонят от себя, злятся на нее за что-то и бросают. Не злились только те, которые плясали и пели на корабле.

— Мама, а кто были эти веселые люди в кино? — однажды спросила маленькая Марина.

— Веселые? В «Жестоком романсе»?! — изумилась мать.

— Ну с гитарами-то! Такие разноцветные, красивые…

— А… Так это цыгане.

— Вот бы их увидеть! Красиво поют, — мечтательно сказала Марина.

Мать отмахнулась:

— Не дай бог встретиться! Воруют они и не работают. Ольга Ивановна рассказывала. Стояла в городе на остановке, там подошла к ней какая-то, просит: «Дай погадаю». Согласилась сдуру. Заплатила сотку, потом смотрит — а браслета на руке нет! И еще хуже бывает — в гипноз могут ввести. Заговорят-заговорят, усыпят и обдерут потом как липку. Поедешь когда-нибудь в город, так смотри, там на улице ни с кем не разговаривай…

* * *

В город Марина поехала после одиннадцатого класса, правда, в небольшой — Енисейск. Поступила в педколледж на специальность «изобразительное искусство и черчение». Соседки в общаге показались с виду дружелюбными, но потом стали подворовывать еду и устраивать посиделки с парнями по полночи. Постоянный шум мешал делать задания и спать, однако, когда девчонки уходили из комнаты, Марина чувствовала себя одинокой и брошенной. Ближе к выпуску соседки познакомили ее с Сережей, который тогда учился в многопрофильном техникуме на водителя, и через полгода Марина и Сергей в присутствии все тех же веселых общажных девчонок расписались, а еще через шесть месяцев Марина родила дочку Аню.

Жить стали в Енисейске у Серегиной матери. Та не слишком была рада подселению, пренебрежительно относилась к Марининой деревенской родне и однажды заметила вслух, что не такой представляла себе невестку. Но ссор не затевала и помогала с Анюткой: ходила с ней гулять, покупала питание. Марина слушалась свекровь, за короткое время запомнила, где какая банка стоит на кухне, где должны висеть полотенца в ванной, и делала все так, как привыкла хозяйка дома. Себя Марина хозяйкой не чувствовала, так и жила с постоянным ощущением, что находится в гостях. С девчонками из колледжа дружба разладилась. Выяснилось, что у них разные интересы, да и пригласить кого-то к себе было проблемой: гостей свекровь не любила и сама звала их только по большим праздникам.

Молодой муж с трудом устроился на работу. Везде требовали опыт вождения хотя бы от одного года — и в такси, и экспедитором, и тем более на вахту, где платили приличные деньги. Взяли Серегу только в ЖКХ, и вместо вахтового самосвала ему пришлось водить коммунальную машину. Уставал он сильно и домой возвращался злой.

— Не работа, а каторга, — жалела сына свекровь.

— Какую дали, — сквозь зубы отвечал Серега.

Марина уже не помнила, кто из них — муж или его мать — впервые озвучил мысль о том, что надо перебираться в Красноярск. Но, однажды произнесенная, эта идея стала обрастать плотью, и, когда Анютке было почти два годика, свекровь уже вовсю рисовала радужные картины счастливого бытия молодых в краевом центре:

— Первое время снимать будете, там у меня знакомые есть, со скидкой сдадут. Кристинка, дочка-то моя, тоже сперва снимала, потом ипотеку взяла. Сережа на вахту устроится, а ты, Мариночка, тоже на работу пойдешь. Мы в наше время как? Ребенку год — уже вовсю работали!

— Куда я работать-то пойду? В школу нельзя… — слабо отбивалась Марина.

— Так ты в садик иди! У меня сестра вон в садике работала нянечкой по молодости. И сама сыта, и ребятишек устроила. Вот и ты девчушку свою пристроишь.

Марина не могла толком понять, почему от этих вроде бы заботливых слов ей стало так больно и обидно. Глаза внезапно наполнились слезами:

— Зачем нянечкой… Я уж тогда воспитателем пойду.

Маринины родители, узнав о том, что дочь с семьей переезжает в крайцентр, обрадовались еще больше и сулили золотые горы еще активней:

— Вот и правильно! Что в глуши-то сидеть? Езжайте, а мы деньгами поможем. Мы всю жизнь в деревне кисли, так хоть ты, может, в люди выбьешься. Второго родите — материнский капитал получите. Работу хорошую найдете. Опять же, сходить там есть куда… А здесь у нас и больницу вон закрыли.

И чем больше Марина слушала эти речи о сказочной красноярской стороне, тем сильнее не хотелось ей понимать того, что на самом деле стремились донести родители и свекровь, прикрываясь словами заботы. Она уже воочию представляла, какая у них с мужем будет маленькая уютная квартирка, где она сможет расставить все по своему вкусу, а в самом переезде стала видеть приключение, которого ей недоставало в жизни. И поторапливала Сергея собираться в дорогу.

* * *

После переезда Марина не спешила устраиваться на работу. Вначале нужно было делать ремонт в квартирке, которую им по дешевке сдали в аренду знакомые свекрови, потом — решать проблемы с документами. Первое время Марина искала заработок через интернет, но получалось плохо: паттерны для текстиля у нее не взяли, подвернулись только удачные заказы на иллюстрации для книжки и рисование стикеров для блога.

— Ты мелко плаваешь, не для того мы в Красноярск приехали, — учил жену Сергей. — Ты бы свой блог завела, мастер-классы записывала, стримы…

— Да когда мне этим всем заниматься?! Ребенок же…

— Ну или в садик иди… Мать же говорила.

Марина устроилась подрабатывать в детский центр: вела два раза в неделю кружок рисования, пока Серега сидел дома с Анюткой. Возможность пообщаться с людьми стала для нее глотком свободы после полугодового домашнего заточения. Однако платили там копейки, и через пару месяцев Сергей (к тому времени водитель маршрутки) опять напомнил жене про садик.

В двух садах Марину не приняли, объяснив это отсутствием у нее опыта, а в третьем заведующая, рыхлая белая дама с пышной налаченной прической, назначила ей собеседование.

— Что это вы, дорогая моя, нигде не работали? — Заведующая прочертила синим ногтем по году выпуска, обозначенному в дипломе.

— Я в колледже на практике была… В детском центре кружок вела, только неофициально. Картинки для книжки рисовала… — Марина облизала пересохшие от волнения губы.

Заведующая хмыкнула, и крупные серьги в ее ушах недоверчиво качнулись.

— Младшие дети в семье были? Нянчиться умеешь?

— Были! — искренне обрадовалась вопросу Марина. — Брат и сестра, оба младшие.

— О-о, вот с этого бы и начинала! В ясли пока пойдешь. Ну и ребеночка твоего возьмем, куда деваться… Сколько уже ей?

— Два года и десять месяцев.

— В «Ягодку» пойдет, в младшую группу. Нельзя, чтобы мать с дитем в одной группе были, — наставительно подняв палец вверх, сказала заведующая.

* * *

Напарницей Марины оказалась пожилая, отработавшая в яслях тридцать с лишним лет Надежда Петровна. Эта была женщина не злая, но и не добрая; не ленивая, но не сказать чтобы расторопная и трудолюбивая; не угрюмая, но и не особенно веселая. Ходила она всегда в одном и том же платье, лишь пару раз на памяти Марины сменив его на джинсы с кофтой. Марина догадывалась, что когда-то Надежда Петровна была другой, просто десятилетия, проведенные с малыми неразумными детьми, приучили ее не думать и не чувствовать лишнего.

Каждое Маринино утро в яслях, если ей выпадала первая смена — с семи утра, начиналось с дикого ора. Дети не просто плакали — рыдали, протягивая руки к входной двери, мотая головенками и требовательно выкрикивая какие-то нечленораздельные звуки. Уже через несколько минут от этих воплей начинала гудеть голова, а успокаивались ясельники только к девяти часам, когда надо было начинать первое занятие. Марине было страшно жаль малышей, и, гладя их по головам, обнимая, она надеялась на то, что ее Анютку в другой группе тоже пожалеют и приголубят. Однако Надежда Петровна, как-то увидев, что Марина обнимается с ребятишками, сделала ей строгий выговор:

— Ты что делаешь?! Ты детей к рукам не приучай! Потом не слезут!

К октябрю дети начали понемногу осваиваться, кричали утром уже не так яростно, и за ними стало интересно наблюдать. Но поделиться этими наблюдениями Марине было не с кем. Надежда Петровна вроде бы тоже примечала какие-то вещи, но все в сугубо прагматическом ключе:

— Смотри, какая девчонка жоркая! Суп дочиста выхлебала.

Трудным делом для Марины было укладывание ребятишек в постель. В спальне они опять начинали хныкать, проситься на руки. Надежда Петровна пугала их бабайкой, механически поправляла одеяла, а про одного, особенно громкого, сказала так:

— Мы тебя будем слушать? Мы тебя слушать не будем. Возьмем тебя, положим и накроем, да и вся недолга.

Марина заметила, что старшая напарница нередко разговаривает сама с собой. Кроме нее в группе была еще нянечка Маша, оказавшаяся полуглухой и косноязычной. Маша почему-то стеснялась садиться завтракать. Марина жестами приглашала ее к столу, и только тогда нянечка, улыбаясь, соглашалась хлебнуть чаю с молоком и съесть бутерброд. Марине очень хотелось поговорить с Машей — по всему видно, доброй, заботливой девушкой, но Маша оставалась нема, а вокруг возились шумливые, но столь же бессловесные дети.

* * *

Занятия — рисование, лепка, развитие речи, физкультура — длились не больше пятнадцати минут каждое. В остальное время дети гуляли (всех их приходилось одевать, редко кто умел натянуть на себя хотя бы колготки) или играли в группе: катали машины, кидали мячики, рассматривали картонные книжки.

Марина обратила внимание на одного из мальчишек, которого звали Максим. Ему нравилось расставлять-переставлять стаканчики на специальной игрушечной кухоньке, складывать в кастрюльку маленькие пластмассовые овощи, «мыть» тарелки в раковине. Марина полюбила наблюдать за ним. У этого мальчишки были яркие, четко очерченные тонкие губы, широко распахнутые карие глаза с короткими черными ресницами и смуглая кожа с нежным румянцем. Из-за слишком выступающих скул и оттопыренных ушей его нельзя было назвать красивым ребенком. Но он подкупал своим прямым взглядом и тем, что, в отличие от других детей, говорил постоянно не «дай-дай», а, наоборот, «на-на».

— На-на! — повторял Максимка, взмахивая руками, как бабочка крыльями.

— Это он «няня» говорит. «Мама» то есть, — объясняла Надежда Петровна. — Больше ничего не умеет.

Максимкина мама приходила рано, в пять часов. Не сразу Марина узнала, что зовут ее Люба и она работает нянечкой в этом же саду, а узнав, не выдержала и спросила:

— Ну как вам здесь?

— Хорошо! Люди везде хорошие есть, да? — засмеявшись, ответила девушка.

— Да, — обрадованно подтвердила Марина.

Скоро они перешли на «ты». Люба каждый раз благодарила за то, что Марина хорошо следит за Максимкой, приносила в качестве гостинца какую-нибудь конфетку. Ее тоже нельзя было назвать красавицей, но она притягивала Марину своей необычностью: ярко красила губы, которые были пухлее, чем у сына, мазала веки бирюзовыми тенями, одежду надевала или блестящую, или каких-то кислотных цветов и всегда пребывала в радостном настроении. Глядя на ее смуглое лицо с плоскими скулами, карие блестящие глаза, опушенные густыми черными ресницами, Марина пыталась угадать, каких же кровей ее новая знакомая. В Маринином родном поселке жили осетины, работали на пилораме, но на них Любка ничуть не походила. На тувинку она тоже не смахивала: те, сколько их встречала Марина, были с толстыми лицами и узкими глазами.

«Таджичка, может?» — гадала Марина, но спросить не решалась.

Люба однажды, одевая вертящегося Максимку, спросила:

— А где у тебя родители, в Красноярске?

— В деревне. .. Отец плохой стал, болеет.

— А мой и не знаю где. В Таджикистане еще потерялся.

— Так ты таджичка? — вырвалось у Марины.

Любка вдруг лукаво усмехнулась, закусила алую губу и, откинувшись к стене, сказала:

— Да не совсем. Отец таджик, а мать и бабушка — цыганки. Бабушка у меня в таборе жила.

— А-а, — только и сказала Марина, пытаясь скрыть нахлынувший испуг.

Отец у нее старался не иметь дела даже с осетинами — не то чтобы думал о них плохо, но просто на всякий случай избегал. Мама поступала так же. А тут…

— Ты что задумалась? — окликнула Марину Люба.

— Ничего, — машинально ответила та.

Люба вздохнула и прижала затихшего Максимку к себе:

— Меня ведь бабушка вырастила. Мама то работала, то… Слушай, а муж у тебя где?

— Со мной, — удивилась Марина вопросу.

— Это хорошо, что с тобой… А мой вот где-то в Емельянове. Уехал и пропал… Слушай, а я сильно похожа на цыганку?

— Да вроде не очень похожа, — соврала Марина.

— Ну ладно, — успокоилась Любка. — А то, знаешь, я на мясном заводе работала, так там одна баба как уставится на меня! Ах, думаю, тебе рожа моя не нравится?! Прям смотришь — и кусок в горло не лезет? Нас там, на заводе, чаем поили, колбасой, ветчиной кормили… Любишь колбасу?

— Люблю.

— И я тоже. Я в ночную смену работала. В одиннадцать чай, в два ночи обед — ветчину давали. Утром, в шесть, опять чай с бутербродами. Видишь, здорово как?!

— Но ты же почему-то ушла? Неужели из-за тетки этой?

Люба засмеялась, тряхнув волосами:

— Да черт бы с ней! Ночью не спать надоело, да еще холодно там, в цеху, — кашлять стала… Бабушка сказала: «Бросай-ка это дело, я больше с твоим ребенком сидеть не буду. А иди, дорогая моя, устраивайся в садик».

Марина удивленно поглядела на приятельницу:

— Знаешь, вот и мне так родные сказали.

Любка опять прыснула:

— Ну, значит, мы с тобой сестры!

* * *

Сергей за заправку отдавал каждый день тысячу шестьсот, за мойку — двести, за план (обязательную плату владельцу автобуса) — три с половиной тысячи, в выходные — две. Однажды в выходной пассажиров было мало, и Серега после двадцати часов работы еще остался должен хозяину.

— Скотина! — ругался он дома. — Долг в тетрадку записал, а сам даже стоянку не может в порядок привести. И козел один в мой график влезает, не первый раз уже. Еще хоть раз влезет — дождется у меня, на конечной подкараулю.

— Что ты, что ты! — испугалась Марина. — Он, наверное, нечаянно… Всякое бывает.

— За нечаянно бьют отчаянно, — недобро усмехнулся Сергей. — Хорошо тебе, в тепле сидишь, с детишками возишься. Обед бесплатный. Не надо по городу мотыляться, с гаишниками разбираться…

Марина почувствовала, как внутри у нее холодеет от этих несправедливых слов:

— Ты, что ли, думаешь, я отдыхаю там? Попробуй-ка пятнадцать человек на прогулку одень — спина отвалится! Да я…

Голос сам собой прервался от внезапно нахлынувших слез.

— Ладно, ладно, — смягчился Серега, небрежно приобняв жену. — На межгород надо перейти, вот где красота! Конкурентов нет, едешь себе по трассе, и бабки все твои! Через годик обязательно ипотеку возьмем.

В свободные вечера Серега уходил к каким-то новым приятелям, и тогда Марина оставалась с ребенком одна. В выходные иногда приезжала в гости его сестра Кристина, которая жила в Красноярске уже четыре года и работала в салоне красоты. Они с Серегой вспоминали детство, какие-то школьные проказы, общих знакомых, которых Марина не знала. Золовка хвалилась работой: выучившись на мастера маникюра, она зарабатывала сейчас, по ее словам, около сорока тысяч.

— Вот и ты бы ногти научилась делать, работа непыльная, — уже не раз говорил Сергей Марине.

Советы его были вроде бы дружелюбными, но Марине становилось обидно: она и без того старается — занимается и работой, и ребенком, но, видно, не вписывается в образ успешной городской дамы, какой ее желает видеть муж.

Сергей вообще любил поучить жизни и даже при просмотре фильмов обязательно сопровождал действия героев какими-нибудь комментариями. Он анализировал и оценивал все и вся: местную власть, архитектуру, красноярские дороги и автобусные маршруты, своих сменщиков. По поводу последних высказывался определенно:

— Мало толковых людей. У нас в Енисейске люди поумнее будут. А тут еще и нерусь кругом. Лезут в Красноярск все кто ни попадя.

— Так и мы тоже… лезем, — не выдержала однажды Марина.

— Мы — это мы, — глубокомысленно заметил Серега. — Нам можно, мы все равно у себя дома.

Марина уже и не знала, где ее дом. В съемной квартире с отваливающимися обоями, откуда они собирались переехать к лету? В Енисейске у свекрови, где было тепло и чисто, но неуютно и беспокойно? В родительском доме, где сейчас выросли и уже учились в десятом классе младшие брат с сестрой?

Марина проводила в садике полдня, и иногда ей начинало казаться, что ее настоящий дом — именно там. Если выпадала вторая смена, то с половины шестого Марина выводила всю группу на участок. Туда же выходила Люба со своим Максимкой. Марина еще смотрела на нее настороженно, однако разговорчивая Любка сама начинала болтать — о своем детстве, о школе, о ребенке, — и вскоре Марина заметила, что уже ждет, когда эта попрыгунья-стрекоза появится во дворе.

— Ты, наверное, девять классов окончила? — как-то осторожно спросила Марина.

Любка сделала такое оскорбленное лицо, будто ее заподозрили в страшных грехах, и, сверкая глазами, ответила:

— Я после хлебозавода в центр образования записалась! На «Космосе»! Все, как надо, окончила.

— Мама посоветовала?

— Не мама, а бабушка! Я ж тебе говорю: бабушка меня воспитала. Она мне говорит: «Иди учись!» Я и выучилась. Не такая, конечно, умная, как ты, но тоже ничего! — засмеялась Любка.

Марина стала замечать, что им всегда весело вместе. Не хотелось думать ни о том, что Серега стал куда-то пропадать даже в те дни, когда не выходил на маршрут, ни о том, что у Анютки обнаружили аллергию, ни о том, что звонил хозяин квартиры и повысил цену на полторы тысячи. С Любкой было легко, радостно, точно в детстве, когда идешь по жизни, зная, что тебя любят и в случае чего выручат из любой беды.

И вдруг Люба пропала.

* * *

В пятницу она просто не пришла на работу. Моросил осенний дождик, небо все было обложено серой ватой, и на улицу Марина решила с ребятишками не выходить. Включив яркий свет, сидели в яслях, читали книжки, играли. После второго завтрака Марина не выдержала, заглянула в группу, где работала нянечкой Любка. Там ей сообщили, что звонили той и на один, и на другой номер — ответа нет.

— Зарплату перечислили вчера, вот и загуляла эта шлендра, — махнула рукой многоопытная Надежда Петровна.

После выходных Люба объявилась как ни в чем не бывало, на все вопросы отвечала нехотя и уклончиво, и Марина в конце концов отстала от нее, подумав, что у подруги просто случилось какое-то недомогание.

На утреннике для старших ребятишек «Проводы Осени» Марина сыграла Зиму и заслужила похвалу заведующей:

— Так ты красиво говорить умеешь? И рисуешь еще! Надо, надо что-то с тобой сделать…

Эти слова скорее напугали Марину, чем ободрили, но оказалось, что в ноябре открывается новая старшая группа. Помещений в саду не хватало, и для новеньких пятилеток под группу переоборудовали спортзал.

Больше всех новости радовалась Люба:

— Хорошо, дорогая, что тебя перевели! Тебя надо к старшим. Ты умная. Посидеть бы нам с тобой где-нибудь после работы, кофе попить…

— Да нет у меня денег в кафе сидеть, — призналась Марина.

— Зачем в кафе? Домой бы к нам сходила. Только сейчас ремонт у нас. А к тебе можно?

Марина представила себе вечно хмурое Серегино лицо и отрицательно покачала головой.

— Ну ладно. Скоро мы ремонт закончим, придешь к нам. Бабушка вкусно кофе варит.

Сын у Любы все еще не разговаривал, так и повторял только слова «няня» и «все-все». Марина посоветовала приятельнице:

— Ты сходи с ним к врачу, к неврологу.

— Э, заговорит! Я вот, бабушка говорит, тоже молчала, только глаза таращила, а теперь слышишь, как болтаю! Не проблема это. Вот долг надо отдать…

У Любы был долг за садик, о чем знали все: подробный список должников с фамилиями и суммами заведующая вывесила в коридоре. Марина всегда старалась за все платить в срок и не понимала, как Любка нагнала долг в целую пятерку.

— Денег нет, — жалобно объясняла та на планерке.

Завхоз, ворчливая, как все работающие на этой должности, но довольно добродушная женщина, тут же, при всех, одолжила ей пару тысяч.

Маринина бывшая напарница по яслям скептически хмыкнула:

— Ну, завтра вы вашу Любу не увидите…

— Да надоела она, — недовольно прибавила воспитатель Любиной группы, когда народ уже наполовину разошелся по рабочим местам. — То кружки не помоет после сока. То банки после огурцов-помидоров в шкафу оставит. Куда их нам?! Все же выкидывать надо… А еще опаздывает!

Марине было обидно за Любку, которую она уже всерьез стала считать своей подругой. Подумалось про себя: «Увидите все, завтра она обязательно придет! И вовремя».

* * *

Любка и правда пришла без опозданий, и ее действительно увидели все. Не заметить ее в тот день было трудно. С дальнего конца коридора Любка торжественно шагала в сияющем синем наряде, серебристого люрексового блеска которого был не в состоянии спрятать скромный нянечкин фартук. Подол облегающего трикотажного платья спускался ниже колен.

— Ну, красотка, привет! — сказала Марина.

— Привет! — радостно отозвалась Люба. — Как ты думаешь, мне идет?

Она игриво мотнула хвостом густых черных волос и выжидающе, словно ребенок после того, как рассказал стишок Деду Морозу, посмотрела на Марину.

— Красиво, Люба. Очень здорово. Только… На что же ты его купила?

— Мне же вчера Елена Семеновна дала денег.

— Но она думала, ты заплатишь за садик!

Люба обиженно выпятила вперед пухлую нижнюю губу.

— И ты так говоришь, как мои воспитатели. Но платье-то мне тоже нужно! Скоро Новый год, куда без платья-то, что за праздник?!

Марина вздохнула:

— Ты говорила, что у вас и еды мало…

— Да, мало… — согласилась Люба, задумчиво облизнув крашенные алой помадой губы. — Вот я и купила кофе и муку. Бабушка будет лепешки печь.

В садике все возмущались ее поступком, и больше всех, разумеется, завхоз, которой было жаль зря одолженных денег. В последнюю предновогоднюю неделю Марина не раз слышала, как та жаловалась на «проклятую нерусь» то коридорной нянечке, то вахтеру, то психологу.

На Новый год в подарок Анютке Люба принесла кулечек карамелек в шоколаде, косоглазую куклу и плюшевое сердечко, и Марине захотелось тоже сделать в ответ что-нибудь хорошее.

— Слушай, Люба, у тебя же остался долг за садик? — спросила она.

— Остался.

— Возьми, пожалуйста, от меня две тысячи взаймы и заплати хоть часть. Отдашь через пару месяцев.

Люба всплеснула руками и потянулась к Марине с объятиями:

— Ой, спасибо, дорогая! Ой, спасибо!

— Пообещай, что заплатишь долг, — сказала Марина, вспоминая, как десять лет назад отцу звонили коллекторы и, по-всякому угрожая, требовали вернуть банковский кредит.

— Заплачу, заплачу! Вот ты подруга настоящая! С Новым годом тебя! Счастья тебе! Здоровья!

— И тебе, Любочка! — от души сказала Марина.

* * *

После новогодних каникул Люба проработала с неделю, а потом опять пропала.

Все ожидали, что будет как осенью, но она не объявилась ни на следующий день, ни после. Телефон, само собой, не отвечал.

Марина не на шутку переживала. Сказала дома Сергею:

— Тут пропала… у нас одна. На работу не выходит. Не знаю, что и думать.

— Что думать! Забухала.

Марина покачала головой:

— В деревне у нас однажды пропал человек, потом в лесу нашли… Так его хоть искали, а тут и дела никому нет!

— Ну ты иди поищи, — равнодушно бросил Сергей.

На очередной планерке заведующая сказала, что собирается заочно уволить Любку.

— Может быть, с ней что-то случилось? — робко предположила Марина.

Все вокруг посмотрели на нее с какой-то снисходительной жалостью: мол, неужели не понимаешь? Чувствуя, что краснеет, Марина все-таки решилась сказать:

— Я все понимаю, конечно, но… Вдруг и правда случилось что? Надо бы узнать…

— И как же мы это узнаем? — иронично поинтересовалась заведующая, постучав по столешнице зелеными ногтями.

Марина оправила юбку.

— Надо съездить к ней. Я поеду. Адрес же есть в журнале, в ясельной группе…

Заведующая неожиданно быстро согласилась:

— Давайте съездите к ней. Только побыстрее, чтобы мне определиться, увольнять уже ее или как.

Надежда Петровна глянула на Марину то ли с осуждением, то ли брезгливо:

— И не боишься ехать черт-те куда? Ребенок у тебя! Заразу подхватишь еще…

* * *

В яслях Марина выписала Максимкин домашний адрес и на следующий день после работы поехала туда вместе с Анюткой. Оказалось, что живет Люба неблизко. Марина ожидала увидеть частный дом, но это была обыкновенная пятиэтажка-хрущевка, правда, расположенная далеко от остановки, у берега Качи. Судя по номеру квартиры, Любино семейство обитало на первом этаже, и Марина облегченно выдохнула: это означало, что им с дочкой не придется дожидаться, пока кто-нибудь выйдет из подъезда, достаточно стукнуть в окно.

Стучать пришлось несколько раз. Наконец тюлевую занавеску приоткрыл высокий и худой темноволосый парень.

— Позовите Любу, пожалуйста!

Тот не шевелился.

— Любу! Любу позовите! — Марина подумала, что парень плохо слышит, и перешла на крик.

Занавеска мотнулась обратно, в квартире послышались какие-то возгласы, стук, шаги. Через пару минут дверь подъезда открыла Любка.

— Это ты! Это что же, правда ты? — схватив Марину за руки, восторженно прошептала она.

— Да я, конечно…

— И доченька твоя! Ой, да вы мои хорошие!.. Пойдем!

Когда из тускло освещенного подъезда они вошли в прихожую, Марина увидела, что смуглое лицо подруги сделалось землисто-зеленоватым и заметно похудело. Плечи тоже утратили полноту, стали острыми, и во всей фигуре ощущались усталость и нездоровье. Любка куталась в длинный, заношенный фланелевый халат.

— Болеешь? — участливо спросила Марина.

Та не отвечала, пока они не прошли на кухню. Там на клеенчатом диванчике сидел в одних трусах довольный Максимка и столовой ложкой поедал сгущенку из банки.

Люба подвинула Анютке чашку с карамельками и глубоко вздохнула.

— Маришка, плохо мне… — Она испуганно оглянулась, не стоит ли кто-нибудь за дверью кухни. — Ты только шепотом говори, ага? Я болею… Слабость такая, тошнит… Прямо сил нет встать. С утра выворачивает. Не знаю, что же это, раньше не было так…

Ошеломленная догадкой, Марина вопросительно уставилась на нее:

— А ты, случайно…

— Да, да… — Любка выставила вперед ладонь, не дав Марине договорить. — Не знает никто пока.

— А он?

— Он знает. Сказал, подумает.

«О чем?» — не поняла Марина, но расспрашивать не стала: и без расспросов Любка выглядела вымотанной и уставшей.

Помолчав с полминуты, Марина решилась сказать:

— На работе-то ищут тебя, Любовь. Заведующая и вовсе хочет уволить. Ты бы хоть позвонила ей… Нельзя же так теряться! Позвони.

Люба вжалась в угол кухни, замотала головой:

— Я боюсь! Меня уже столько не было, будут сильно ругать. Сильно-сильно будут ругать. ..

— Ну что же делать, все равно надо позвонить, прийти, — пыталась убедить ее Марина.

На глазах у Любы блеснули слезы.

— И за работу ругать будут, и за это… Бабушка ой-ой как будет ругаться! — вцепившись тонкими пальцами в грязное полотенце, шепотом повторяла она.

Марина вздохнула:

— Ну что ты как маленькая…

Люба совсем расплакалась и кинулась подруге на шею.

— Скажет: «Куда ты мне понарожала!» О-о…

— Ну что ты, что ты? Муж ведь у тебя вроде как есть…

— В Емельянове он… Я ведь тебе говорила.

— Так что же, он с тобой не живет?

— Нет, почему… живет иногда.

— Так куда он подевался? — все еще не могла понять Марина.

Любка осторожно высунулась в коридор, убедилась, что ее родные смотрят по телевизору какой-то фильм, и вполголоса стала рассказывать:

— Бабушка не хотела, чтобы я с ним жила. Она мне другого жениха сватала. Он бы нам банку золота дал. А я, когда на мясном работала, с Яном вот сошлась. Он, знаешь, такими делами занимается… — Люба неопределенно покрутила рукой в воздухе. — Ну, незаконными… немного. Одно время у нас тут жил. Но он такой горячий! Сердится быстро. Кричал. Бабушка тоже сердилась. Один раз у них драка была, во как!.. Я и уехала с ним. А мама его меня не любит, вот.

— У меня так же! — вырвалось у Марины.

— И брата моего они не любят, и бабушку… Но сам Ян хороший! Это мать его портит. И дядька с отцом.

— Все портят бедного парня, — иронично заметила Марина.

— Все портят! — тряхнула головой Любка. — Бабушка так сразу сказала: порчу на него навели. Жалко, она не умеет снимать… Вот он взял да уехал в Емельяново. А я тут с Максимкой осталась. Тут бабушка, мама, отчим… Накинулись на меня: как это муж тебя бросил?! Это же позор… Плохая, значит, жена. Бабушка говорит, что я хозяйка плохая…

— Вот ты и поехала его искать?

— Да. А он ни телефона не оставил, ничего… Только сам иногда приезжал, когда хотел. Летом был, потом в октябре был. А в ноябре, декабре ни разу и не приехал. Я соскучилась по нему. И поехала его искать… когда каникулы были.

— И нашла? — удивилась Марина.

— А то! — с гордостью ответила Любка. — Людей поспрашивала и нашла.

Марина пристально поглядела на нее, только сейчас сопоставив все факты.

— Ты, получается, как раз у него была на Новый год?

— Не на сам Новый год, а второго января. А третьего я уже сюда уехала. Чтоб мои не потеряли.

— Подруга… — изумленно покачала головой Марина. — Ну ты снайпер! За один день… Точное попадание!

— Какой снайпер? — не поняла Любка.

* * *

В кухню заглянула одетая в черное старуха. Она была не очень высокой, но статной, и во всей ее тяжеловесной фигуре чувствовалась величавость.

— Бабушка, это подруга моя, Марина, — представила гостью Люба. — Мы с ней вместе работаем, я тебе про нее рассказывала. Она вот пришла узнать, как я…

Марина вежливо поздоровалась.

— А я ей объяснила, что сейчас болею, на больничном сижу и мне эту неделю можно на работу не приходить, — затараторила Люба, взглядом показывая приятельнице, чтобы та молчала и не возражала.

Старуха метнула на внучку сердитый взгляд и тотчас накинулась с упреками:

— Так что же ты сидишь? Доставай колбасу, доставай винегрет! Человек переживает о тебе, а ты его голодом моришь!

Любка мгновенно выпрямилась, как струна, и подлетела к холодильнику.

— Ты проходи туда, в зал, — пригласила Марину старуха. — Проходи-проходи! А дети пусть игрушками поиграют.

Кроме Любы и ее бабки в квартире было еще трое людей: худая маленькая женщина, в которой Марина не сразу угадала Любину мать, высокий парень — тот, что выглянул на Маринин стук в окно, и еще какой-то невзрачный, скромно одетый мужичок, который, сидя в кресле, чинил сапоги.

Главной здесь явно была старуха. Она небрежно представила остальных:

— Это Сашко — внук мой. Злата — дочка. Вася — зять. Любку знаешь.

Любкин брат Сашко переключил телевизор на музыкальный канал. Он только делал вид, что занят передачей, а сам смотрел на гостью с живым интересом. И хотя в молчании этого странного парня было что-то пугающее, его внимание тешило женское тщеславие Марины и вместе с общей необычностью обстановки настраивало на неожиданно веселый лад.

Квартира была двухкомнатная, с широким коридором и просторной кухней, но какая-то по-деревенски бедная. (Марине даже вспомнилось, как она однажды пришла домой к своей школьной подружке: там тоже жили большой семьей, все время нуждались, но как будто не замечали своего почти нищенского положения.) На полу лежали дорожки из яркой ленточной пряжи, в коридоре висели фотографии, картинки, календари, какие-то тряпичные человечки, а над входом в кухню — большая декоративная подкова. Мебель всюду стояла старая, еще, наверное, брежневских времен: антресоли шкафа без дверок, посуда на стеклянных полках серванта закрыта только наполовину. Диван в большой комнате, где накрывали стол, тоже был старый и немилосердно скрипел, но его дряхлость удачно прикрывали золотистый плед и ярко-алые узорчатые подушки. Полстены занимал ковер, на котором была изображена целая картина: звездная южная ночь, виднеющийся вдали дворец и двое всадников, видимо, спасающихся от погони. Один из них держал наготове ружье, другой прижимал горячо льнущую к нему красавицу.

— Красиво, да? — довольно усмехаясь, спросила бабка, и без того зная ответ.

Люба с матерью постелили на стол пеструю скатерть, поставили тарелки с нарезанной колбасой, салом, чашку с винегретом, холодную вареную картошку.

— А хлеб, а салфетки?! — продолжала командовать старуха.

Мать с дочерью продолжали кружиться по дому, повинуясь ей беспрекословно. В воздухе витала непередаваемая смесь запахов старой мебели, чеснока, пряностей, терпкого кофе.

Наконец все сели за стол.

— Ну, Бог благослови, — торжественно сказала старуха.

Марина не в силах была оторвать глаз от Любкиной бабушки. Трудно было определить, сколько той лет. Морщинистые руки, пятна на лице и шее говорили о преклонных годах. Но при этом движения у нее были быстрые, волосы еще не совсем поседели и оставались цвета «соль с перцем», а глаза, темные, как осенняя ночь, смотрели пристально и строго. Она будто видела человека насквозь и знала про его жизнь даже такое, чего он и сам не предполагал. Так, во всяком случае, казалось Марине.

После мяса и винегрета Любина мать подала кофе с карамельками и сухарями.

Старуха отпивала медленно, с наслаждением.

— Сколько, говоришь, лет твоей дочке? — спросила она Марину.

— Три.

Старуха облокотилась на ручку старого коричневого кресла.

— А у меня две дочки. Сын в Таджикистане был — убили. В девяносто третьем году. Мы убежали оттуда. Как раз Любка родилась. Отец ее там остался — не знаю, живой сейчас или нет. Куда бежать, не знала. Женщина одна, из наших, сказала: в Красноярск надо ехать. Ну, поехали в Красноярск. В деревянном доме жили, потом вот квартиру нам дали. Ничего зажили, хорошо. Любка вот только с Яном с этим связалась…

Люба закатила глаза к потолку, дернулась, но ничего не сказала.

— Родня его нас не любит, губу кривит: джуги, джуги… А мы что — мы люди простые, советские… Ты кофе-то пей. У меня хороший кофе. Я лучше без хлеба посижу, а кофе сварю.

— Спасибо, — сказала Марина. Кофе для нее был слишком крепкий, кисловатый.

— Угощайся… Посуда красивая у меня. Я ее на рынке «Злобино» у одного деда сменяла. Цветок ему продала в кадке. Сказала — лечебный.

— Правда лечебный? — уточнила Марина.

— А кто бы его знал! Может, и правда. Слушай, а ты почему к нам раньше не приезжала?

Марина растерялась:

— Так вы меня не звали.

Старуха усмехнулась:

— А мы никого не зовем. Кто знает — сам приходит… Ты приходи. Мы тебе рады будем.

— Приходи! — точно разморозившись, энергично кивнул Сашко.

* * *

Только вернувшись домой, Марина спохватилась, что совсем забыла спросить имя Любиной бабушки.

— Тома ее зовут. Тамара Михаэлевна, — ответила Люба по телефону. — Слушай, ну как ты думаешь, мне к заведующей прийти?

— Конечно, прийти! Она ведь ждет, — как можно убедительней сказала Марина.

— Так ведь страшно… Может, ты со мной сходишь?

Марина, сама себе удивляясь, ответила:

— Обязательно схожу.

Договорились, что Любка придет в понедельник, но она появилась только во вторник и перед самым кабинетом заведующей думала повернуть назад. Одета она теперь была скромно, в легонькую куртку на рыбьем меху, из-под которой виднелся подол затасканного шерстяного платья, и только лиловые сапоги на шпильках выдавали в ней кокетливую модницу.

— Попроси, чтобы оставили, — посоветовала Марина, чувствуя к подружке какую-то жалостливую нежность.

Любка слабо помотала головой:

— Нет… Подумай сама, как мне тут работать? Все надо мной насмехаться будут. Одна ты нормальная.

Марина вынуждена была согласиться. Как только Люба появилась в садике, завхозиха — вроде как в шутку — замахнулась на нее лопатой, а тетки-воспитательницы, гулявшие с детьми на участке, поглядели так осуждающе, что Марине бы и самой расхотелось идти куда-то ми-
мо них.

— Ну понимаешь, надо… Ты иди, а я здесь, рядышком постою.

Через неплотно закрытую дверь Марина слышала, как заведующая, сердито стуча ногтями по столешнице, выговаривает Любке за ее прогулы. Та всхлипывала, каялась, умоляла простить.

— Прощу я тебя, когда долг отдашь, — громогласно объявила заведующая.

— Да отдам, отдам! — слезливым тоном обещала Любка.

— Двадцать тысяч сразу отдать не шутка! — вдруг услышала Марина из коридора и не поверила своим ушам.

Из кабинета заведующей Любка вышла с глазами, полными слез.

— Ты когда ж успела столько назанимать?

Любка вытерла глаза рукавом, размазывая тушь по смуглым щекам:

— Да когда, когда… Сами давали. На долг за садик дали, за квартиру заплатить попросила — дали. Платье вот на Новый год купила, у Яна дома оставила… Красивое платье. Я же силой отнимала, что ли? А отдать я не могу, вот две недели теперь отрабатывать. О-ой! Они ж меня теперь ненавидят! Какую-нибудь гадость сделают. В компот плюнут… — запричитала Любка.

В компот ей никто не плевал, но ругали во время прогулки на участках, разумеется, хором, и особенно усердствовала Надежда Петровна:

— Я как ее мальчишку увидела, тут же поняла — ненормальный. Говорить не может, орет, не спит… Психический, сразу заметно.

Марина при таких разговорах всегда молчала, и на нее стали неодобрительно коситься. Лишь полуглухая нянечка Маша, живущая в своем, наверняка добром мире, продолжала приветливо улыбаться, встречаясь с Мариной в коридорах детского сада.

В конце февраля Любке выплатили деньги, из которых она вернула большую часть долга. Марина не решилась просить у нее свои две тысячи сразу и, поколебавшись, только взяла с подруги обещание:

— В марте уж точно отдай, хорошо?

Любка бросилась ее обнимать:

— Конечно! Я сейчас устроюсь куда-нибудь, садиков много… И сразу позвоню тебе.

Марина, желая помочь, выписала из интернета несколько адресов детских садов, где были вакансии нянечек, официально именуемых младшими воспитателями. Нянечки требовались много где, однако у Любки наличествовали две существенные особенности, сильно затруднявшие ее трудоустройство: уже имевшийся и собиравшийся вскоре родиться ребенок.

— Ну как? — спрашивала Марина у подружки почти каждый вечер.

— Не берут… — жалобно объявляла Любка. — Я не говорила, что беременна, а пришла — они как-то сами догадались… Вот хитрые, а! По глазам, что ли, видят?

Прошел месяц, и Марине стало казаться, что Люба просто не хочет устраиваться на работу.

— Ты уборщицей пойди или кассиром в супермаркет, — уже слегка раздраженно подсказывала Марина.

— Ага, а куда я Максимку дену? Ты думаешь, бабушка будет с ним возиться? Она деньги дает, продукты. А возись, говорит, сама.

— У тебя еще брат есть, — сказала Марина. — Он же вроде как дома сидит.

Люба нахмурилась:

— Он занят.

— Наркотиками торгует? — бесстрашно спросила Марина, уже готовая услышать все что угодно.

Любка вспыхнула:

— Сама ты наркотиками! Как язык повернулся? Металлолом он собирает, вот что. Собирает и сдает.

Марина пожала плечами:

— Так это же не работа, это так… Хобби.

Любка обиженно надула губы:

— Как — не работа?! Да он с другом однажды ванну чугунную из земли выкопал, ага! Выкопали и сдали.

— Где выкопали? — удивилась Марина.

— На даче в Водниках… В общем, работает он! — рассерженно заявила Любка.

Марина вздохнула:

— Не сердись. Я же думаю, как лучше. Я помочь хочу.

Любка примирительно улыбнулась:

— Да я не сержусь. Так-то Сашко для Максимки дядя хороший. Игрушки ему дарит. Но он же ему не мать…

* * *

В апреле Любка сообщила, что все же устроилась нянечкой в детский сад. На удивление, он оказался совсем рядом, чуть ли не напротив ее дома. На всякий случай Марина сделала туда контрольный звонок, и только когда тамошняя заведующая подтвердила, что Любовь Рустамовна Губина в самом деле зачислена в штат, успокоилась и стала ждать обещанного возврата долга, заранее рассчитывая на упомянутые в пословице три года. Сергей собирал документы для устройства на вахту и каждый вечер мониторил банковские предложения по ипотеке, пытаясь не прогадать и найти самый выгодный вариант. Марина с нетерпением ожидала, когда они наконец переселятся из ветхой гостинки в собственное, пусть и такое же по размерам, но чистенькое и новое жилье. Долгожданное обретение своего угла давало ей силы терпеть все трудности и пропускать мимо ушей уже ставшие обыденными замечания Сергея о том, что она плохо готовит и не умеет зарабатывать.

С ребятишками в старшей группе работать было интересно: они рисовали картинки в самых разных техниках, делали аппликации, бойко решали задачки. Марина стала подумывать, что работать воспитателем не так уж плохо, и в конце весны собиралась записаться на курсы повышения квалификации, которые обещала методистка.

Но звонок матери из деревни изменил все планы.

С мамой они созванивались пару раз в неделю, говорили немного: Марина хоть и переживала за родных, но, не видя маму, отца и сестру с братом в лицо уже больше года, поневоле от них отвыкла. О своих печалях она никогда особенно не распространялась, с самого детства жалея мать, и без того измотанную работой в пекарне, уходом за стариками (бабушка с дедом умерли у нее на руках) и детьми. Обычно, когда мама звонила или Марина сама набирала ее номер, разговор был простой: получили зарплату, Сергей купил плитку, Анютка выучила стихотворе-
ние — перечень будничных дел.

— Ну и слава богу, — отвечала на такой рассказ мать и, похоже, искренне радовалась тому, что ее дочка живет в большом городе и у нее все складывается хорошо.

Но на сей раз было иначе.

— Доченька… — услышала Марина в трубке знакомый глухой голос. — Доченька, папа умер. Приезжай как можно скорее… Приедешь?

— Да-да! — закричала Марина, еще не совсем осознав смысл услышанного.

— Угу… Мариночка, а нет у тебя… это… Нет у вас денег с Сережей? Может, отложили? У меня отложенного нету, сама знаешь. Люди помогут, конечно, кто чем… Но, может, есть у вас?

Марина ответила что-то невнятное и, не в силах слушать мамин плач, положила трубку.

Сергей сразу же ответил, что денег нет:

— Надо первоначальный взнос за ипотеку вносить. У меня уже встреча в банке назначена.

— Ну возьми ты оттуда тыщ десять, — попросила Марина.

— Тут десять, там десять… Я занять бы еще мог, а так отдать… Вот честное слово, как-то не вовремя отец у тебя умер.

Марину будто кипятком ошпарило от таких слов. Ее прорвало после долгих месяцев молчания.

— Извини, тебя не спросил! — крикнула она. — Ты у нас все любишь контролировать! Сменщики у тебя плохие, работа у тебя плохая, я тебе плохо уют навожу, а ты у нас замечательный! Ты у нас золотой!.. На божничку только поставить!

Серега, тяжело дыша, ответил с презрением:

— А ты прямо хорошая… Деревня.

Марина заплакала.

* * *

Пять тысяч Серега все же выдал, вытащив оранжевую бумажку из внутреннего кармана куртки.

Любкин номер снова был недоступен. Написав на работе заявление на отпуск за свой счет, Марина решила ехать к ней домой, надеясь, что получит хотя бы тысячу. Матери в деревне была важна каждая копейка.

В полупустом автобусе Марина села у окна, прижала к себе дочку. Пассажиры сплошь уткнулись в телефоны. За окном проплывали уже знакомые пейзажи: старые панельные хрущевки с магазинчиками на первых этажах, расчерченные остроугольными клумбами скверики, квартал переделанных под торговый центр корпусов бывшего завода, скрытые за жестяным забором жалкие избушки. Город был полон людей, но все они в это полуденное время где-то прятались, и никому из них не было дела до Марины и ее умершего в далекой деревне отца.

Моросил дождик, пахло весной. Вдоль аллейки, ведущей к Любкиному дому, зацветали белым яблоньки. Дверь в подъезд оказалась открытой. Марина вдруг заметила, что внутри грязно и заплевано, а прямо возле порога валяется целая россыпь окурков. Ее охватили страх и брезгливость. На секунду показалось, что она вовсе не была здесь, в этом доме, только видела фильм о ком-то, похожем на нее. Это не она, а другая Марина держала на коленях цыганенка, кружками пила черный кофе, закусывая ветчиной, и сама по глупости отдала какой-то хитрой особе кровно заработанные денежки.

Дверь в квартиру открылась легко — стоило только два раза негромко постучать. Марина крепко держала за руку Анютку, намереваясь не пускать ее внутрь, но дочка, завидев в глубине коридора Максима, побежала к нему, будто к хорошему знакомому.

Сашко стоял на пороге, улыбаясь:

— Привет.

Марина ответно поздоровалась и прошла внутрь. Любки, ее матери и отчима не было. В большой комнате мельтешил телевизор, а на полу валялись мотки кабеля, большая часть которого была уже очищена.

— Работаю вот, — объяснил Сашко, усаживаясь в кресло и ловко отдирая изоляцию канцелярским ножиком.

Старуха вышла из кухни с неизменной кружкой кофе.

— Мариночка, здравствуй, — глухим голосом сказала она. — Пойдем, со мной кофейку попьешь.

— Нет, Тамара Михаэлевна, спасибо, — поспешно отказалась Марина. — Я ведь по делу пришла. Люба у меня деньги занимала, уже давно… Обещала, что вернет, — и вот, не вернула… А мне они срочно нужны. Она вам ничего не говорила?

Бабка пожала плечами с равнодушным видом:

— Не говорила. Она вообще от нас многое скрывает. Вон на выходных опять к своему дружку уехала. Нехороший он человек, водкой торгует. И семья его такая же. На нас косо смотрят, а у нас дело хорошее — металлолом. Этим еще пионеры занимались.

— Угу, — кивнула Марина, чувствуя, что в груди становится жарко и к глазам подступают слезы. — Так вы не скажете, Люба когда дома будет?

Старуха вздохнула:

— Может, в пять, а может, вовсе домой сегодня не придет, к своему любезному укатит. А много, говоришь, она тебе должна?

Почувствовав в голосе хозяйки дома нотку участия, Марина заговорила уверенней:

— Две тысячи… Понимаете, я бы и еще подождала, но у меня горе случилось — отец ночью умер. Надо ехать, а это возле Енисейска, и эта сумма — только на дорогу туда… Мама звонила, у нее на похороны денег нет, по соседям собирает. Надеется, что помогут, есть же добрые люди…

— Конечно, есть, — задумчиво сказала старуха. — Сашко, ты скоро с кабелем закончишь?

— Через полчаса, наверное, — отозвался из комнаты внук.

— Тогда слушай. Заканчивай и беги сдавать Азиму. Что принесешь, мне отдай. Тут девочке надо.

Изумленная Марина порывалась что-то сказать, но под магнетическим взглядом старой цыганки осеклась, растерялась.

— А пока пойдем со мной кофе пить, — приобняла ее за плечи бабка. — У меня лепешки свежие испечены…

Марина на всякий случай прихватила на кухню свою сумку и тут же заметила, как насмешливо глядит на нее Тамара Михаэлевна.

— Да не бойся, — засмеялась старуха. — Садись давай, садись!

Дождик за окном припустил сильнее. Форточка в кухне была открыта, и Марина хотела ее захлопнуть, чтобы не простудить Анютку.

— Оставь, — покачала головой Любина бабушка. — Пусть воздух вольный подует… Любка про тебя рассказывала.

— Что?

— Что хорошая ты, за Максимкой смотришь, всегда переоденешь его, с ребятишками ласковая. Что на работе у вас ее защищала. Я вот что тебе скажу, — старуха задумчиво погладила тонкую Маринину руку, — добрая ты, сердце у тебя золотое. Доверчивая только очень. Через это в жизни твоей уже неприятности были и еще будут. Но все-таки люди твое добро всегда вспомнят и в беде тебя не бросят. А муж твой позаглядывается на других, да и поймет, что ты лучше.

Марина растерянно поглядела на хозяйку дома:

— Это вы мне все. .. нагадали?

Старуха усмехнулась:

— Тут и гадать не надо, видно и так…

Сашко принес такую же оранжевую бумажку, какую рано утром выдал Серега, и торжественно вручил ее Марине, улыбаясь во весь рот. Марина не удержалась от слез.

— Ладно, ладно тебе, — вздохнула Тамара Михаэлевна. — Что делать, если Любка не отдает. Уедет сегодня вечером… Хотя как ей иначе? За любимым поедет. Ты бы вот тоже за своим поехала, правда же?

— Да я и так поехала, — согласилась Марина, вытирая слезы.

— Ну вот я и говорю… Доля такая женская… Ты кофе пей, пей.

* * *

На похоронах мать была отрешенной, задумчивой. Марине виделось в ее лице кроме грусти и какое-то просветление: ведь несколько лет матери приходилось дохаживать стариков, потом слег отец, и только теперь судьба сняла с нее тяжкое бремя непрестанной заботы о близких. Все эти годы ей помогала за небольшую плату соседка, тихая пьяница, которая теперь тоже освободилась от своих обязанностей и, стоя у могилы рядом с матерью, так же плакала, утирая слезы платком.

Оставались, правда, еще брат с сестренкой, близнецы, — оба заканчивали школу. Мать направляла их в тот же многопрофильный енисейский техникум, который окончил Маринин Серега. Сестра молчаливо соглашалась, братишка же заявил, что никакой техникум ему не нужен, потому что он станет блогером, и показывал Марине свои кое-как смонтированные видео. И брат, и сестренка, похоже, думали об одном — как вырваться из глуши, переехать в город, и не понимали, как там может быть одиноко, особенно на первых порах. Или так оно было только для Марины?

Дома Серега неожиданно извинился перед ней:

— Слушай, прости, что сказал так насчет отца, и вообще, что ворчу… Просто люди переезжают, у них быстро все срастается — жилье, машина… Работают легко, блоги какие-то делают, стримы… ногти вон. Посмотришь на других — зло берет: почему я-то пахать должен как проклятый? Хочется ведь легко жить, понимаешь?..

Марина была рада этим словам, но в то же время едва ли не впервые ощутила себя в чем-то опытней, мудрее Сергея:

— Это только кажется, что живут легко. У всех беды свои, если внимательней посмотреть.

— Так-то да, наверное. Вот и Кристинка… Первые два года мать же ей деньги слала. Потом уж она этого Рустама нашла… Нерусский, зато обеспеченный.

Марина захотела наконец рассказать мужу про Любку и ее родственников, но все-таки не стала, ограничилась упоминанием, что подружилась с одной девочкой на работе.

* * *

Через пару месяцев настало цветущее, полнокровное лето. Старый дворик панельной пятиэтажки у Качи тонул в пышных облаках тополиного пуха, а в высоком небе, наоборот, облаков не было — оно дышало теплом и сияло яркой голубизной.

Из окна еще с улицы слышались музыка и смех. Марина долго думала, что можно подарить Любиной бабушке на день рождения, перебирала в уме разные варианты — от колоды карт таро до банки кофе — и в конце концов остановилась на цветастой шали с кистями.

— Как думаешь, понравится ей мой подарок или нет? — беспокойно спросила Марина у подружки еще в подъезде.

— Да не переживай! Не понравится — продаст. Пошли!

Шалью именинница, кажется, осталась довольна. Любка сказала бабушке, что они с Мариной посидят немного в маленькой комнате, а уже потом выйдут к столу. Гостей в дом нагрянуло больше десятка, все они собрались в зале, громко разговаривали, пересыпая русскую речь цыганскими словами. Большая комната была празднично убрана, стол ломился от мяса и салатов, а в коридоре валялись пакеты с вещами и просто разбросанные тряпки.

— Это я переезжаю, — с гордостью объяснила Любка. — К мужу!

Она стала показывать гостье пеленки, кофточки, ползунки для будущего ребенка и вся так искрилась радостью, что и Марине стало казаться: прямо здесь и сейчас, в знойный день долгожданного лета, рождается новая прекрасная жизнь.

Музыка в зале играла быстрая, молодежная, но в тот момент, когда Марина и Люба — принаряженная, с золотыми кольцами в ушах — вышли к столу, Тамара Михаэлевна сказала:

— Поставьте-ка мою любимую, старинную.

Марина внутренне замерла, гадая, какой же может быть эта старинная песня. В уме промелькнуло несколько знакомых романсов, но с диска неожиданно послышался голос Валерия Ободзинского, проникновенно запевший «Восточную»:

Льет ли теплый дождь,

Падает ли снег,

Я в подъезде против дома

Твоего стою…

И от протяжных, нежных звуков этой песни, которую любила мама, Марину охватило томительное желание сказать что-то доброе собравшимся здесь людям, которые еще год назад показались бы ей страшными и чужими. Но что сказать — она не знала, поэтому просто обняла Любку и плавно закачалась с ней в такт задушевной мелодии.

* * *

Марина почему-то знала, что Люба родит девочку. Так и вышло: темной и ветреной сентябрьской ночью у подруги родилась дочка Катя. Любка прислала несколько фотографий наряженной малышки по вайберу, первый месяц все время осведомлялась, как у Марины дела, а потом писать перестала, хотя раньше говорила, что, когда родит, обязательно позовет в гости. Марина не обиделась, помня, сколько хлопот было в свое время с маленькой Анюткой. Это сейчас дочка сама одевается и бегает, а ведь первые два года не слезала с рук. А у Любки еще и старший ребенок.

На деньги, взятые в ипотеку на десять лет, купили однушку. Марина предлагала взять студию, чтобы быстрее рассчитаться с кредитом, но Сергей настоял на своем: пусть платить дольше, зато полноценная квартира — и наконец-то своя.

Ближе к весне он уехал на вахту, и тут о Любке пришла весточка: позвонили из микрозаймовой конторы. Марина ответила, что Любку знает, что работать она сейчас не работает, а находится в декретном отпуске и живет в Емельянове. После этого разговора Марина набрала Любкин номер. Разумеется, никто не ответил. Но через несколько дней Люба объявилась сама и стала настойчиво спрашивать, можно ли заглянуть в гости.

— Заходи, — разрешила по телефону Марина. — Только ответь, что это за долг у тебя в микрозайме? Его же надо отдавать.

— Отдавать, отдавать… — проворчала Любка. — Не всякому надо отдавать. Там мошенники сидят, они знаешь какой процент с людей берут?! Тюрьма по ним плачет. Ты скажи лучше — можно я к тебе приду завтра вечером? Как раз Восьмое марта было вчера, отметим с тобой…

— Приходи, конечно… — согласилась Марина, чувствуя, что без приключений не обойдется.

Любка переступила порог с двумя небольшими сумками, втащила за собой что-то резво лопочущего Максимку.

— Здравствуй, дорогая! Куда у тебя вещи можно поставить?

Марина положила сумки на диван. Одна из них была легкой — должно быть, с одеждой. Другую Любка, едва разувшись, открыла сама — она оказалась полной украшений и косметики.

— Что случилось-то? — со вздохом спросила Марина.

— Да чего? — Люба невинно поморгала карими глазами, опушенными густыми нарощенными ресницами. — С Восьмым марта приехали тебя поздравить. Да, сынок? Где Анечка твоя? Подарков вам привезли! Вот — хочешь спрей для волос? Помады всякие — мне не идут, бледные сильно… Крем тональный, тушь серебряная, маска для лица — белая глина… Что еще? Сережки есть розовые с золотом — красивые-е-е, тебе пойдут! Ну, и это. .. Можно я у тебя сегодня переночую? Надо кое-что тебе рассказать…

Джим Коллинз – Видео/Аудио – УЧИТЬСЯ У МОЛОДЫХ ЛИДЕРОВ: Полное выступление

Ведущий: Джим Коллинз, движимый неутолимым любопытством и желанием задать следующий великий вопрос, посвятил четверть века своей карьеры тому, что делает великим компании работают, а великие лидеры тикают. Джим начал свою карьеру в Стэнфордской высшей школе бизнеса, где в 1992 году получил награду за выдающиеся достижения в области преподавания. Затем он основал лабораторию менеджмента в Боулдере, штат Колорадо, где проводит исследования и участвует в сократовском диалоге с генеральными директорами и командами высшего руководства. Совсем недавно Джим завершил двухлетнее обучение лидерству в Вест-Пойнте. Сегодня Джим собирается поделиться с нами своими мыслями о новых лидерах, которые он почерпнул из своего опыта работы в одном из самых престижных военных институтов США. Давайте поприветствуем Джима Коллинза обратно на The Summit.

{Аплодисменты}

Джим Коллинз:   Ну, доброе утро, добрый день, где бы кто ни был. Я хотел бы начать с выражения благодарности, благодарности Биллу за его прочную дружбу, за его наставничество для миллионов, Саммиту за огромную честь вернуться сюда снова со всеми вами. Я очень чувствую себя среди друзей. Я искренне благодарен. Посвятив четверть века своей жизни исследованию уникального вопроса о том, что движет великим предприятием, будь то в бизнесе или в социальной сфере, у меня появилась возможность измениться. В 2012 и 2013 годах я имел честь служить в классе 1951 Кафедра изучения лидерства в Военной академии США в Вест-Пойнте. Это один из крупнейших в мире институтов по развитию лидерства. Вот уже более 210 лет компания занимается воспитанием лидеров с характером. Я несколько раз ездил в Вест-Пойнт, чтобы участвовать в сократовском диалоге и размышлять о сущности лидерства, о том, как можно создать лидеров и как хорошие лидеры могут стать великими лидерами.

Сегодня я хотел бы поделиться некоторыми своими размышлениями и знаниями. И я делаю акцент на знаниях, потому что я, по сути, был тем, кто узнал больше всего в этом путешествии. Я только надеюсь, что внесу хотя бы малую толику знаний в курсантов и в академию, которым я научился у них. 9Вышел журнал 0005 Inc. , в котором была опубликована статья о моем пребывании в кресле. Он назывался «Перевоспитание Джима Коллинза». Это написано Бо Берлингэм. Вы можете погуглить, если вам интересно. Но у него был замечательный небольшой слоган: «Автор книги , от хорошего к великому, отправился в Вест-Пойнт обучать лидерству. Вместо этого он был тем, кто получил образование».

{Смех}

В этом есть доля правды. Я закончил два года на кафедре изучения лидерства в Вест-Пойнте часовой лекцией перед кадетским корпусом. Более четырех тысяч замечательных, энергичных, целеустремленных, ориентированных на служение юношей и девушек, носящих одежду своей страны, собрались в Эйзенхауэр-холле. У меня в голове возник образ каждого из этих молодых лидеров как вектора, уходящего во времени и пространстве. И если бы вы могли внести свой вклад или хотя бы немного изменить в положительную сторону траекторию этих векторов в течение всей жизни, это могло бы стать огромным прорывом. Поэтому для меня это было не только огромной возможностью, но и огромной ответственностью. Итак, моя миссия состояла в том, чтобы бросить вызов этим молодым лидерам, соединив двадцать пять лет исследований крупных предприятий с двумя годами моего обучения в Вест-Пойнте, чему я в значительной степени научился у них. И сегодня, вдохновленный вызовом от (Билла), я хотел бы перевести вам то, чем я с ними поделился. Я хотел бы передать то, что я узнал, для молодых лидеров в любом секторе, для молодых лидеров, которые хотят вырасти в великих лидеров. А тем, у кого за плечами еще несколько десятков лет, я просто хотел бы сказать, что все мы молодые лидеры.

{Смех}

Я считаю, что вопросы лучше, чем ответы. Итак, я собираюсь организовать эти размышления в виде семи задач, в виде семи вопросов. Чтобы было ясно, это мои личные размышления и взгляды. Они не отражают официальную точку зрения Вест-Пойнта или Академии. Это всего лишь пример Джима. Надеюсь, вы найдете их полезными.

Вопрос №1 : Чему вы служите? Какому делу вы служите с амбициями уровня 5? На один из своих семинаров в Вест-Пойнте я привел с собой действительно великого лидера. Она один из моих личных героев. Венди Копп, основатель Teach for America. Первое, что заметили кадеты, это то, что Венди застенчивая, сдержанная и тихая, не особенно харизматичная. Вы не обязательно заметите ее в толпе. И она рассказала историю о том, как в двадцать один год она была в дурном настроении. Она не знала, чем хочет заниматься в жизни, и ей нужно было написать диплом с отличием в колледже. Она сделала это в отношении образования и выдвинула две предпосылки.

Предпосылка №1: Каждый ребенок, независимо от его почтового индекса, семейных обстоятельств и места рождения, заслуживает шанса получить солидное образование K–12. Во-вторых, мы должны завербовать некоторых из наших лучших молодых людей, вышедших из колледжа, чтобы записаться по крайней мере на два года в наши школы с недостаточным уровнем обслуживания, от дельты Миссисипи до Гарлема и Бронкса. С момента своего основания Teach for America направила в эти школы более тридцати пяти тысяч членов корпуса, более четверти миллиона подали заявки. Венди Копп показывает, что если у вас есть харизматичное дело, вам не обязательно быть харизматическим лидером.

За двадцать пять лет исследований того, что заставляет великие компании работать, одним из самых убедительных и последовательных выводов, сделанных на основе всех данных, является идея амбиций уровня 5. В «От хорошего к великому », как многие из вас знают, мы открыли идею лидера 5-го уровня, наделенного парадоксальным сочетанием личного смирения — это Х-фактор великого лидерства — личного смирения с совершенно неукротимой волей. Но глубокой внутренней сущностью Уровня 5 является идея служения, ведения служения делу. Мы говорим здесь об амбициях. Возвышающиеся, изнуряющие, неустанные, непрекращающиеся амбиции, но направленные вовне от себя в дело, в предприятие, в цель, во что-то большее и более важное, чем мы сами. Видите ли, эгоистичные лидеры четвертого уровня действительно умеют вдохновлять людей следовать за ними. Лидеры 5-го уровня вдохновляют людей следовать делу. И в этом вся разница.

В Вест-Пойнте я с удивлением обнаружил, что многие кадеты, с которыми я познакомился, казались более счастливыми и увлеченными, чем мои студенты MBA из Стэнфорда, когда я там преподавал. И часть этого, на мой взгляд, заключается в том, что этика служения, приверженность делу большего, чем вы сами, просто пронизывает весь опыт Вест-Пойнта, через все учреждение. И это служба с большой буквы. Все они знают, что некоторые из них могут погибнуть на этой службе.

Теперь вы можете подумать: «Легче иметь честолюбие 5-го уровня, ведущее в каком-то служении, в таких местах, как Teach for America и Вест-Пойнт, где чувство причины так ясно и вездесуще». Но имейте в виду, что изначально мы раскрыли идею амбиций 5-го уровня, используя бизнес-корпорации в качестве набора данных. Вот где мы это нашли. Мы не искали его. Это пришло к нам из данных. Это представление об амбициях пятого уровня, амбициях ради какого-то дела, амбиций к чему-то, чем вы не являетесь, провозглашалось во всех наших исследованиях компаний, когда они были действительно великими, в отличие от тех, которые заражены болезнью угнетающей посредственности или находятся в упадке.

Вот почему я хотел бы бросить вызов молодым лидерам во всех сферах жизни, когда вы направляетесь, поскольку вы являетесь одним из тех векторов, чтобы делать то, что всегда делали величайшие предприниматели и строители, великие строители. : наполнить ваше предприятие какой-либо целью, выходящей далеко за рамки простого зарабатывания денег. Деньги подобны крови и еде, кислороду и воде — необходимы для жизни. Без них нет жизни. Но не в них смысл жизни. Приверженность обслуживанию не является выбором сектора; это выбор жизни. Или, говоря словами другого известного лидера, Фрэнсис Хессельбейн, которая привела девочек-скаутов обратно от хорошего к великому: «Служить — значит жить».

Вопрос №2: Будете ли вы довольствоваться тем, чтобы быть хорошим лидером, или вы вырастете, чтобы стать великим лидером? Питер Друкер, один из моих наставников, самый значительный мыслитель в области управления за последние сто лет, сделал основополагающее наблюдение, что двадцатый век будет характеризоваться фундаментальным сдвигом, при котором клеточная структура общества, свободного общества, станет организацией. хорошо управляемым, и что это была лучшая и единственная действенная альтернатива тирании. И в этом он был глубоко прав. Я считаю, что мы, возможно, находимся на пороге перехода в двадцать первом веке от общества хорошо управляемых организаций к обществу, состоящему из хорошо управляемых сетей. Вы не управляете сетью. И если это так, нам понадобится сильное лидерство, распределенное по всем секторам.

Одной из моих целей на кафедре изучения лидерства в Вест-Пойнте было попытаться прояснить обманчиво простой вопрос: что такое лидерство? Мы постоянно говорим об этом, но что именно? Конечно, лидерство — это не личность. Мы постоянно путаем лидерство и личность. Это не позиция. Это не титул. Это не ранг. Это не сила. Я считаю, что Джеймс МакГрегор Бернс был по существу прав, когда сказал: «Настоящее лидерство существует только в том случае, если люди следуют за ним, хотя в противном случае у них была бы свобода не следовать за ним». Призывать к власти, званию, положению или титулу в качестве основного средства достижения цели — значит отказываться от лидерства. Некоторые из наиболее эффективных военачальников, которых я знал, очень мало полагаются на звание или положение. Генерал Колин Пауэлл, в книге которого Это сработало для меня , которого я горячо рекомендую всем вам, сказал: «За свои тридцать пять лет службы я никогда не припомню, чтобы говорил кому-либо, что это приказ», предпочитая вместо этого отдавать команды, как он называл, самое нежное прикосновение.

А в Вест-Пойнте, опираясь на идею вести людей отсюда туда, я наткнулся на замечательное высказывание генерала Эйзенхауэра, в котором он сказал, что лидерство — это искусство заставить людей хотеть делать то, что должно быть сделано. Обратите внимание на эти три части. Как лидер №1 вы должны знать, что нужно делать.

Я имею в виду, что часть ответственности лидера заключается в том, чтобы понять, что нужно делать в больших делах, и чаще всего, чтобы быть правым. Во-вторых, речь идет не о том, чтобы заставить людей делать то, что должно быть сделано; речь идет о том, чтобы заставить их хотеть делать то, что должно быть сделано. И в-третьих, это не наука; это искусство. Каждый человек должен развивать свое собственное мастерство. Это может быть ораторское искусство. Это может быть ручка. Это может быть гениально для того, чтобы выяснить, кто из шести человек должен попасть в комнату и какой единственный вопрос нужно задать. Это развитие вашей собственной особой формы искусства. Вы учитесь у других, но не копируете их. Бетховен учился у Гайдна, но не копировал Гайдна.

Теперь, говоря об Эйзенхауэре, что делал Дуайт Эйзенхауэр в начале 1936 года? Он был относительно ничем не примечательным майором и работал помощником, переносившим сумки Макартура на Филиппинах. Восемь лет спустя он был Верховным главнокомандующим союзными войсками, а затем президентом Соединенных Штатов. Он не начинал как Эйзенхауэр, как мы знаем сегодня. Он превратился в Эйзенхауэра. Большинство великих лидеров в каждом секторе, с которыми мне довелось пообщаться, — большинство великих лидеров не начинали как великие лидеры. Из них вырастают великие лидеры. Главный вопрос заключается в том, будете ли вы делать все возможное, чтобы масштабировать свое лидерство по мере роста требований вашего предприятия? В качестве вашего стремления, в качестве вашего дела, по мере того, как ваше предприятие масштабируется с 1X на 2X, с 5X на 10X, увеличите ли вы свое лидерство с 1X на 2X, с 5X на 10X? Потому что, если ваши БИХАГи достаточно велики, вам придется много расти. И это подводит меня к

Вопрос № 3: Как можно переосмыслить неудачу как рост в погоне за БИХАГом? 15 мая 2007 года я сидел на склоне Эль-Капитан в долине Йосемити, занимаясь скалолазанием с молодым человеком по имени Томми Колдуэлл. Томми — величайший свободный альпинист всех времен в окрестностях Эль-Капитана. Мы начали говорить о БИХАГах. БИХАГ — это термин, восходящий к книге « Построенные навечно », которую я написал в соавторстве с моим дорогим наставником и другом Джерри Поррасом. Это расшифровывается как Big Hairy Audacious Goal. И Томми задал мне вопрос: «Джим, этот БИХАГ, эта волосатая вещь, должен ли БИХАГ быть достижимым?»

«Почему ты спрашиваешь?»

«У меня есть идея для восхождения».

Глядя в сторону Эль Капа, мы могли видеть алебастровую гладкую стену, называемую Стеной Рассвета, в которой отражался утренний свет. Чтобы получить представление об Эль-Капитане, я бы хотел, чтобы вы представили себя стоящим у подножия Эмпайр-стейт-билдинг. Затем сложите еще один, а затем еще половину одного и посмотрите вверх, и вы почувствуете высоту. Теперь сделайте его шириной в милю; вы понимаете масштаб этой вещи. И он вертикальный и нависающий. Идея Томми заключалась в том, чтобы свободно взобраться на Стену Рассвета, самую гладкую, самую красивую, впечатляющую и ужасающую часть стены. Свободное лазание означает, что вы используете веревки, но они здесь только как средства безопасности. Вы должны продвигаться вверх по каждой отдельной части подъема собственными силами пальцев рук и ног. Некоторые трюмы на Стене Рассвета настолько малы, что их легче увидеть ночью в свете фар, когда можно получить немного контраста, чем при ярком дневном свете, когда очень трудно увидеть трюм. Представьте себе, что трюмы настолько малы, что вы не можете видеть их при солнечном свете, поэтому вам нужно видеть их ночью в свете налобного фонаря. Это небольшие трюмы. И это на вертикальной стене, и он собирается лазить по ней свободным лазанием. Это будет самое сложное свободное лазание по бигволлу в истории. «Но я не знаю, смогу ли я это сделать», — подумал он про себя. И он сказал вслух: «Возможно, придется подождать следующего поколения».

Я сказал: «Ну, Томми, я знаю одно: если ты точно знаешь, что будешь делать Стену Рассвета, то это не БИХАГ».

Перенесемся на пять лет вперед, к лету 2012 года. Я взял Томми с собой в один из своих визитов в Вест-Пойнт, чтобы принять участие в семинаре по лидерству с командой скалолазов Вест-Пойнта. Томми посвятил себя БИХАГу, взобравшись на Стену Рассвета свободным лазанием, и к тому времени, когда мы вместе летели в Вест-Пойнт, у него не было ничего, кроме внушительного списка неудач на Стене Рассвета. Он продолжал терпеть неудачу. Четыре года он терпел неудачу. Ему все время не удавалось придерживаться динамометрического движения. Представьте, что вы берете карандаш и прислоняете его к стене, и это ваша ручка. Ты буквально хватаешь это и бросаешься в сторону на семь футов, ничего не касаясь, без рук, без ног, как какая-то древесная обезьяна, на семь футов в сторону, на тысячу футов над землей, и хватаешься за другую маленькую хватку. И это еще не самая сложная часть поля.

{Смех}

Я спросил Томми, я сказал: «Прошло четыре года. Вы просто терпите неудачу и терпите неудачу и терпите неудачу. Почему ты возвращаешься? Ты самый опытный скалолаз своего поколения, и теперь все, что ты получаешь, — это неудача».

«Ты не понимаешь, Джим. Я не ошибаюсь. Я расту. И в этом смысл подъема. Это делает меня сильнее. Какова обратная сторона медали успеха? Это не провал; это рост».

Затем Томми спросил меня: «Как кадеты относятся к этому, переосмысливая неудачу как рост?»

Отличный вопрос. И когда я спросил кадетов, собравшихся в Эйзенхауэр-холле: «Сколько из вас потерпели неудачу здесь, в Вест-Пойнте?» ну, поднялось четыре тысячи рук. «Сколько из вас испытывали глубокое чувство неадекватности?» Поднялось четыре тысячи рук. Позвольте мне увидеть поднятие рук в этой комнате. Кто из вас хоть раз в жизни чувствовал глубокое чувство несоответствия тому, с чем вы столкнулись?

{Смех}

Да. Как вы можете переосмыслить весь опыт, если вы не терпите неудачу; ты растешь?

Итак, удалось ли Томми на Стене Рассвета? Через две тысячи восемьсот один день после того майского дня, когда Томми спросил, должен ли быть достижим БИХАГ, Томми оказался на вершине, преуспев на Стене Рассвета. Но это не самая впечатляющая часть истории. На подъеме тридцать веревок. После того, как он преодолел самые трудные средние веревки — веревки 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, — он встал на штуку под названием Вино-Тауэр. Осталось пройти тысячу футов, и те из нас, кто знал Томми, знали, что эта последняя тысяча футов не будет для него трудной, что он сможет одним махом добраться до вершины, захватить славу, совершить самый трудный подъем в истории с весь мир смотрит.

И это январь, достаточно прохладно, чтобы ухватиться за эти маленькие зацепки, но это сопряжено с риском, который заключается в том, что если вы попадете в метель, она может стереть восхождение, потому что вы получаете снег на вершине, который затем тает в ледяные щиты. , которые затем разбиваются, как оконные стекла гильотины, которые обрушиваются на вас. Ужасающий. Таким образом, каждый проходящий день — это риск того, что он все еще может подойти к концу. И возникла проблема. Партнер Томми, Кевин Джорджесон, застрял на 15-м поле. У вас есть выбор. Вы стремитесь к вершине, хватаетесь за вершину, достигаете БИХАГа? Или ты делаешь то, что делал Томми? Томми снова спустился, рискнул лишними днями, остался на стене и взял на себя обязательство провести Кевина через подъем. И тренировал его, и оставался с ним, и страховал его через 15, 16, 17, 18, 19, и 20; и они поднялись на вершину вместе как команда.

{Аплодисменты}

Это подводит меня к Вопрос №4 . Как вы можете добиться успеха, помогая другим добиться успеха? В начале своего пребывания на посту руководителя в Вест-Пойнте я постоянно спрашивал кадетов: «Что здесь сложного? Что сложного?» Они говорили о учебной нагрузке и том факте, что им приходилось совмещать сложную учебную нагрузку с физическими требованиями и военной подготовкой; это сложная среда, и просто управлять своим временем сложно. Но в конце концов я продолжал слышать это слово, IOCT. Я такой: «Ну, что такое IOCT?»

«Сэр, вы не хотите знать, что такое IOCT».

«Нет, правда».

«Сэр, вы не хотите знать».

«Расскажите мне о IOCT».

Испытание на полосе препятствий в помещении. Это в спортзале Hayes, и это работает так, что в основном идут часы; и вы должны пролезть под ограждением, перебежать через шины, перепрыгнуть через коня, схватиться за восьмифутовую полку, накинуть мантию и перелететь боком через эти решетки, перепрыгнуть через шину, пересечь бревно, сальто (которое они называют боевой перекат) через стену, через перекладины, по канату рука за рукой; затем вы берете набивной мяч и бежите по дорожке. Это действительно больно.

Но вот ключ. Настало время выпускных. Три минуты тридцать секунд для мужчин. Если вы не уложитесь в это время, вы не закончите учебу. Немного другое время для женщин. Они не успевают, они не заканчивают школу. Представьте себе, что вы проработали четыре года в Вест-Пойнте с отметкой 3:35 и не закончили учебу. Итак, я хотел испытать немного опыта кадета, поэтому я решил, вопреки всему здравому смыслу. . .

{Смех}

это подарок самому себе на пятьдесят пятый день рождения. . .

{Смех}

Я бы тренировался и пытался провести IOCT во время выпуска двадцатидвухлетнего кадета. Я не рекомендую это для вашего пятьдесят пятого дня рождения.

{Смех}

И я помню, как был там в спортзале Hayes, и я работал над препятствиями, и кадеты приходили мне на помощь, и я работал на полке, а они приходил и очень любезно говорил: «Сэр, не делайте этого так. Сэр, вы выглядите как старик. Хорошо . . .

{Смех}

Я старик. Итак, однажды я стою там, и я сделал перерыв, работая над IOCT, и я отошел в сторону, и я заметил кое-что интересное. Были группы кадетов, помогающих другим кадетам. Вы должны помнить, что в Вест-Пойнте у всех что-то не получается. Были курсанты, для которых IOCT был тем, что действительно могло им помешать. Их одноклассники нашли время в своей занятой жизни, чтобы прийти и убедиться, что их друзья прошли IOCT. Если бы я мог вынести из этого опыта одну вещь, которую я хотел бы разлить по бутылкам и внедрить в каждую организацию, это была бы идея о том, что мы добиваемся лучших результатов только тогда, когда помогаем добиться успеха другим. Эта идея о том, что когда вы сталкиваетесь с серьезными проблемами, недостатками, трудностями, риском или страхом, ответом будет: «Позвольте мне помочь вам». И создать эту невероятную идею, что вы никогда не одиноки.

Я вернулся из Вест-Пойнта, думая о вовлеченных культурах. И я нарисовал этот треугольник — мы с Томми нарисовали его в самолете — вдохновенных побуждений. Если бы вы могли встроить это в свою организацию, эти три точки этого треугольника. В одной точке наверху находится идея служения. А внизу справа — идея успеха. А внизу слева идея роста, верно? Мы говорили обо всех трех аспектах: обслуживании, успехе и росте. Но если бы вы могли построить культуру, которая служит делу или цели, ради которой вы готовы страдать, ради которой вы готовы пожертвовать; и у этого есть вызов или рост в форме БИХАГов, которые подталкивают людей и заставляют их расти, потому что они такие трудные; и идея общего успеха встроена в культуру, идея «Что мы можем сделать, чтобы укрепить идею о том, что мы добиваемся успеха, только помогая друг другу?» — именно так, я думаю, мы создаем смысл. Ибо, на мой взгляд, невозможно иметь великую жизнь, если это не осмысленная жизнь. И я считаю, что очень трудно иметь осмысленную жизнь без осмысленной работы. И как мы создаем смысл? Служба, рост, общий успех.

Вопрос №5: Нашли ли вы своего Ежика, своего личного Ежика? В предыдущих выступлениях здесь, на Саммите, я обсуждал идею концепции организационного ежа. Это ключевая идея в «От хорошего к великому ». Идея заключается в том, что, сосредоточившись на пересечении трех кругов — чем вы увлечены, в чем вы можете быть лучшим в мире и что движет вашей экономикой или вашим ресурсным двигателем — с большой дисциплиной в середине этих трех круги, вы в конечном итоге начинаете набирать обороты в маховике, который производит прорыв от хорошего к великому. Но сегодня я хочу натолкнуться на идею персонального Ежика.

Представьте, что вы живете на пересечении трех кругов. Верхний круг, чувак, ты увлечен этим и любишь это делать. Когда вы просыпаетесь утром, вы думаете про себя: «Я так надеюсь, что проживу долгую жизнь, потому что нет ничего, что я бы предпочел делать, кроме того, что я делаю». Во-вторых, теперь круг меняется с лучшего в мире на то, для чего вы запрограммированы, для чего вы созданы, для чего вы созданы, для чего вы здесь оказались. Это сильно отличается от того, в чем вы могли бы быть хороши. Позвольте мне проиллюстрировать разницу на моем собственном опыте.

Когда я поступил в колледж, я думал, что стану математиком, потому что я был одним из тех детей, которые хорошо разбирались в математике. Итак, я специализировался на математических науках. Но по пути я встретил тех, кто генетически закодирован для математики.

{Смех}

Я должен был найти другого Ежика. Теперь представьте третий круг. У вас есть экономический двигатель. Вы можете зарабатывать на жизнь и финансировать свои БИХАГи. Теперь представьте, что у вас есть все три из них. Вы увлечены этим и любите это делать; и, человек, ты создан, ты создан для этого, ты был поставлен здесь, чтобы сделать это; и у вас есть экономический двигатель, чтобы зарабатывать на жизнь и финансировать свои БИХАГи. Вы нашли Ежика. И когда вы выходите из своего ежа, это часть источника невероятного, иррационального упорства.

В 1988 году я познакомился с настойчивым Ёжиком. Мне было всего тридцать лет, и мне выпала большая честь начать преподавать курс по предпринимательству в Высшей школе бизнеса Стэнфорда. И я чувствовал себя неполноценным. Я испугался. Многие из моих учеников были опытнее меня, умнее меня, и я знал это. Я подумал, что мне нужна помощь. Итак, я взял телефон и ни с того ни с сего позвонил Стиву Джобсу. И я сказал: «Привет, вы меня не знаете, но я преподаю этот курс по предпринимательству, и я действительно хочу, чтобы он был о том, как превратить малый бизнес в великую компанию, и у меня на самом деле нет любая идея, что я делаю. Не могли бы вы прийти и послушать лекцию со мной и моими студентами, а также провести сессию?» Стив, который, по моему опыту, всегда был любезен, согласился.

В середине занятия с моими студентами он пошутил: «Ну, меня выгнали из моей прошлой компании». Что-то, что мы все, вероятно, должны испытать в какой-то момент, когда нас увольняют. Это было в 1988 году. Всего тремя годами ранее он потерял контроль над Apple в ожесточенной битве за советом директоров. И многие его списали. Некоторые даже смеялись за его спиной. Подумайте вот о чем: когда состоялось собрание пятисот якобы самых важных технологических лидеров Силиконовой долины, он не получил приглашения. Это Стив Джобс. Его новая компания NeXT не стала следующей большой компанией. Замечательные истории Pixar остались далеко в будущем. Они только собирались. Он был в пустыне.

И можно было бы подумать, что он может проявить некоторую горечь, некоторую злость по этому поводу. Я имею в виду, я уверен, что он был ранен. Но он появляется. Он подпрыгнул посреди класса, сел, скрестив ноги, прямо перед собой и сказал: «Итак, о чем вы хотите поговорить?» И у нас была почти двухчасовая сессия о жизни, лидерстве, творчестве, технологиях и строительных компаниях. И он просто не излучал ничего, кроме страсти, энергии и напряженности. Это был человек в своем Ежике. У него была неутолимая любовь к своей работе, поэтому, что бы кто ни говорил, он вставал каждый день и шел на работу каждый божий день. И у него была страсть к идее, идее, что самое эффективное животное в мире — это человек на велосипеде, а компьютеры — это велосипеды для ума. И он спрашивал: «Что изменит мир больше?» Мы могли бы сделать один компьютер в тысячу раз мощнее; или мы могли бы сделать компьютеры маленькими, элегантными, красивыми и доступными и передать их в руки тысяче творческих людей. Он никогда не терял страсти к этой идее. И он был закодирован для этого.

Что, если бы Стив Джобс уволился в 1985 году? Что, если бы Венди уволилась, когда никто не финансировал Teach for America на раннем этапе? Что, если бы Томми ушел на четвертом году обучения на Стене Рассвета? Что, если бы Уинстон Черчилль ушел в отставку в 1932 году, когда леди Астор пошутила: «О, Черчилль? Он закончил. Не совсем. Настоящие творцы остаются в игре. Мы не можем контролировать, мы не можем предсказать каждую руку, которую нам сдают в жизни. Это не совсем зависит от нас. Иногда у вас будут хорошие руки, а иногда у вас будут плохие руки. Но если ты веришь, что жизнь сводится к одной руке, ты можешь очень легко проиграть. Но если вы смотрите на жизнь как на серию рук, и вы отказываетесь выйти из игры, и вы играете каждую руку, которую получаете, будь то хорошая или плохая рука, изо всех сил, это в сумме приводит к огромный, комплексный эффект.

Поднимите руки, сколько из вас где-то на этом пути в какой-то момент жизни были полностью одеты? Я имею в виду лежать на спине, глядя вверх, украшенный. Да. Вот когда нужно оставаться в игре. Конечно, намного проще оставаться в игре и возвращаться каждый раз, когда вы получаете колоду, что даст вам шанс вырасти и повзрослеть, как это сделал Стив Джобс из этого молодого, незрелого предпринимателя, сурового , своеобразный гений с тысячей помощников; но он остался в игре, вырос и созрел, чтобы стать зрелым строителем компании. Но вы должны быть в своем Ежике. Вы любите это делать. Вы созданы для этого. Вы призваны сделать это. Итак, независимо от того, какая рука у вас есть, зачем вам останавливаться?

Профессор Вест-Пойнт Майкл Хеннелли поделился со мной замечательной виньеткой. Когда генералу Джорджу Кэтлетту Маршаллу было около пятидесяти пяти лет, он написал записку своему наставнику, в которой сетовал на то, что опасается, что он быстро стареет, чтобы быть полезным, чтобы иметь какое-либо значение в будущем для армии и своей страны. Но он был в своем Ежике, в том, чтобы быть лидером, который делает все за кулисами, не принимая большого значения. Это был Джордж Маршалл. Так он и остался в игре. И после этой ноты он стал первым пятизвездным генералом в истории армии Соединенных Штатов, начальником штаба сухопутных войск во Второй мировой войне, главным архитектором победы союзников, впоследствии госсекретарем, известным этим небольшим вещь под названием «План Маршалла» и лауреат Нобелевской премии. Если кому-то из вас уже за сорок, или за пятьдесят, или за шестьдесят, или больше, и он задается вопросом: «Я быстро становлюсь слишком старым, чтобы быть полезным?» Я просто хотел бы просто предположить, что настоящее творческое воздействие ускоряется, если хотите, после пятидесяти.

Мужской:   Аминь!

{Смех и аплодисменты}

Джим Коллинз:  На пятидесятилетие или шестидесятилетие просто сказать: «Хорошее начало!»

{Смех}

Вопрос № 6: Сможете ли вы превратить свой микроавтобус в карман величия? В Вест-Пойнте я больше ценил то, что отличное лидерство наверху не имеет большого значения без исключительного лидерства на уровне подразделения. Это клеточная структура. Здесь совершаются великие дела. Когда я смотрю на то, как выдающиеся руководители становятся генеральными директорами, они делают это, не сосредотачиваясь на своей карьере. Они сосредоточились на своей единице ответственности.

На каждом этапе своей карьеры, чем бы они ни управляли, будь то небольшой бухгалтерский отдел или производственное предприятие, контролер, они превращали свое подразделение в центр величия. Именно поэтому их прослушивали. Сосредоточьтесь на своем подразделении, а не на карьере. Каждая ответственность, которую вы получаете, превратите ее в карман величия. Если вы сделаете это, вы, скорее всего, умрете от несварения желудка из-за слишком большой ответственности, чем от голода из-за слишком малой. А сосредоточение внимания на своем подразделении означает, прежде всего, быть лидером First Who, а не лидером First What. И что исполнительный навык № 1 для создания кармана величия любого размера — это выяснить, кто должен занимать ключевые места в автобусе, чтобы быть строгим в отношении ваших решений о людях. И мы говорили об этом раньше, но это также означает не быть безжалостным. Будьте строги, а не безжалостны. Это означает заботиться о своих людях. Ибо, в конце концов, жизнь — это люди.

Один из наших величайших ныне живущих военачальников, обладатель четырех звезд, рассказал мне историю о том, как в начале своей карьеры после окончания Вест-Пойнта он сильно беспокоился о продвижении по службе и что, возможно, он продвигался не так быстро, как он надеялся. Затем к нему пришло озарение, и он переключил свое внимание с заботы о своей карьере на заботу о своих людях. И в этот момент, по его словам, все изменилось. «Они не позволили бы мне потерпеть неудачу». Жизнь — это люди.

Несколько десятилетий назад молодая девушка сидела подавленная после соревнований по бегу по пересеченной местности, где она бежала в команде мальчиков, потому что, как ни странно, не было команды девочек. И у нее была плохая гонка. Ее тренер по бегу по пересеченной местности и учитель физики Роджер Бриггс подошел и вручил ей рукописную записку с несколькими словами поддержки, которые заканчивались словами: «Твое время еще придет». Эта старшеклассница стала моей женой вот уже тридцать пять лет. Больше всего в жизни я горжусь своим браком. Джоанна Эрнст.

{Аплодисменты}

Когда мы недавно просматривали ее журналы в поисках награды, которую она собиралась получить, я заметил этот лист бумаги; она до сих пор носит с собой рукописную записку сорокалетней давности. Если вы когда-нибудь задумывались о ценности выражения поддержки и доброты — четыре десятилетия. Ее время действительно пришло. Она стала чемпионкой мира, фактически выиграв чемпионат мира по триатлону на Гавайях IRONMAN в 1985 году. иди, что догнал ее; и с десятиминутным преимуществом она начала терять по минуте на милю. Делай математику.

{Смех}

За три мили до финиша ей пришлось буквально остановиться, напрячь свои квадрицепсы и умолять: «Дайте мне бежать». И гонка превратилась в гонку, в которой она хотела финишировать, зная, что не сможет пробежать ни на шаг быстрее. Она выиграла гонку продолжительностью более десяти часов всего за девяносто три секунды. И это не сделало ее счастливой.

{Смех}

Это не придавало ей смысла, потому что это было просто индивидуальное достижение. “ я выиграл IRONMAN».

Через десять лет после этого мы вернулись в наш родной город Боулдер, штат Колорадо, и ей позвонил бывший школьный тренер по бегу по пересеченной местности и учитель физики Роджер Бриггс и сказал: «У нас есть потребность в тренере по бегу и легкой атлетике для мальчиков и девочек старшей школы. Вы бы согласились на эту работу?»

Она вернулась в эту школу, погрузилась в детскую программу и построила династию с четырьмя чемпионатами штатов, мальчиками и девочками, без звезд. Она сделала это, создав культуру, в которой дети бегают не сами по себе; они бегут друг за другом. И когда вы страдаете в конце гонки, вы бежите не для себя. И она сказала: «Я нашла то, что делает меня счастливой и придает мне смысл». Инвестиции в детей. Построение программы. Показывая им, что возможно. Изменение их жизни.

Величайшие лидеры и люди, которых я знал и изучал, находят способ внести свой вклад, оказывают особое влияние на людей — на реальных людей из плоти и крови. Итак, я заканчиваю седьмым вопросом, вопросом «Как вы измените жизнь других?» Это может быть много людей или всего несколько, но как жизнь некоторых людей станет лучше и другой, потому что вы были здесь, на этой земле? Жизнь — это люди. И я надеюсь, что вы воспользуетесь этим, чтобы быть полезным.

Я заканчиваю там, где начал. Я благодарен. Для меня было огромной честью вернуться сюда, на Саммит, быть здесь со всеми вами, чтобы поделиться тем, что я узнал. Большое спасибо.

{аплодисменты}

Ведне 1)

Править

Резюме

• Марти МакФлай, 17-летний старшеклассник, случайно попадает на 30 лет в прошлое в путешествующем во времени Делориане, изобретенном его близким другом, ученым-индивидуалистом Доком Брауном.

• Марти МакФлай, типичный американский подросток 80-х, случайно попадает в 1955 год на плутониевой «машине времени» DeLorean, изобретенной немного сумасшедшим ученым. Во время своего часто истерического, всегда удивительного путешествия в прошлое Марти должен убедиться, что его будущие родители-подростки встретятся и влюбятся друг в друга, чтобы он мог вернуться в будущее. — Роберт Линч com>

• Жизнь Марти Макфлая — свалка. Его отец, Джордж, постоянно подвергается издевательствам со стороны своего начальника Биффа Таннена, а его мать, Лоррейн, алкоголичка с избыточным весом. Однажды Марти звонит его друг-ученый доктор «Док» Эммет Браун и говорит Марти встретиться с ним в торговом центре Twin Pines в 1:15, где Док представляет машину времени, которая работает на плутонии, встроенном в DeLorean, и демонстрирует это. к Марти. Марти случайно активирует машину времени, отправив его обратно в 19 лет.55, где он случайно мешает встрече родителей-подростков. Марти должен найти способ убедить Дока, что он из будущего, воссоединить своих родителей и в конечном итоге вернуться в будущее.

• В этой классике научной фантастики 1980-х подросток из маленького калифорнийского городка Марти МакФлай перенесся в 50-е, когда эксперимент его эксцентричного друга-ученого Дока Брауна пошел наперекосяк. Путешествуя во времени в модифицированном автомобиле DeLorean, Марти встречает молодых версий своих родителей и должен убедиться, что они влюбятся друг в друга, иначе он перестанет существовать. Что еще более пугающе, Марти должен вернуться в свое время и спасти жизнь Дока Брауна. — Jwelch5742

• Марти МакФлай, 17-летний старшеклассник, теряется в результате несчастного случая в 1955 году, на 30 лет назад. С помощью своего друга доктора Эммета Брауна он отчаянно пытается вернуться в будущее в 1985 году. Это становится битвой на время.

Краткий обзор

• Логотип заголовка отображается на черном фоне. Сцена начинается в гараже / домашней лаборатории доктора Эммета Брауна (Кристофер Ллойд), когда камера перемещается по большой коллекции часов. Робот-открыватель консервных банок открывает банку с испорченным собачьим кормом и высыпает содержимое в переполненную миску с надписью «Эйнштейн». Включаются телевизор и радио. По телевизору мы видим окончание рекламного ролика, за которым следует женщина-диктор, сообщающая о недавней краже ящика с плутонием.

  Передняя дверь гаража открывается, и входит Марти МакФлай (Майкл Дж. Фокс). Он кладет связку ключей под коврик, затем опускает ее обратно. Марти входит в гараж, зовет Дока и насвистывает Эйнштейна. Он комментирует беспорядок, в котором находится это место.

  Марти опускает свой скейтборд, и он катится по полу, пока не натыкается на спрятанный ящик с плутонием. Он включает систему усилителя Дока, выставив все настройки на максимум. Гул становится громче на заднем плане. Марти подключает свою электрогитару к огромному усилителю, делает паузу, а затем дергает струну. Усилитель взрывается, удар отбрасывает Марти на книжную полку, которая падает, и все ее содержимое падает ему на голову. Марти поднимает солнцезащитные очки, и мы наконец видим его лицо.

  «Вау… рок-н-ролл», — говорит он, когда гараж наполняется громким звоном. Звучит как пожарная сигнализация, но потом оказывается, что это просто телефон. Марти вскакивает с земли и отвечает. Это Док просит Марти встретиться с ним той ночью в торговом центре Twin Pines в 1:15 ночи. Марти спрашивает его, где он был всю неделю. Док говорит, что он работал. Марти говорит ему, что его оборудование оставалось включенным всю неделю. Вспоминая, Док говорит Марти не подключаться к усилителю. «Есть небольшая вероятность перегрузки», — говорит он. Марти смотрит на разрушенный усилитель и говорит, что запомнит это.

  В этот момент все до единого часы из многочисленных часов бьют одновременно, громко бьют, и Док спрашивает о них. Марти говорит ему, что уже восемь часов. Док в восторге от этой информации, так как это означает, что его эксперимент сработал, и все его часы отстают на 25 минут … это означает, что на самом деле 8:25, а Марти опаздывает в школу. Он выкрикивает эту новость в телефон, бросает трубку, достает свой скейтборд и выбегает из гаража. Марти садится на свой скейтборд и катается по улицам, сначала на пикапе, а затем на другом джипе, чтобы проехать по городу.

  Марти выходит из средней школы Хилл-Вэлли. Он спрыгивает со скейтборда и кладет его себе в руку. Его девушка Дженнифер Паркер (Клаудия Уэллс) ждет его. Она предупреждает его, что его ищет директор, мистер Стрикленд (Джеймс Толкан). Марти говорит ей, что его опоздание не по его вине, потому что Док замедлил ход часов. Стрикленд внезапно появляется при звуке имени Дока. Он требует знать, тусуется ли Марти все еще с Доком, и вручает ему и Дженнифер по листку с опозданием; это четвертый по счету Марти. Стрикленд предупреждает Марти, что Док — опасный псих, и если он продолжит с ним тусоваться, у него будут проблемы. Стрикленд также жестко говорит Марти, что он бездельник, как и его отец. «Ни один McFly никогда ничего не значил в истории Хилл-Вэлли!» — говорит он, приближая свое лицо к лицу Марти, пока их носы не соприкасаются. Марти возражает, что история скоро изменится.

  Переходим в зрительный зал, где только что закончил играть оркестр. Четверо судей садятся на стулья перед сценой и просят следующую группу. Марти и его группа поднимаются на сцену, и он представляет их как The Pinheads, прежде чем начать вступительные такты усиленной хэви-металлической версии «The Power of Love». Один из судей (исполнитель песни Хьюи Льюис в эпизодической роли) обрывает их и говорит, что они слишком громкие.

  После школы Марти и Дженнифер идут по площади здания суда, когда мимо проезжает фургон мэра, крича: «Переизбрать мэра Голди Уилсон!» через его громкоговорители. Марти говорит Дженнифер о том, как он сомневается, что когда-нибудь добьется чего-то со своей музыкой. Дженнифер пытается убедить его своим мнением, что он действительно хорош, и призывает его отправить запись для прослушивания в звукозаписывающую компанию, но Марти выражает опасение, что они его отвергнут. Он смотрит, как новый пикап Toyota 4×4 доставляется в дилерский центр Statler Toyota через улицу, и восхищается им, размышляя о том, как взять Дженнифер в нем для поездки на выходные на озеро. Дженнифер спрашивает, знает ли мать Марти об их планах на следующую ночь. Марти уверяет ее, что его мать думает, что он идет в поход с парнями, и что она бы взбесилась, если бы узнала правду. Марти опасается, что его мать, вероятно, родилась монахиней. Дженнифер уверяет его, что просто пытается сохранить его респектабельность. Их губы сближаются, но как только они собираются поцеловаться, женщина сует им в лицо консервную банку и кричит: «Спасите башню с часами! Спасите башню с часами!» Женщина просит их внести деньги, которые будут внесены в фонд спасения башни с часами, которая была заморожена в 10:04 с тех пор, как ночью 12 ноября 19 года в нее ударила молния.55. Мэр хотел бы, чтобы часы были заменены, Общество охраны Хилл-Вэлли считает, что это важная часть их наследия, и его следует оставить в покое. Марти дает ей четвертак, чтобы она ушла. Она благодарит его и вручает ему листовку, прежде чем отправиться на поиски ничего не подозревающих прохожих.

  Марти и Дженнифер, теперь избавившиеся от дамы-коллекционера, собираются поцеловаться, когда подъезжает машина и громко пищит. Это отец Дженнифер, едет забрать ее. Дженнифер торопливо нацарапала свой номер на обратной стороне листовки башни с часами: «Люблю тебя!!!» рядом с этим. Она садится в машину. Марти смотрит на обратную сторону флаера. Он улыбается.

  Марти снова садится на свой скейтборд и хватает полицейскую машину, чтобы следовать за ним. Он возвращается в свой родной район Lyon Estates. Марти отпускает другую машину и скользит по этому проему к своему дому.

  Подъезжая к своему дому, Марти проезжает мимо разбитой «Шевроле-Нова», которую вывозит эвакуатор. Внутри отец Марти Джордж Макфлай (Криспин Гловер) спорит со своим начальником Биффом Танненом (Том Уилсон). Бифф возмущен тем, что Джордж одолжил ему машину, не предупредив его о том, что у нее есть «слепая зона», что привело к лобовому столкновению с другим транспортным средством. Джордж настаивает на том, что никогда не знал, что у машины есть слепая зона. Он видит Марти и слабо приветствует его. Джордж вяло спрашивает, покроет ли страховка Биффа ущерб. Бифф усмехается, говоря, что это не его машина, и требует знать, кто будет платить за его счет за уборку, так как он пролил пиво на свой блейзер. Затем Бифф спрашивает Джорджа, закончил ли он заполнять отчеты Биффа. Когда Джордж признается, что еще не сделал их, раздраженный Бифф несколько раз стучит его по голове, напоминая Джорджу, что ему нужно время, чтобы перепечатать их, потому что его уволят, если он сдаст свои отчеты почерком Джорджа. Он выражает отчаяние из-за того, что все, что у них есть в холодильнике, — это «легкое» пиво, и наливает себе пива перед уходом. После того, как Бифф уходит, Джордж нерешительно признается Марти, что он не умеет конфронтации. Марти спрашивает о машине, на которой он планировал подъехать к озеру с Дженнифер. Джордж извиняется, говоря, что он не умеет конфронтировать.

  Позже ужинает вся семья Макфлаев — Джордж, его жена Лоррейн (Лиа Томпсон) и их дети Марти, Дэйв (Марк МакКлюр) и Линда (Венди Джо Спербер). Лоррейн роняет на стол тонкий пирог. На нем написано «Добро пожаловать домой, Джоуи» рядом с изображением птицы, вылетающей из тюрьмы. Младший брат Лоррейн, дядя Джоуи по прозвищу «Сахарник», снова не смог добиться условно-досрочного освобождения. Линда упрекает его за то, что он позорит семью. Лоррейн напоминает ей, что в жизни все совершают ошибки. Во время ужина, просматривая по телевизору серию «Молодоженов», Джорджо начинает смеяться над этим очень странным, занудным смехом, в то время как остальные члены семьи смотрят на него

  Вдоволь наговорившись, Дэйв уходит на работу кассиром в Burger King, а Линда сообщает Марти, что Дженнифер звонила и спрашивала его. Это расстраивает Лоррейн, которая отчитывает Марти, что «любая девушка, которая звонит мальчику, просто напрашивается на неприятности». Когда Линда пытается защитить Марти, Лоррейн расстраивается, настаивая на том, что, когда она была в возрасте Линды, она никогда не «гонялась за мальчиком, не звонила мальчику и не сидела в припаркованной машине с мальчиком». Линда спрашивает, как она должна встречаться с кем-то, если она собирается идти по жизни, как прошла Лоррейн. Лоррейн объясняет, что это произойдет так же, как она встретила Джорджа. Линда закатывает глаза, а Лоррейн еще раз рассказывает историю их знакомства: якобы Джордж был на дереве (что именно он делал, Джордж так и не объяснил), когда поскользнулся, упал на улицу и был сбит Машина отца Лоррейн. Приняв его внутрь и позаботившись о нем, Лоррейн стало так жаль Джорджа, что она пригласила его на Танец чар под водой, который произошел в ту же ночь, когда молния ударила в башню с часами. Когда они впервые поцеловались на танцах, она знала, что проведет с ним остаток своей жизни. Джордж снова начинает со своего странного занудного смеха у телевизора, в то время как семья просто недоверчиво смотрит на него.

  Где-то после полуночи Марти просыпается от звонка Дока, который просит Марти зайти в лабораторию и забрать видеокамеру, которую он забыл. Марти делает это и направляется в торговый центр Twin Pines. Когда он добирается туда, он обнаруживает, что фургон Дока стоит на стоянке, а рядом сидит его собака Эйнштейн. Когда Марти приветствует Эйнштейна, задняя часть фургона открывается, и сильно модифицированный седан DeLorean DMC-12 съезжает по трапу. Водительская дверь поднимается, и Док выходит из машины, приветствуя Марти, а затем приказывает Марти начать запись.

  Док кладет Эйнштейна в DeLorean и пристегивает его, а Марти отмечает точное время на часах вокруг воротника Эйнштейна и в руке Дока. Оба синхронизированы в одно и то же время. Затем Док закрывает дверь DeLorean и вытаскивает пульт дистанционного управления, который он использует для маневрирования DeLorean по парковке. Когда автомобиль находится на определенном расстоянии, Док включает тормоза и начинает наращивать скорость, прежде чем выключить тормоза, отправляя DeLorean прямо к нему и Марти. Внезапно внутри DeLorean появляется яркий свет, вокруг него зажигаются дополнительные огоньки и свет, и внезапно, разогнавшись до 88 миль в час, автомобиль исчезает в облачке света и электричества, оставляя пару огненных следов. сзади от раскаленных шин. Док взволнованно радуется скорости, которую достигла его машина, но Марти в шоке, так как кажется, что Док только что уничтожил Эйнштейна.

  Док взволнованно восклицает, что с Эйнштейном все в порядке и что он отправил Эйнштейна в будущее… «на одну минуту в будущее, если быть точным!» Он также взволнованно отмечает, что построил машину времени из DeLorean, потому что у него есть стиль, а панели кузова из нержавеющей стали были хорошим проводником энергии потока, который двигает машину сквозь время. Словно по сигналу, ровно через минуту Док внезапно дергает Марти в сторону, и ДеЛореан материализуется там, где он исчез, все еще двигаясь с той же скоростью, что и раньше, и с визгом останавливается, теперь уже покрытый льдом. Когда Док открывает дверь, выясняется, что Эйнштейн жив и здоров, а его часы отстают на одну минуту от часов Дока. Док объясняет, что Эйнштейн, вероятно, считает, что путешествие было мгновенным, он вообще не знал о каких-либо изменениях во времени, пропуская эту минуту, чтобы мгновенно добраться до этого момента и времени. Док показывает Марти устройство в салоне под названием «конденсатор потока». Это дополнение делает возможным путешествие во времени. Док объясняет, что после несчастного случая в его ванной в 1955, где он ударился головой, у него было видение конденсатора потока. Хотя на его разработку ушло 30 лет исследований и большая часть состояния его семьи; проект удался, и Док планирует путешествовать во времени. Разговаривая с Марти, Док рассеянно устанавливает время прибытия машины на эту дату, 5 ноября 1955 года.

  Когда Марти спрашивает, на чем работает DeLorean вместо бензина, Док говорит ему, что ему нужен плутоний, объясняя, что необходима ядерная реакция. для генерации 1,21 гигаватт для питания конденсатора потока. Марти встревожен, спрашивая, где Док мог взять такое вещество, и Док говорит ему, что он нанял пару ливийских террористов, чтобы украсть его для него, пообещав построить для них бомбу. Док, однако, обманул их, доставив фальшивую бомбу.

  Док надевает на Марти радиационный костюм, а сам загружает в DeLorean еще одну таблетку плутония. Док начинает свое прощальное обращение к Марти и камере, но его прерывает фургон Volkswagen, въезжающий на стоянку. Из крыши выскакивает мужчина с АК-47 и начинает стрелять. Док кричит Марти бежать; в фургоне ливийцы, которых обманул Док. Док тоже пытается спрятаться, но перед ним останавливается фургон ливийцев. Док выбрасывает свой револьвер, показывая, что намерен сдаться, но ливиец застрелил его. Марти кричит и пытается спрятаться, но его тоже находят; когда ливиец пытается выстрелить в него, его винтовка заклинивает. Марти запрыгивает в «ДеЛориан» и уносится прочь, фургон следует за ним. Когда Марти возвращается на стоянку, он решает проверить, сможет ли фургон сделать 90 миль/ч. Переключившись на РПГ-пусковую установку, ливиец прицеливается в DeLorean.

  Направляясь к фотокиоску, Марти не замечает, что спидометр приближается к 88 милям в час или тот факт, что часы установлены на 5 ноября 1955 года. Внезапно вспыхивает свет, и киоск и парковка заменено пустым травянистым полем. Торговый центр не существует в 1955 году, и вместо этого пространство занято ранчо Twin Pines, владелец которого Отис Пибоди приложил доблестные усилия, чтобы вырастить сосны на территории. Марти едва успевает заметить смену обстановки, как ДеЛориан врезается в чучело. Это пугает Марти, который теряет контроль над DeLorean и врезается в сарай Пибоди, где живут его коровы. Шум будит Пибоди в соседнем фермерском доме, и они выходят на улицу, чтобы исследовать шум. Когда они открывают двери сарая, они потрясены тем, что обнаруживают: нечто, похожее на самолет без крыльев, разбилось на их территории. Сын Пибоди Шерман решает, что Делориан на самом деле является космическим кораблем пришельцев, показывая своей семье комикс, изображающий прибытие инопланетян в качестве доказательства. В этот момент водительская дверь поднимается, и Марти вылезает наружу, все еще одетый в радиационный костюм. Пибоди и его семья кричат ​​от ужаса, думая, что Марти инопланетянин, и бегут к дому.

  Марти пытается извиниться за ущерб, когда неожиданно возвращается Пибоди с дробовиком и начинает стрелять в него. Марти запрыгивает обратно в «ДеЛориан» и выбегает из сарая, а Пибоди продолжает стрелять в него. Когда Марти бежит по грязной тропинке, ведущей к дороге, он непреднамеренно врезается в одну из двух небольших сосен, защищенных частоколом. Пибоди стреляет в машину, уничтожая при этом собственный почтовый ящик и крича: «Ты космический ублюдок! Ты убил мою сосну!»

  Марти достигает главной дороги и мчится прочь, бормоча, что этот опыт должен быть кошмаром, направляясь домой. Добравшись до Lyon Estates, он находит каменные ворота, обозначающие въезд в квартал, но, к его удивлению, вместо улицы с домами там просто пустое травянистое поле с несколькими стоящими без дела строительными машинами, развороченной грязью, где улица должна быть заасфальтирована, и большой рекламный щит, рекламирующий будущую застройку, строительство которой начнется в следующем месяце.

  Марти, все еще одетый в противорадиационный костюм, видит приближающуюся по дороге машину и пытается ехать автостопом, но люди, напуганные костюмом Марти, продолжают движение. Обнаружив, что DeLorean не заводится, Марти снимает свой радиационный костюм и толкает DeLorean обратно за рекламный щит, чтобы скрыть его от проезжающих автомобилистов, затем замечает табличку с надписью «Хилл-Вэлли: 2 мили».

  Примерно через час Марти добирается до центра Хилл-Вэлли. Хилл-Вэлли 1955 года сильно отличается от Марти. Площадь перед зданием суда представляет собой настоящий сад, а не парковку, и на ней находится мемориал ветеранам Корейской войны. В кинотеатре Эссекса показывают «Королеву крупного рогатого скота Монтаны» (19 лет).54) вместо порнофильма. В городском музыкальном магазине рекламируются новые пластинки: «16 тонн» Мерла Трэвиса и «Баллада о Дэви Крокетте» Джорджа Бруна. Заправочная станция Texaco — это станция полного обслуживания, где обслуживающий персонал не только заправляет бак, но и моет окна и проверяет двигатель и шины клиента. По площади проезжает машина мэра, выкрикивая по громкоговорителям объявления, напоминающие жителям: «Переизбрать мэра Рэда Томаса!» Что наиболее важно, башня с часами на Кортхаус-сквер все еще функционирует, о чем свидетельствует, когда Марти с удивлением слышит ее получасовой бой. Марти до сих пор верит, что он во сне, но понимает, что это реальность, когда поднимает газету, брошенную в мусорное ведро, и видит дату «5 ноября 1955 дюймов в верхней части листа.

  Марти заходит в закусочную Лу (которая будет местом проведения уроков аэробики в 1985 году), в которой на данный момент обитают только Лу Карутерс, владелец, и еще один посетитель, завтракающий за стойкой. Марти идет к телефонной будке и ищет адрес Дока в телефонной книге, вырывает страницу, чтобы найти ее позже. Пока Марти пытается спросить дорогу, Лу требует, чтобы Марти либо заказал что-нибудь, либо ушел. немного кофе без кофеина после недоразумений по поводу Pepsi Free и Tab.

  Чего Марти не понимает, пока Лу ставит кофейную чашку, так это того, что покупатель, рядом с которым он сел, — его будущий отец. Он понимает это только тогда, когда появляется Бифф со своими друзьями Матчем, Скинхедом и 3D, чтобы беспокоить Джорджа. Бифф заставлял Джорджа делать домашнюю работу, а Джордж от этого отлынивал. Когда Джордж признает, что он не выполнил домашнее задание Биффа, полагая, что оно не должно быть выполнено до понедельника, Бифф раздражается и бьет Джорджа по голове, напоминая Джорджу, что его исключат, если он сдаст домашнее задание в почерке Джорджа. В конце концов Джордж соглашается закончить работу Биффа и передать ее на следующий день, и Бифф и его друзья уходят.

  После того, как Бифф и его друзья уходят, официант из закусочной Голди Уилсон (Дональд Фуллилав) упрекает Джорджа за то, что тот позволил Биффу беспокоить его весь день. Джордж настаивает на том, что Бифф больше его, в то время как Голди отмечает, что он не рассчитывает провести остаток своей жизни, работая официантом, и планирует однажды стать кем-то известным. Марти сразу же узнает Голди и, прежде чем осознать это, выпаливает Голди, что он собирается стать мэром в 1985 году. (на что Лу раздражается: «Цветной мэр? Это будет день», дает Голди метлу и говорит ему начать подметать пол).

  После того, как Джордж выходит из закусочной, Марти становится любопытно, и он следует за ним в другой район. Он на мгновение теряет его из виду, пока не находит велосипед Джорджа, припаркованный под деревом. Он поднимает глаза и замечает Джорджа на ветке дерева, который использует бинокль, чтобы шпионить за девушкой, раздевающейся в своей спальне через дорогу. Марти потрясен, обнаружив, что Джордж — Подглядывающий. Пытаясь разглядеть его получше, Джордж внезапно поскальзывается и падает с дерева, приземляясь на улице перед приближающимся автомобилем Chevy Bel Air. Марти инстинктивно выбегает и отталкивает Джорджа от опасности. Машина ударяет по тормозам, но в нее попадает Марти, который ударяется головой о тротуар и теряет сознание. Джордж садится на велосипед и уезжает, а водитель Сэм Бейнс кричит жене, что *еще один* ребенок прыгнул перед его машиной.

  Когда Марти приходит в себя, уже ночь, на улице идет дождь, и он лежит в незнакомой постели. Голос его матери сообщает ему, что он отсутствовал девять часов. Марти, все еще в полубессознательном состоянии, шутит о том, что ему приснился сон, в котором он вернулся в прошлое. Голос Лоррейн заверяет его, что в 1955 году он в целости и сохранности. Это побуждает Марти вскочить, как только включается лампа, и он ошеломлен, увидев Лоррейн, очень привлекательную девушку-подростка в 1955 году. Лоррейн представляется и почти сразу же начинает заигрывать с Марти, думая, что его зовут «Кельвин Кляйн», потому что это марка нижнего белья, которое носит Марти (и, возможно, это она сняла с него штаны). Марти инстинктивно паникует, когда Лоррейн пытается заигрывать с ним и выглядит так, будто пытается его поцеловать. К счастью для Марти, это прерывается, когда мать Лоррейн Стелла зовет ее на ужин.

  За ужином Марти знакомится с остальными братьями и сестрами Лоррейн, в том числе с ее братьями Милтоном и Тоби, ее сестрой Салли и в кроватке рядом с малышом Джоуи. Стелла признается, что Джоуи любит свою кроватку и плачет каждый раз, когда его пытаются вытащить. Марти узнает в Джоуи будущего заключенного и не может сопротивляться желанию пошутить над ребенком: «Лучше привыкай к этим барам, малыш. ..» телевизор, который Сэм только что принес домой. Марти сразу узнает эпизод, который они смотрят, как тот, который он смотрел в 1985, что он объясняет, говоря, что видел его в повторном показе, слово, которое озадачивает младшего брата Лоррейн. Марти спрашивает, как найти адрес Дока, который, по словам отца Лоррейн, находится в восточной части города. Марти знает этот район как «Драйв Джона Ф. Кеннеди», имя, которого не знает отец Лоррейн, потому что Джон Ф. Кеннеди не будет президентом еще шесть лет. Когда Марти выходит из дома, Сэм говорит, что Марти «идиот», и предупреждает Лоррейн, что если у нее когда-нибудь будет такой ребенок, как Марти, он отречется от нее.

  Марти направляется к дому Дока (который будет уничтожен пожаром в ближайшие 30 лет, поэтому Док живет вне своего гаража в 1985 году). Док, который не узнает Марти, открывает дверь с повязкой на лбу из-за того, что он ударился головой, пытаясь повесить часы над унитазом (инцидент, который дал ему видение конденсатора потока). Не говоря ни слова, он тут же подключает Марти к своему новейшему изобретению — читателю мыслей. Док определяет, что Марти прибыл издалека, и хочет, чтобы он сделал пожертвование в пользу Молодежной службы береговой охраны.

  Разочарованный Марти прямо говорит Доку, что его машина времени работает и что он из будущего. Док приходит в ярость из-за того, что его сумасшедшее приспособление не работает, и снимает его. Когда Марти пытается убедить Дока, что он из будущего, Док настроен скептически, даже когда Марти показывает ему свои будущие водительские права и семейную фотографию. Док комментирует, что фотография, должно быть, была подделана, поскольку на фотографии отсутствуют волосы Дэйва. Однако Марти может убедить Дока в правде, упомянув рану на его голове, которая вызвала видение конденсатора потока. Чтобы доказать, что Док это изобрел, Марти заставляет Дока отвезти его туда, где он спрятал Делориан. Док сравнивает сделанный им рисунок конденсатора потока и видит реальное устройство, установленное на DeLorean. Он очень рад, что одно из его изобретений действительно работает.

  Вернувшись в поместье Дока, им удается подключить «портативную телевизионную студию» Марти, чтобы посмотреть видео, снятое Марти в 1985 году. 1,21 гигаватт энергии плутония для питания конденсатора потока. Док объясняет, что в 1955 году плутоний было очень трудно достать, и что единственный источник энергии, способный дать такую ​​мощность, — это молния. Предсказать зону удара молнии невозможно, и Док говорит Марти, что он может навсегда застрять в 1955. Но затем Марти вспоминает листовку, которую женщина дала ему и Дженнифер, о молнии, которая ударит в башню с часами ровно в 22:04 в следующую субботу вечером, и передает ее Доку.

  Теперь, когда он знает дату и время, Док начинает работать над планом, как использовать силу болта и отправить Марти домой. Когда Марти говорит, что может провести неделю в 1955 году, Док возражает, предупреждая его, что это может нанести ущерб будущей истории и поставить под угрозу все его существование. Он спрашивает Марти, общался ли он с кем-нибудь за последние несколько часов, и Марти бросает бомбу о предотвращении первой встречи между его отцом и матерью. Док просит снова показать фотографию Марти и его братьев и сестер; Голова Дейва полностью исчезла. Это означает, что для того, чтобы вернуться к 1985-летний Марти сначала должен влюбить своих родителей и в течение недели провести их первый поцелуй.

  На следующее утро Док отвозит Марти в школу. Марти поражен, обнаружив, что на здании нет граффити, в отличие от того, что было в 1985 году. Заглянув в окно классной комнаты и увидев, как Лоррейн списывает на тесте, они замечают Джорджа в коридоре в какой-то момент, видя, как над ним издеваются (в отчасти из-за большой заметки «УДАРЬ МЕНЯ», которую один из банды Биффа приклеил скотчем к его спине). Джордж еще больше деморализован, когда Стрикленд (который в 1955 до последней пряди волос) появляется и говорит ему, что он бездельник. Док сбит с толку тем, что Лоррейн могла влюбиться в кого-то вроде Джорджа, и Марти признает, что его лучшее предположение состоит в том, что изначально она жалела его после того, как ее отец чуть не убил его. Док признает их отношения версией эффекта Флоренс Найтингейл, который происходит, когда медсестры испытывают романтические чувства к своим пациентам.

  Марти пытается убедить Джорджа поговорить с Лоррейн, однако попытка просто представить их друг другу терпит неудачу, потому что Лоррейн уже влюблена в Марти. Док обнаруживает, что ситуация серьезнее, чем они думали; Джорджу не хватает уверенности в себе, чтобы пригласить Лоррейн на свидание, поскольку он боится, что не сможет справиться с отказом, если она скажет «нет», и навсегда собрать их вместе может быть невозможно. За обедом Марти снова пытается убедить Джорджа, говоря, что Лоррейн говорила о нем и что он должен пригласить ее на танец «Чары под водой». Джордж проводит обед в одиночестве, сочиняя научно-фантастические рассказы. Марти просит прочитать одно из них, но Джордж отказывается, говоря, что боится, что люди будут критиковать его. Он также предполагает, что Лоррейн может захотеть пойти на танцы с кем-то еще, а именно с Биффом, который сидит напротив столовой, сидит с Лоррейн и пытается ее нащупать. Марти немедленно подходит к ним и отрывает от матери гораздо более крупного Биффа. Бифф начинает толкать Марти, однако Марти, в отличие от своего кроткого отца, начинает сопротивляться и собирается сразиться с Биффом, когда Стрикленд прерывает его.

  Марти следует за Джорджем домой и начинает умолять Джорджа пригласить Лоррейн на свидание. Джордж продолжает отказываться и говорит Марти, что никто в мире не заставит его передумать. Той ночью Марти пробирается в комнату Джорджа в своем радиационном костюме, надевает на Джорджа свои наушники Walkman и дает ему оглушительный гитарный рифф Эдди Ван Халена. Марти утверждает, что он Дарт Вейдер, инопланетянин с планеты Вулкан, и запугивает Джорджа, заставляя его пригласить Лоррейн на свидание, угрожая ему «пистолетом для плавления мозгов» (на самом деле феном). Чтобы Джордж не звал своих родителей, Марти усыпляет его хлороформом, прежде чем выпрыгнуть из окна в машину Дока.

  На следующий день Джордж мчится к Марти на станции Тексако, взлохмаченный и обезумевший, потому что проспал, в то время как Марти пытается открыть пепси — Джордж открывает ее с помощью крючка для бутылок на автомате. Джордж знает, что ему нужно пригласить Лоррейн на свидание, но не знает, что ему сказать. Марти ведет Джорджа обратно в закусочную Лу, где Лоррейн тусуется со своими друзьями. Марти предлагает Джорджу сказать Лоррейн: «Судьба привела меня к тебе». Джордж заказывает шоколадный молочный коктейль, чтобы успокоить нервы, прежде чем подойти к Лоррейн. Все начинается шатко, когда в приступе нервозности Джордж случайно искажает реплики, которые дал ему Марти. Хотя Лоррейн кажется очарованной им, попытка Джорджа резко останавливается, когда Бифф и его друзья приходят, чтобы вышвырнуть его. Когда Бифф требует денег от Джорджа, Марти, сидя за прилавком, «случайно» спотыкается о Биффа. Бифф обращает свой гнев на Марти и собирается ударить его, когда Марти обманом заставляет его отвести взгляд, давая Марти возможность ударить Биффа и выскочить за дверь.

  Оказавшись на улице, Марти крадет самокат у проходящего мальчика, отрывает ящик и превращает дно в скейтборд. Бифф и его головорезы преследуют Марти на машине Биффа по городской площади. Марти удается избежать серьезной травмы. Едя на капоте машины Биффа, он отвлекает их, внезапно подпрыгивая, перепрыгивая через капот, лобовое стекло и заднее сиденье, а затем спрыгивая на ожидающий скейтборд сзади. Бифф и его друзья в замешательстве, а затем видят, что мчатся к грузовику с навозом, припаркованному на обочине. Они могут только кричать «ШИИИИТ!!!!!» когда машина врезается в заднюю часть грузовика, который сбрасывает на них весь свой груз навоза. Наблюдая за погоней из закусочной, Лоррейн еще больше привлекает предприимчивый Марти.

  Вернувшись в магазин Дока, изобретатель показывает Марти, как он будет использовать молнию для питания DeLorean. Он протянет толстый кабель от часов до улицы, построив цепь. Длинный стержень, прикрепленный к задней части DeLorean, будет направлять энергию от болта прямо в конденсатор потока. Время должно быть точным. Демонстрация проходит хорошо, хотя и поджигает мусорное ведро. Когда Док тушит пламя огнетушителем, их прерывает стук в дверь. К шоку Дока, за Марти последовала Лоррейн. Док и Марти быстро накрывают DeLorean брезентом, прежде чем впустить Лоррейн. Лоррейн спрашивает Марти, не хочет ли он быть ее парой на Танце чар под водой. Марти пытается отступить, предлагая ей пойти с Джорджем, но Лоррейн отказывается от этой идеи, говоря, что настоящий мужчина заступается за женщину, которую он любит, имея в виду только что ссору Марти с Биффом.

  Марти внезапно находит способ заставить Джорджа завоевать сердце Лоррейн. Он подходит к Джорджу, пока Джордж стирает белье своих родителей, и говорит ему найти его с Лоррейн в машине Дока на школьной парковке в определенное время, где Марти планирует появиться, чтобы «воспользоваться» ею, что, по его мнению, будет рассердить ее. Джордж должен вытащить Марти из машины и притвориться, что избивает его, доказав, что он более крупный мужчина.

  Наступает ночь танцев. Джордж уже там, в смокинге, ждет своей реплики, когда на сцене выступает полностью черная группа, известная как Starlighters. В закусочной Лу Марти пишет Доку письмо на стационарном предупреждающем листе. Он кладет записку в карман пальто Дока, в то время как Док использует 50 долларов, чтобы подкупить полицейского, который спрашивает его, есть ли у него разрешение на его «погодный эксперимент».

  Марти приезжает на танцы в машине Дока с Лоррейн. Когда они останавливаются, он спрашивает ее, могут ли они ненадолго «припарковаться». К удивлению Марти, Лоррейн достает маленькую бутылочку виски и начинает курить — две плохие привычки, которые у нее были в 1985 году. Марти предупреждает ее, что она может пожалеть об этом позже, и Лоррейн отвергает это, раздраженная тем, что Марти звучит как ее мать. Она также агрессивно подходит к Марти в машине, гораздо больше, чем Марти ожидал, хотя, когда она довольно сильно целует Марти в губы, впоследствии она признается, что чувствует, будто целует своего брата.

  В этот момент дверь открывается, и Марти грубо стаскивают с водительского сиденья. Но, к удивлению Марти, это не Джордж. Скорее, это пьяный Бифф, жаждущий отомстить за ущерб в размере 300 долларов, который Марти нанес своей машине в результате аварии грузовика с навозом. Однако, когда Бифф видит Лоррейн в машине, он бросает Марти Матчу, Скинхеду и 3D, забирается в машину и начинает приставать к ней. Матч, Скинхед и 3D выводят Марти за школу и бросают его в открытый багажник первой машины, которую они видят, затем захлопывают крышку. К несчастью для них, машина принадлежит Марвину Берри и Старлайтерам. Они отпугивают банду Биффа и понимают, что ключи в багажнике у Марти.

  Джордж подходит к машине Дока, открывает дверь, как и планировалось, и произносит фразы, которые сказал ему Марти, но застает врасплох, понимая, что он имеет дело не только с Биффом, но и его «спасение» теперь является реальной задачей. Он нерешительно наносит удар Биффу, который хватает его за руку и начинает ее выкручивать. Когда Лоррейн умоляет Биффа и пытается вмешаться, Бифф грубо толкает Лоррейн на землю и начинает смеяться, Джордж собирает силу и мужество, сжимает левую руку в кулак и бьет Биффа прямо в челюсть, сбивая его с ног. вне. Марти, освобожденный из багажника благодаря самому Марвину Берри, мчится к месту происшествия как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бифф падает на землю у ног Джорджа. Джордж берет благодарную Лоррейн за руку, и они вдвоем идут в танцевальный зал.

  Марти, зная, что его будущее не решено до тех пор, пока Джордж не поцелует Лоррейн, возвращается к группе и обнаруживает, что Марвин не может играть на гитаре, так как повредил руку, освобождая Марти из багажника. Марти соглашается играть на гитаре вместо Марвина, и группа снова начинает играть романтическую песню («Earth Angel»). Марти, уже слабый из-за того, что любовь его родителей не подтверждена, начинает исчезать в небытии, когда однокурсник вклинивается между Джорджем и Лоррейн на танцполе, однако Джордж набирается храбрости, возвращает Лоррейн и страстно целует ее. Марти мгновенно оживает, заканчивает песню и видит счастливых мать и отца в объятиях друг друга.

  Берри просит Марти сыграть с группой еще один номер. Поначалу сопротивляясь, Марти не может устоять перед возможностью и запускает группу в «Джонни Б. Гуд». Пока Марти играет, Марвин Берри звонит своему двоюродному брату Чаку (который скоро станет знаменитой звездой рок-н-ролла) и говорит ему, что нашел «новый звук», который искал Чак. Марти делает фирменную утиную походку Чака Берри, а затем увлекается, подражая другим героям-гитаристам — крутит рукой и пинает усилитель, подражая Питу Тауншенду, лежит на сцене и пинает ногами, подражая Ангусу Янгу, играет за головой, как Джими Хендрикс и тэппинг в стиле Эдди Ван Халена. Перед лицом непонимающих взглядов публики, погруженный в хэви-металлические риффы, Марти останавливается и говорит студентам: «Я думаю, вы не готовы к *этому*. Но вашим детям это ПОНРАВИТСЯ». Марти поворачивается, чтобы покинуть танец, и сталкивается с Джорджем и Лоррейн. Лоррейн спрашивает, может ли Джордж отвезти ее домой, и Марти искренне соглашается. Он также советует им, если их сын случайно поджег ковер в гостиной в возрасте восьми лет, относиться к нему помягче, подразумевая, что он говорит о себе 9.0003

  На городской площади Док с нетерпением ждет Марти. Приходит Марти и говорит, что ему нужно время, чтобы снова переодеться в одежду 1985 года. Пока они готовятся к мероприятию, Док обнаруживает в кармане записку от Марти. Отказываясь слишком много знать о своем будущем, он рвет записку, не читая ее. В этот момент падающая ветка дерева отсоединяет кабель, который он проложил от башни с часами до улицы. Док снова взбирается на башню с часами и заставляет Марти кормить его кабелем. Марти также пытается предупредить Дока о его смерти, но его заглушает гром. Марти бежит обратно к DeLorean и мчится к начальной точке, которую Док нарисовал для него. В ожидании срабатывания таймера, желая, чтобы у него было больше времени, а затем понимая, что у него есть столько времени, сколько нам нужно, потому что он находится в машине времени, он сбрасывает время своего пункта назначения, чтобы прибыть на 11 минут раньше, чем он ушел, чтобы он мог предупредить Дока. . В этот момент машина глохнет, и Марти отчаянно пытается снова ее завести. Когда он перезапускается, после срабатывания таймера Марти начинает ускоряться к городской площади. Несмотря на некоторые трудности, Док снова подключает кабель как раз в тот момент, когда молния проносится через линию, и DeLorean уносится в будущее, оставляя за собой пару огненных следов. Док радостно празднует на улице.

  Тридцать лет спустя, в 1:24 утра, бездомный бомж спит на скамейке на городской площади, когда его разбудили три звуковых удара, как раз в тот момент, когда ДеЛориан материализуется и врезается в порнокинотеатр в соседнем квартале. . Бродяга, Рыжий, шутит: «Сумасшедшие пьяные водители». Марти отъезжает от DeLorean задним ходом и оборачивается, но машина сразу же замерзает после путешествия во времени. В этот момент мимо проезжает синий микроавтобус «Фольксваген» ливийцев. Марти прыгает обратно в DeLorean, но тот снова останавливается.

  Марти вынужден бежать в торговый центр, где проходит первоначальный эксперимент. Когда он прибывает, мы видим, что вывеска теперь гласит «Торговый центр Lone Pine», показывая, что Пибоди никогда не выращивала заново сосну, которую уничтожил Марти. Он видит, как в Дока снова стреляют, и наблюдает издалека, как ливийцы преследуют его прежнего «я» по парковке. Когда DeLorean исчезает, а коллега Марти возвращается в 1955 год, ливийцы теряют контроль над своим фургоном, который врезается в фотокиоск и опрокидывается на бок, заманивая ливийцев в ловушку. Марти бежит к Доку. Марти опустошен тем, что не смог прибыть вовремя, чтобы спасти Дока. Док, однако, внезапно садится. Марти ошеломлен, пока Док не расстегивает рубашку, показывая, что на нем бронежилет. Марти спрашивает его о последствиях изменения будущего и пространственно-временного континуума, и Док признается: «Ну, я подумал:« Какого черта! Док отвозит Марти домой и говорит ему, что планирует отправиться на 30 лет вперед. Затем он разгоняет DeLorean до 88 миль в час и уезжает в ночь во вспышке света.

  Марти просыпается на следующее утро и обнаруживает, что мебель в его доме расставлена ​​иначе. Дэйв носит костюм и работает в офисе. Линда, кажется, не может уследить за всеми мальчиками-подростками, которые продолжают звать ее на свидания, к большому раздражению Дэйва. Джордж и Лоррейн возвращаются домой с теннисного матча счастливые и даже немного резвые. Лоррейн спрашивает Марти о походе, который он запланировал с Дженнифер, на что Марти упоминает, что машина разбита. Все начинают лаять по этому поводу, пока Джордж не показывает им, что Бифф полирует воском машину BMW последней модели на подъездной дорожке. Теперь Бифф управляет автосервисом и теперь работает на Джорджа, а не наоборот. Джорджа, кажется, забавляют попытки Биффа сделать как можно меньше работы (но теперь он противостоит Биффу, чтобы завершить работу, для которой его наняли; два слоя воска вместо одного). Биф в шутку говорит, что закончит работу как следует.

  Несколько мгновений спустя Бифф входит в дом с коробкой, наполненной экземплярами первой опубликованной книги Джорджа, обложка которой напоминает Марти в противорадиационном костюме. Марти не знает, как все успеть, когда Бифф вручает ему связку ключей. Они предназначены для пикапа Toyota, о покупке которого он думал вместе с Дженнифер еще в начале фильма. Когда Марти идет в гараж и смотрит на грузовик, весьма удивленный тем, что будущее так резко изменилось для него и его семьи, Дженнифер появляется позади Марти. Он рад видеть ее и рад, что его семья тоже стала счастливее.

  Внезапно раздается электрический разряд, и DeLorean с визгом останавливается. Док выходит, одетый в дикую одежду, и говорит Марти, что ему нужно пойти с ним в будущее; что-то не так с детьми его и Дженнифер. Док собирает «топливо», роясь в мусорном баке, и загружает его в новое дополнение к двигателю автомобиля под названием «Мистер Фьюжн». Все трое садятся в «ДеЛориан», и он выезжает с подъездной дорожки. Марти говорит Доку, что ему нужно отступить еще дальше, чтобы разогнаться до 88 миль в час, так как у них нет дороги. Док отвечает: «Дороги? Куда мы едем, нам дороги не нужны!» Док переоборудовал машину в катер на воздушной подушке. Машина взлетает, летит в камеру… и на экране мелькают слова «Продолжение следует…».

Внесите свой вклад в эту страницу

Предложите отредактировать или добавить отсутствующий контент

Top Gap

Какова дата потокового релиза фильма «Назад в будущее» (1985) в Канаде?

Ответить

Еще из этого заголовка

Ключевые словасюжетаРодительский гид

Еще для изучения

Дети Сирии | FRONTLINE

СЪЕМКА, ПРОДЮСЕР И СЪЕМКА

Марсель Меттельзифен

ПРОДЮСЕР

Стивен Эллис

Алеппо 2013

[субтитры]

Do you love?

САРА, 4: Да.

ИНТЕРВЬЮЕР: Как?

САРА: Ты имеешь в виду столько или столько? Этого достаточно. Я люблю маленьких детей. Я люблю детей, которые играют со мной. Больше всего я люблю маму и папу, только маму и папу.

РАССКАЗЧИК: Сара живет со своими тремя братьями и сестрами, сестрами Хелен и Фарах и братом Мохаммедом. Они живут со своими родителями здесь, в этом пригороде среднего класса, который сейчас является линией фронта в крупнейшем городе Сирии, Алеппо. На дворе 2013 год. Около 200 000 жителей бежали от жестоких боев.

[субтитры]

ХЕЛЕН, 10: Мы находимся в районе под названием Seif-al-Dawle. Эти дома… эти дома были заброшены год назад. Здесь дислоцируется армия. Это прямо рядом с нами. Так что между нами и армией не так много расстояния, только вот такая большая стена. Вряд ли есть что. Итак, мы здесь, и в любой момент на нас может напасть сирийская армия.

САРА: Когда сюда упал снаряд, я умер. Когда они бросили ракету в тот дом, я умер одной большой смертью. Я умер, а потом снова жил.

Однажды кто-то выстрелил ракетами, и одна застряла в камне. Он взорвался, и осколки полетели повсюду.

Мистер, сколько еще осталось до конца? Это долго?

РАССКАЗЧИК: Отец детей, Абу Али, был инженером. Когда началась война, он одним из первых присоединился к повстанческой группировке «Свободная сирийская армия».

ХЕЛЕН: [субтитры] Увидимся с моим отцом. Он мой папа. Это мой отец давным-давно, когда он был молод.

РАССКАЗЧИК: Он управляет батальоном истребителей. Они занимают стратегическую позицию на холме с видом на старую цитадель Алеппо.

ИНТЕРВЬЮЕР: Папа лидер или как?

САРА: Лидер.

ИНТЕРВЬЮЕР: Лидер чего?

САРА: Лидер всего фронта.

[субтитры]

МОХАММЕД, 12: Мы решили не оставлять нашего папу, не оставлять его, а оставаться с ним рядом, сопротивляться вместе с ним. Что бы ни случилось с мужчинами или с моим отцом, происходит и с нами.

АБУ АЛИ: [выстрелы] Отведите их внутрь из-за стрельбы. Ну давай же!

ХЕЛЕН: Пап, здесь стреляют?

АБУ АЛИ: Все в порядке. Спускаться! Спускаться!

[передача боеприпасов] Только эти двое, то, что они просили. Будьте осторожны с этим. Он светится отсюда.

ИНТЕРВЬЮЕР: Что вам здесь больше всего нравится делать?

ФАРА: Лучше всего пойти и помочь моему отцу. Я остаюсь с отцом в его кабинете, спускаюсь с ним вниз, делаю бомбы и собираю для него осколки. Потом он их делает.

Я собираю для него красные ленточки, чтобы он мог их надеть — чтобы он мог их зажечь. Когда вся лента загорится, бомба взорвется.

ХЕЛЕН: Посмотри на меня! Мы сейчас будем изучать математику.

РАССКАЗЧИК: Многие школы в Алеппо разрушены или закрыты. Хелен дает уроки своим сестрам и их друзьям.

ХЕЛЕН: Когда я преподаю, я не хочу слышать ни звука. Я хочу полной тишины. Я стараюсь не кричать, но — все хорошо. Кусай, оставайся там, но не издавайте ни звука.

Давай, папа. Пожалуйста, никто не подходит ко мне во время урока. Папа. Папа. Люди… Папа, никому из твоих людей сейчас нельзя сюда приходить. Запрещено.

HALA: Они хотят остаться с отцом. Я пытался уйти с ними на два месяца, и я много страдал с ними, потому что они хотели своего отца.

Сначала я оставался дома на случай, если кто-нибудь поранится. Я помещал детей в одну комнату, но они не могли спать. Я дал им много сиропа от кашля, чтобы они ничего не заметили. Но когда обстрел усиливался, я говорил им, что это фейерверк. Они их очень любят. Я бы сказал такие вещи, но тогда я не мог больше лгать.

Абу Али находится в самом сердце нашей жизни, в центре нашего внимания. Он наш ориентир, и он все в нашей жизни.

РАССКАЗЧИК: Мохаммед пробирается через линию фронта, чтобы исследовать дом своего друга, почти полностью разрушенный обстрелом.

[субтитры]

МОХАММЕД: Простыни действуют как жалюзи, чтобы снайперы не стреляли. Кто-то войдет в снайперскую зону, сам того не зная, а потом, пока он идет, его подстрелят.

ДРУГ: Посмотри, что случилось с нашим домом. Я тут родился.

МОХАММЕД: Здесь?

ДРУГ: Вот. Я тут родился.

МОХАММЕД: Люди стали дешевыми. Они стоят один доллар. Если я доберусь до Башара Асада, я превращусь в Гитлера. Я хочу мучить его. Я хочу не убить его, а мучить. Я хочу, чтобы он почувствовал вкус того, что он сделал с нами, горечь пыток, которые мы перенесли.

Я удивлен, что люстра не упала вместе с ракетой.

ФАРА: Однажды я и два моих двоюродных брата шли, и мой двоюродный брат был перед нами. Армия окружила нас.

[громкий шум] Это было рядом! Он не взорвался. Он не взорвался. Это была ракета. Нет, снаряд из танка, но он не взорвался.

РАССКАЗЧИК: Местами город превратился в город-призрак. Девочки отправляются исследовать заброшенные дома.

[субтитры]

ФАРА: Может быть, я найду винтовку или что-то в этом роде.

САРА: [поиск игрушек] Смотри, мистер, смотри! Ух ты! Они как мой медведь. Они такие милые. Мы не возьмем ни одного из них. И ничего из этого мы не возьмем. Пойдем. Достаточно. Может ли кто-нибудь помочь мне нести это? Фара, ты можешь нести этот мяч и этого медведя? Положите их в сумку. Мы возьмем только эти. Посмотри на них! Только эти, хорошо?

ХЕЛЕН: Не стоит этого делать. Это не правильно.

САРА: Я верну их им.

ХЕЛЕН: Нет, не надо их брать. Это стыдно. Это не правильно.

САРА: Но они очень красивые, не так ли? Пойдем. Мы закончили. Мы с тобой можем спуститься вниз сами.

ХЕЛЕН: Нет, нет. Нет не правильно. Это народные дела.

САРА: Но стоит ли их прятать от снайпера? Разве мы не должны спрятать их в нашем доме?

ХЕЛЕН: Нет, мы не должны.

САРА: Посмотри на это! Она достала их из домов людей!

МУЖЧИНА РОДСТВЕННИК: Нет, мы взяли их из библиотеки.

САРА: Это из домов людей!

МУЖЧИНА РОДСТВЕННИК: Нет, дорогая, честно.

САРА: Нет, они из чужих домов!

МУЖЧИНА РОДСТВЕННИК: Смотри, смотри!

САРА: Но ты берешь вещи из домов! У тебя только что есть кофеварки. Они были из чужих домов!

РОДСТВЕННИК МУЖЧИНЫ: Дорогой, мы получили их из твоего другого дома.

САРА: Нет!

РОДСТВЕННИК МУЖЧИНЫ: Да.

САРА: №

МУЖЧИНА РОДСТВЕННИК: Нет, нет, дорогая. Это не верно.

САРА: Все это из домов людей!

РОДСТВЕННИК МУЖЧИНЫ: Слушай, когда ты захочешь игрушку, мы пойдем и купим тебе игрушку.

САРА: Нет! Где тот наряд, который ты обещал мне дать?

МУЖЧИНА РОДСТВЕННИК: Я скоро отдам его тебе, мой милый. Вы не должны так говорить. Вы же знаете, что мы ничего не берем из домов людей.

САРА: Вот и все! Я ничего не хочу!

АБУ АЛИ: [бойцам] Стрелять надо из другого окна.

ХЕЛЕН: Мы с отцом сопротивляемся до смерти. Либо мы умрем, либо победим, даст Бог. Здесь со мной моя семья. Мои братья и сестры здесь со мной. Нам не страшно, потому что мы с отцом.

Мы умираем вместе с отцом. Мы живем с отцом. Мы побеждаем с нашим отцом. Мы едим и пьем с нашим отцом. Почему мы должны оставить его?

ФАРА: У нее лихорадка.

АБУ АЛИ: Где ей жарко?

ФАРА: Ее лицо.

АБУ АЛИ: [мокрой тряпкой] Так лучше?

Я устал, а этот [указывает на старую рану] сильно жжет. У нас сегодня была операция.

Мы с женой восемь лет не могли забеременеть. Мы страдали восемь лет. Мы ездили по врачам по всей Сирии, по всему арабскому миру и даже отправили анализы в Европу. Мы остались восемь лет без детей.

После восьми лет терпения Бог подарил нам детей.

Бог дал нам Хаммуди [Мохаммед] . Вот почему они особенные.

Прямо сейчас я несу ответственность за разрушение будущего моих детей. Я пожертвовал своими детьми за революцию, возможно, даже жизнью. Здесь они могли быть убиты в любой момент артиллерийским обстрелом или летящими пулями. А то я также пожертвовал своим будущим образованием. Поэтому они сильно пострадали.

Надеюсь, это зачтется. Это все жертва революции.

Год спустя, 2014

HALA: [во время обстрела] Скорую вызвали! Не пугайтесь. Пожалуйста, не пугайтесь. Ничего не случилось, моя дорогая.

Хватит, хватит! Достаточно!

Раньше ты так не пугался. Что с тобой не так? Ну давай же. Вставай и принимай лекарство. Хватит плакать!

Самолет идет! Идите сюда. Идите сюда. Это здесь. Фарах, подойди ко мне.

ФАРА: У меня болит живот!

РАССКАЗЧИК: В течение года жизнь в Алеппо становится все более отчаянной. Исламские экстремисты захватили часть города. А перед Рождеством, посреди ночи, семья говорит, что боевики ИГИЛ похитили Абу Али. С тех пор они его не видели.

ИНТЕРВЬЮЕР: Где твой отец?

ФАРА: С ИГИЛ.

ИНТЕРВЬЮЕР: Кто такой ИГИЛ?

ФАРА: [пожимает плечами ] Они появились внезапно.

HALA: Когда ИГИЛ пришло забрать его, он был в своей штаб-квартире. И я услышал выстрелы. Они закрыли ему лицо вот так. Они пинали его и били. Когда я попытался подойти ближе, они угрожали расстрелять меня, расстрелять меня и моих детей. Я не мог его видеть. Они взяли его прямо передо мной, обещая зарезать, а я ничего не мог сделать. Это последний раз, когда я его видел.

ХЕЛЕН: Я больше ничего не боюсь. Не нужно ничего бояться, потому что в нашей жизни ничего не осталось. Иногда у меня появляется надежда, что мой отец вернется. И иногда я теряю надежду, что мой отец когда-нибудь вернется. Тогда я много плачу.

Мой мозг иногда говорит мне то одно, то другое. И совесть меня мучает. Я не знаю, что со мной происходит. Мы много страдали, очень.

САРА: Фара здесь. Двигаться. Я впущу ее. Как ты, моя сестра? Право, сестра, я зарежу тебя! Сядь на пол, сестра!

ЧЛЕН СЕМЬИ: Положите ее и зарежьте.

САРА: Я девушка из ИГИЛ.

HALA: Если бы твой отец знал, что ты играешь в ИГИЛ, он бы тебя убил. Он не узнает, что это была ты, Сара.

ФАРА: Бери нож и начинай!

ЧЛЕН СЕМЬИ: Нравится?

ЧЛЕН СЕМЬИ: Это нехорошо.

ФАРА: Сделай это из моих глаз и сделай это. [жестами перерезает горло]

ЧЛЕН СЕМЬИ: Это нехорошо, верно?

ФАРА: Давай! Или ты можешь посадить меня в клетку и поджечь.

HALA: ДАИШ [ИГИЛ] — самое уродливое слово, которое я когда-либо слышал в своей жизни. Эти люди украли всю нашу жизнь.

САРА : [пинает Фару] Вы убили члена ИГИЛ!

HALA: Это не религия. Это не наша религия. Они исказили образ нашей религии перед всем миром. Наша страна разрушена. Все хорошее ушло, все. Поэтому я решил уйти.

РАССКАЗЧИК: Хала слышала, что она может получить убежище в Германии, которая объявила, что примет 20 000 сирийских беженцев.

ФАРА: Как пишется Германия?

САРА: А-Л, и А и л-а-м—

Я совсем не умею рисовать самолет.

ИНТЕРВЬЮЕР: Что вы будете делать в Германии?

САРА: Я буду играть. Что еще мне делать? Что мне делать? Я просто останусь дома.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы будете учиться.

САРА: Я буду встречаться с людьми, потому что я не знаю, как говорить по-французски.

ИНТЕРВЬЮЕР: Почему вы сделали этот рисунок?

САРА: Чтобы папа это увидел и приехал к нам в Германию.

РАССКАЗЧИК: Завтра семья уезжает из Алеппо. Мать Абу Али слишком стара, чтобы совершить опасное путешествие. Она осталась с другими родственниками.

МУСТАФФА, брат Абу Али: Ваша кровь, даст Бог, будет защищена Богом. И Бог принесет вам успех.

ЧЛЕН СЕМЬИ: Расслабься и смейся, и позволь нам вспомнить тебя, когда ты будешь счастлив.

ЧЛЕН СЕМЬИ: Да, бабушка. Не заставляйте нас чувствовать себя виноватыми.

HALA: Мы можем вернуться. У нас будет паспорт, как у всех.

МУСТАФФА: Через шесть месяцев у них будет паспорт, и они смогут приходить, когда захотят. Через три месяца они могут приехать в Турцию и попросить вас. И мы их увидим.

ЧЛЕН СЕМЬИ: Бог даст, скоро вы почувствуете его запах. Даст Бог, вы подержите его в руках и понюхаете.

HALA: [бабушке] Не плачь. Пожалуйста, не разбивай мне сердце. Представьте, что мы уезжаем в деревню на несколько дней, а потом вернемся. Клянусь, мы еще увидимся, если Бог даст. Просто позаботься о себе, чтобы мы могли снова увидеться.

БАБУШКА: Бог с тобой. О Боже! Что я буду делать с собой?

ХЕЛЕН: Хаммуди! Фарах! Вставай, Сара, Хаммуди! Фара и Сара, вставайте!

САРА: Могу я взять игрушки с собой?

РАССКАЗЧИК: Хала наняла водителя, чтобы отвезти ее и детей к турецкой границе. Единственный выход из города — опасная дорога через районы, контролируемые ИГИЛ или режимом.

HALA: Давай!

МОХАММЕД: Я буду скучать каждый день по детской площадке с моими двоюродными братьями. Я даже буду скучать по еде с сестрами. Я буду скучать по своей жизни в Алеппо, когда электричество и вода включаются и выключаются. Я буду очень скучать по школе и друзьям.

До свидания, Алеппо. Прощай, моя школа, мои друзья, мои кузены, моя бабушка. Я буду очень по тебе скучать.

САРА: Мы любим тебя, Сирия. Прости нас. Я взяла кусочек своего сердца и повесила на дверь нашего дома для него, для папы.

РАССКАЗЧИК: После трехчасовой поездки семья прибывает в лагерь беженцев на границе.

К январю 2015 года в такие лагеря бежало более полутора миллионов сирийцев, и места для новичков почти нет.

СЕСТРА: Здесь крысы!

СЕСТРА: Правда?

САРА: Вы чувствуете, что люди замерзли, ходят вот так, ходят вот так по земле. А когда вы ступаете на землю, что происходит? Твои сапоги тонут.

Мне стало так грустно. Как я собираюсь оставить своих друзей и отправиться в путешествие? Если папа вернется, мама сказала, что мы вернемся.

HALA: Иногда я завидую мертвым, потому что они, наконец, нашли, где приютиться. Хоть в могиле, по крайней мере, уже не думают о том, где жить.

РАССКАЗЧИК: После двух дней в лагере Хала и дети пересекают границу с Турцией. Их жизнь в качестве беженцев началась. Они направляются в Стамбул, где подадут прошение о предоставлении убежища в немецком консульстве. Хала использовала свои сбережения, чтобы прокатиться на микроавтобусе по Турции.

HALA: На какое-то время мы с мужем забыли о детях и сосредоточились на революции, борцах и людях. Но мои дети тоже имеют право что-то получить от меня.

Этим детям, если мы дадим им будущее, они принесут пользу своей родине. Они восстановят его.

ХЕЛЕН: [играет на пляже] Я не боюсь! Я чемпион!

Мы сейчас в Турции, играем в море. Мы не боимся смерти. Мы очень счастливы, потому что нам весело. Эта сцена напоминает нам о нашей жизни, напоминает нам о Сирии, напоминает нам о море нашей страны. И вот, сейчас мы не плаваем, мы мечтаем. Волны поглощают нас, как будто скучают по нам. Сейчас мы будем играть.

РАССКАЗЧИК: Февраль 2015 года. Семья остановилась у родственника в Стамбуле. Они ждали, будет ли принято их заявление о предоставлении убежища в Германии.

ХЕЛЕН: [слышно самолет, Сара кричит]_ Почему ты испугалась этого, Сара?

САРА: Похоже, он нас разорвет.

ХЕЛЕН: Так ты боишься, что он сбросит бомбы? У него нет бомб. Есть ли бомбы в Германии?

САРА: Нет, никогда! И самолетов нет, только розовые.

HALA: На протяжении 21 года брака для Абу Али и меня утренний кофе был священным. Если однажды он проснется и пойдет на работу, а мы не выпьем кофе вместе, я позвоню ему и скажу, чтобы он вернулся. Я готовил кофе, и мы пили его. А теперь я варю кофе для нас обоих и пью его.

Даже Сара знает, что я поднимаю фотографию ее отца и сажусь. И если она делает мне кофе, она приносит две чашки. Иногда я разговариваю с ним по утрам, попивая кофе. Однажды одна из моих дочерей проснулась, думая, что ее отец вернулся, потому что она услышала, как я разговариваю с ним.

Видишь, почему этот телефон такой дорогой? В нем есть все. [показывает фотографии на телефоне] Вся моя семья, весь мой мир здесь. Поэтому я всегда его держу. Я держусь за него, как за свой адрес, адрес семьи. Это металлическое устройство стало для меня целым миром.

Март 2015

РАССКАЗЧИК: После трех месяцев в Турции у Халы и детей есть хорошие новости. Им предоставлено убежище. Имея паспорта беженцев, они теперь могут безопасно и легально путешествовать в Германию. Им будет оказана финансовая поддержка и предоставлен дом в историческом горном городке Гослар.

ГОСЛАР ВИДЕО: Добрый вечер, друзья, из города Гослар. У меня очень хорошие новости для беженцев. Вы уже много слышали о городе со многими пожилыми жителями, и что им нужны новые беженцы, потому что горожане стареют и умирают.

МОХАММЕД: Этот город выглядит таким красивым и спокойным. Мама! Давай, давай! Какой хорошенький Гослар!

GOSLAR VIDEO: Каждый день умирает пожилой человек. Через несколько дней его население будет исчисляться десятками.

СЕСТРА: Это звонок.

GOSLAR VIDEO: Ежемесячно будут давать 350 евро на человека, квартиру и мебель.

ХЕЛЕН: У нас есть соседи, у которых есть родственники в Германии. Наш сосед сказал нам, что в Германии любят сирийцев. Я хочу пойти в школу, чтобы говорить по-немецки со своими друзьями. Вот чего я хочу, быть немцем.

РАССКАЗЧИК: По сравнению с большинством сирийских беженцев, Хале и детям повезло. Имея паспорта беженцев, им не нужно платить контрабандистам, чтобы попасть в Европу, и они могут позволить себе перелет из Стамбула в Германию.

САРА: Я никогда не садилась в самолет, но я говорю себе — я говорю сама с собой и говорю, а что, если в него попадет ракета? Тогда я говорю, а если бы он упал? Я боюсь, что его обстреляют, пока мы в нем. Я боюсь этого.

HALA: Я так боюсь, что больше не смогу увидеть свою страну. Я знаю, что у меня будет лучшая жизнь. И я надеюсь, что будут лучшие люди.

FARAH: Вы знаете, как выглядит Германия? Похоже на Сирию давным-давно.

СЕСТРА: Верно. Что хорошего в Германии, так это…

HALA: Это маленький город. О Германии вообще нельзя говорить.

Единственное, чего я боюсь, так это религиозной нетерпимости. Люди говорят, что здесь мусульман считают террористами. Давайте будем честными об этом. Это пугает меня. Если я почувствую, что это происходит, меня, возможно, заставят вернуться. Это единственный страх, который у меня есть.

МОХАММЕД: Мы в Госларе!

ХАЛА: Добро пожаловать. Нет ни одного обстрелянного дома.

МОХАММЕД: Мы прибыли!

HALA: Пахнет мылом.

САРА: Эта комната хороша.

ФАРА: Это комната или все целиком?

САРА: Мы не покинем этот дом. Этот дом очень хороший. Что там?

ФАРА: Наверху два миллиона коек.

ХЕЛЕН: Дом прекрасный, мы пойдем в школу и все такое. Это безопасно, и мы больше не будем бояться. Когда мы впервые пришли сюда сегодня утром, птицы говорили. «Добро пожаловать в Германию.» Они странно разговаривают. Я думаю, они могут быть счастливы. Они счастливы, что мы здесь, в Германии.

ХЕЛЕН: [исследуя город] Хорошо, никто не смеется нам в лицо.

САРА: Все люди здесь состарились и умерли.

HALA: №

SARA: Да. Они под угрозой. Вымирание. Как динозавры. Динозавры!

МОХАММЕД: Давай, скажем, утренние молитвы, молитва на то, когда поедешь на новое место.

РАССКАЗЧИК: Хала и дети уже две недели живут в своем новом доме в Госларе. На семью дается 1,900 евро, около 2200 долларов в месяц, а также бесплатное медицинское обслуживание и образование.

ХЕЛЕН: Хаммуди, я чувствую себя глупо.

МОХАММЕД: Почему?

ХЕЛЕН: Не знаю.

РАССКАЗЧИК: Это первый день в школе для Хелен и Мохаммеда.

МОХАММЕД: Иди сюда. Нам нужно спешить. Ну давай же. Ну давай же! Хелен, чего ты здесь ждешь? Ваши нервы! Они открыли дверь. Ну давай же!

ХЕЛЕН: Я не хочу.

МОХАММЕД: Трус!

[на английском]

ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ НЕМЕЦКОГО: Это четыре класса, а вот и ваш класс.

ХЕЛЕН: Да.

УЧИТЕЛЬ: Заходите.

ХЕЛЕН: Красиво.

УЧИТЕЛЬ: Хорошо, не бойся. Все в порядке. Они все очень милые, обещаю.

[субтитры]

ХЕЛЕН: Когда я впервые вошла в дверь, ощущение было неописуемым. Я боялась, что меня будут критиковать и что я никому не понравлюсь из-за моего хиджаба. Но когда я впервые вошел, на доске было написано «Добро пожаловать в Германию».

УЧИТЕЛЬ: Меня зовут Елена.

ХЕЛЕН: Меня зовут Хелен.

УЧИТЕЛЬ: Ich heisse Helen.

HELEN: Ich heisse Helen.

[на английском]

МОХАММЕД: [школьникам] В Сирии мы выбегаем из школы. Школа как тюрьма, большая, большая, большая стена вокруг школы. И делаем это — ОК, 1,2,3 и прыгаем!

ШКОЛЬНИЦА: Ей нравятся твои туфли!

ХЕЛЕН: А-ха!

МОХАММЕД: Я люблю школу все больше и больше. У меня есть три сестры обезьяны. У меня нет братьев, три сестры-обезьяны. Они всегда прыгают на меня. Ух ты. Они всегда бьют меня, паф! Дай мне свой телефон! Нет. Паф, паф!

[субтитры]

МОХАММЕД: Я не ожидал, что заведу друзей в первый день. Я клянусь.

ХЕЛЕН: Нам больше не нужно писать по-арабски.

МОХАММЕД: Я знаю.

ЕЛЕНА: Только когда мы выучим немецкий—

МОХАММЕД: Нет, не забудь в мечети.

ХЕЛЕН: Я не записываюсь в мечеть.

МОХАММЕД: Я.

ХЕЛЕН: Мама подумает, что я неверная. Пусть она так думает.

Январь 2016

РАССКАЗЧИК: Семья живет в новом доме уже шесть месяцев. Но с тех пор, как они прибыли, настроения в Германии стали меняться против таких же беженцев, как они. Крайне правые группы протестуют против приезда такого количества мусульман в Европу. В 2015 году более полумиллиона сирийцев бежали в Германию, и страна с трудом справляется с тысячами, прибывающими каждый день.

МОХАММЕД: [в центре для беженцев] Здравствуйте. Вы новые арабы?

РАССКАЗЧИК: Большинство беженцев находятся в приемных центрах и общежитиях, пока рассматриваются их заявления о предоставлении убежища. Мохаммед и Хелен вместе с другими студентами вызвались помочь в одном из таких центров недалеко от Гослара.

МОХАММЕД: Из Сирии?

1-й МАЛЬЧИК: Ага. Из середины Сирии.

МОХАММЕД: Нет проблем! Откуда?

2-й МАЛЬЧИК: Из Ирака.

МОХАММЕД: Для меня большая честь. Я сириец, так что мы соседи.

ХЕЛЕН: С тех пор, как мы впервые приехали в Германию, люди прибыли миллионами. Так что в Госларе мы привыкли слышать немецкую речь. Теперь мы слышим сирийский разговор. Так что сирийцев сейчас много.

Здесь, в Германии, изменились не только сирийцы. Германия даже изменилась. В школе мы с братом Мухаммедом много чего слышим, например, «Убирайся из нашей страны» и тому подобное. «Почему твоя мама не работает» и «Зачем ты берешь наши деньги?» Это делает нас неудобными. Но это не все, конечно.

HALA: Моя жизнь закончилась в такой день, как сегодня. Абу Али и я вместе пили кофе. Потом он спустился в свой кабинет, и его ждали. А потом его взяли.

Прошло уже два года, и каждый день я получаю новости. Каждый день. Один человек говорит мне, что он жив, а другой говорит мне, что он мертв.

Неделю назад я проснулся от множества сообщений. Я открыл их и увидел, что мне прислали фотографию мертвого человека. Я подумал: «Вот оно. Это он. «Но у Абу Али ноздри меньше. У этого мужчины черные волосы. Волосы моего мужа не черные, а каштановые. У его усов много седых волос. Это все черное.

Когда я сижу и много проверяю, мне становится страшно. Я не хочу. Когда кто-то лежит, может быть, его нос выглядит иначе и — это не Абу Али. Это не фотография Абу Али.

Но внутри я знаю, что хотя это не то фото, я могу получить другое фото, на котором действительно Абу Али, на котором видно, что он был убит, и, возможно, более ужасным образом.

Теперь я мертв. Я мертв уже два года. Но все новое нужно строить на руинах и на людях, которых ты потерял в прошлом. Я позволил чему-то очень большому внутри меня умереть ради них.

ФАРА: Сара, увидимся утром! Мохаммед, увидимся утром!

[по скайпу] Я здесь. Я здесь.

МОХАММЕД: Клянусь, я очень по тебе скучаю, бабушка.

ФАРА: Теперь я пишу по-немецки. [на немецком языке] «У тебя есть блокнот, маленький блокнот?» Я знаю немецкие ругательства!

САРА: Мама здесь недовольна. По лицу ее видно, что она недовольна, А все остальные, шалунишки, счастливы.

Мне нравится Германия. Что мне нравится в Германии, так это моя школа и мои друзья. А подруга, которую я люблю больше всего, это Франческа. И мне нравятся Совила, и Джулиус, и Уилла, и Джойс, и Ибрагима, и Колин, и Эдисон

ФАРА: Это означает весь класс.

САРА: Здесь дороги чистые. В Сирии они не чисты. Вот и не чешутся. В Сирии обстреливают.

Из всех нас Хелен изменилась больше всех. Раньше она носила хиджаб. Она не показала бы ни одной пряди волос. Теперь она выходит на улицу с распущенными волосами.

ХЕЛЕН: [на катке] Я смеюсь. Я все время падаю.

Он посмотрел на нас. Смотрите, он смотрит на нас. О, чувак, он такой горячий. Прокатимся мимо него. Мы не должны быть такими!

Когда ты переходишь из одной жизни в другую, ты немного меняешься. Теперь у меня есть новые друзья, дом и все такое. Даже мое будущее новое. В Сирии у девушки нет свободы. Но вот в Германии девушка не правит. У нее есть свобода

Я не забыл, откуда я родом. Я не забыл того, что я с родины, из Сирии. Я не из Германии.

МОХАММЕД: Печально то, что случилось с нами, народом Сирии. Грустно, что нам пришлось пересечь моря, пересечь европейские страны, чтобы добраться до Германии. Иногда я думаю, что с нашей стороны было неправильно приехать в Германию и что мы должны были остаться в нашей стране.

Я обязательно вернусь в свою страну, отстроена она или нет. Я приехал в Германию только для того, чтобы обеспечить свое будущее и продолжить свое образование. Потому что я не немец. После того, как мы выучим немецкий, нам больше не будут нужны их деньги или что-то еще. Все, что нам нужно, это наша тяжелая работа.

Никто никогда не может полностью покинуть родину.

ЕЛЕНА: Когда я была в Сирии, я не ценила, не знала, что такое семья, что такое мама или папа. Папа сказал, что разрушил будущее своих детей. И я думал об этом. Мама выносила нас вчетвером последние два года, а папа жертвовал всем в своей жизни ради Родины, ради нас.

Теперь я знаю цену отцу, а особенно маме. Теперь я знаю, что родина – это все.

Противоречивая уличная музыка, которую никто не заставит замолчать

Загрузка

Музыка | Хип-хоп. Адхам Юссеф исследует полемику.

С 1970-х годов популярная музыка рабочего класса в Египте была синонимом мини-автобусов, водителей такси и шумных уличных свадеб, но теперь более широкое распространение получает современный поджанр техно. Mahraganat, египетская музыка, сочетающая в себе R&B, рэп и техно, происходящая с улиц Каира, Mahraganat, тем не менее, распространяется по классовой системе, и теперь ее можно услышать эхом на свадьбах большинства представителей среднего класса, в эксклюзивных ночных клубах Египта и даже на националистических мероприятиях, посвященных патриотическим праздникам или выборам.

Подробнее:

-Восстание палестинской поп -поп -музыки

-Как арабская весна изменила кино

-Женщины революционизируют ближневосточный кинотеатр

Сайд и Мохамед*, 20 и 21 Водители-тук из рабочего района Матария (к востоку от Каира) оба стремятся исполнить махраганат. Работая в составе хип-хоп танцевальной команды, которая сопровождает певцов на свадьбе, чтобы разогреть публику, Саид и Мохамед делят свое время между двумя работами, чтобы поддержать свои семьи и купить новое оборудование для создания собственной музыки.

Этот жанр андеграундной музыки популярен на улицах Каира. Фото: Getty Images Он описывает жанр музыки, в котором присутствует откровенный флирт, упоминает наркотики, добрачный секс и верность соседям певца. «Это громко, артистично и бесстыдно, как и Матария [мой район]», — говорит он BBC Culture, останавливая свой тук-тук, чтобы проверить его шины. «Это способ, которым многие молодые люди могут легко и дешево сказать, что они хотят, и вы можете заработать много денег».

Прогуливаясь по оживленным улицам Каира и Гизы, вы можете увидеть массивные рекламные щиты телекоммуникационных компаний с изображением популярных певцов Mahraganat. Тем не менее, несмотря на огромную популярность Mahraganat как в Интернете, так и вживую, спонсируемый государством Египетский синдикат музыкантов ведет кампанию, пытаясь запретить и ограничить распространение этого жанра. В феврале 2020 года Синдикат египетских музыкантов, возглавляемый опытным певцом Хани Шейкером, издал указ, запрещающий выступления Махараганата на частных площадках. За соблюдением этого правила следит египетская туристическая полиция, и те, кто его не соблюдает, могут столкнуться с юридическими последствиями. С уважаемой карьерой, начиная с 1970-х, Шейкер был избран в 2015 году главой Синдиката музыкантов, официальной организации, в которой музыканты должны быть зарегистрированы для коммерческого выступления.

«Такая музыка, которая основана на сексуальных отсылках и неуместных словах, отвергается», — сказал Шейкер в телеинтервью в феврале 2020 года. «Мы хотим приличную [популярную музыкальную сцену]. Мы также будем слушать каждую песню. как Центральная цензура произведений искусства (ЦЦСИ), и тогда мы решим, пройдет эта песня или нет».

Ссылаясь на известную египетскую поговорку «Что запрещено, то желательно», композитор и критик Mahraganat Хелми Бакр говорит BBC Culture, что сомневается в эффективности запрета и в том, что он сделает этот жанр еще более популярным. «Сегодня все в восторге от того, что странно; это катастрофа, за которую расплачиваются следующие поколения и их дети». В попытке избежать ограничений синдиката многие певцы этого жанра были вынуждены выступать либо за границей, либо в частных домах.

Музыка Mahraganat часто исполняется на уличных вечеринках, но были предприняты попытки ее запретить. (Фото: Getty Images)

тяжеловесы Mahraganat: Хассан Шакуш и Хамо Бека. Полиция и государственные служащие прибыли на вечеринку и отправили исполнителей и гостей домой, сославшись на отсутствие необходимых разрешений, рассказали BBC Culture Саид и Мохамед. .»

Бакр, сочинивший многие из самых известных классических песен страны, думает иначе. «Эти [певцы] известны и без того, чтобы петь; они известны своей вульгарностью и неуместными словами, которые они используют», — комментирует он.

Звуки метро

Махараганат, что в переводе с арабского означает «фестивали», прославился после революции 2011 года, свергнувшей бывшего президента Хосни Мубарака. Внимание западных СМИ, ученых и кинематографистов, направленное на мятежную молодежь страны и потенциальные изменения, которые они могут принести, привлекло внимание многих к необычному звучанию Mahraganat. Спустя десять лет после «арабской весны» явные и грубые тексты музыки, броский стиль и имена ее исполнителей вызвали критику со стороны классических музыкантов и композиторов в Египте, которые предполагают, что это разрушает общественный вкус и мораль и заставляет певцов соответствовать. и изменить их тексты. «Этот жанр следует назвать музыкальным хаосом. Это то, что Махараганат означает для этих необразованных людей», — сказал Бакр.

Пик напряженности пришелся на февраль 2020 года, когда два певца Mahraganat Хасан Шакуш и Омар Камаль исполнили вживую свой хит Bent El-Giran (Дочь соседей), кокетливую песню с текстом, намекающим на то, что главный герой может употреблять наркотики и алкоголь, чтобы забыть его возлюбленная. Два певца публично извинились за текст и выпустили «чистую» версию песни. Тем не менее, дуэт по-прежнему использует оригинальные тексты на живых выступлениях, что привело к тому, что Musician Syndicate в сентябре наложил эмбарго на эту пару. «Этот раковый тип музыки недостоин имени Египта, его искусства или прекрасного правления президента Абдель Фаттаха Ас-Сиси», — заявил Шейкер, оправдывая запрет.

Подобные акты цензуры имели место, несмотря на то, что классическое музыкальное наследие Египта содержит несколько восхваляемых шедевров, в которых влюбленные, их прикосновения или встречи упоминаются как долгожданный «кайф» или «глоток напитка». Например, в своем хите 1968 года «Это моя ночь» легендарная певица Оум Калтум поет: «О, возлюбленный мой, ты мое вино и моя чаша». Точно так же в знаменитой песне классического певца Карема Махмуда Samra Ya Samra («О, черная красавица») есть строчка, говорящая: «Ты — стакан любви, а твои губы — напиток».

Критика жанра основывается не только на откровенных текстах. Бакр считает, что проблема Махараганата также заключается в качестве песен и скромном происхождении певцов; он называет их «необразованными». «Мелодии не очень хороши и не добавляют ничего ценного в египетскую музыку. Голоса некоторых певцов [махраганат] неплохие, но другие — мусор. Эти мусорные голоса доминируют на сцене, распространяя жанр, как вирус, — говорит Бакр. Несколько раз Бакр даже называл этот жанр «более опасным, чем коронавирус».

«Когда вирус убивает человека, это его судьба, но намеренно вредить обществу и портить его [художественный] вкус — это проступок, за который мы ответим перед Богом; поэтому я говорю, что этот жанр более опаснее, чем коронавирус», — сказал Бакр BBC Culture.

Певцы Mahraganat, команда El Sawareekh, Shehta Karika и другие (Фото: El Sawareekh Team) хочу лицензию на пение. Они сказали, что в состав жюри войдут эксперты синдиката, а также профессора нескольких академий искусств. В недавнем интервью прогосударственной газете Youm7 Шейкер сказал, что он «пойдет на компромисс, чтобы принять их [певцов из Махаганата], чтобы легализовать их статус и иметь возможность контролировать музыку и тексты, которые они представляют».

Одним из тех, кто прошел эти испытания, является Докдок, член команды El Sawareekh, чьи песни на YouTube и Soundcloud слушают миллионы. С начала 2000-х музыку исполняли молодые люди без музыкального образования, которые микшировали популярные песни с сэмплами из интернета, используя дешевые микрофоны и пиратские звуковые программы.

Для Докдока Mahragant — больше, чем представление; это инструмент выражения. «Это единственный способ, которым я могу свободно говорить то, что хочу. Любое слово, которое я хочу сказать, или чувство, которое я хочу выразить, я могу сказать в песне». Вместе со своим товарищем по команде Бассемом он работал в магазине ди-джеев, который сдавал в аренду стереосистемы и осветительные приборы для уличных свадеб. «Мы всему научились на YouTube и в то время делали каверы на известные песни, пока не создали свои собственные треки». Докдок все еще ждет одобрения синдиката, ожидая поступления документов в университет. Он понимает, почему критики низко оценивают его музыку. «Мы делаем звуки 2020 и 2021 годов, а они — знатоки классической арабской музыки, поэтому я понимаю их мнение».

В недавно опубликованном отчете под названием «Закрытая дверь» каирская Ассоциация свободы мысли и выражения (AFTE) предупредила, что если синдикат будет продолжать в том же духе, «это изменит концепцию синдикатов и опустошит их содержание, поэтому что процесс присоединения к синдикатам, который должен быть добровольным для сохранения прав, становится обязательным шагом для производства контента в Египте и бременем для художественного сообщества».

«Принцип членства в синдикате основан на добровольности, что означает, что люди имеют свободную волю вступать в синдикаты, чтобы получить поддержку и привилегии, предоставленные членам. Фактически, синдикаты использовали оружие членства — предоставляя его или отзывая это — как «узаконенное» средство против представителей культурного и творческого сообщества», — добавили в AFTE.

«Махраганат всегда был странным жанром для мейнстримной музыкальной сцены Египта, и его исполнители [рассматриваются] как неудачники», — говорит Мина Ибрагим, исследователь в области антропологии и преподаватель Марбургского университета. «Отбор исполнителей в синдикаты только институционализирует их и поместит в категорию «приемлемых неудачников», где их содержание можно будет контролировать», — добавляет он.

У популярного певца Mahraganat Мохамеда Рамадана миллионы подписчиков на YouTube (Фото: Getty Images)

Ибрагим приводит в пример Мохамеда Рамадана, известного актера и певца Махараганата, который начал свою карьеру в малобюджетных боевиках, играя головорезов и мачо. «По мере того, как он набирал популярность, он был зачислен в несколько спонсируемых государством пропагандистских кампаний и в настоящее время является одним из самых высокооплачиваемых исполнителей в стране, несмотря на его вклад в музыку Mahraganat». В последние годы битва за получение лицензий на концерты затронула не только музыкантов Mahraganat, но и другие противоречивые жанры, такие как хэви-метал, который на Ближнем Востоке давно обвиняют в связях с сатанизмом. В марте 2016 года полиция ворвалась на концерт хэви-метал группы Sepultura и остановила его. Тогда Шейкер и синдикат также сослались на отсутствие разрешений на штурм концерта.

«Власти постоянно пытаются урезать то, что они называют «общественной моралью» или подрывом «семейных ценностей», — добавляет Ибрагим. То же самое и с Mahraganat: «Песни могут быть запрещены на частной вечеринке, но разрешены в драме или фильме-блокбастере», — объясняет Ибрагим. По его мнению, существует параллель с другими формами цензуры, и такой подход властей «может привести к цензуре Mahraganat или заключению в тюрьму женщин-исполнителей TikTok», — говорит он. «Например, видео известной латиноамериканской или русской танцовщицы живота может стать вирусным и получить известность в Интернете, но когда танцует молодая египетская девушка, ее могут посадить в тюрьму». Недавно несколько исполнительниц TikTok были заключены в тюрьму по обвинению в подстрекательстве к «разврату» и «аморальности» с помощью контента, который они размещают на платформе для обмена видео.

Сальма Эль Тарзи, одна из первых египетских режиссеров, запечатлевших рождение махраганата визуально и социально в своем музыкальном документальном фильме «Подполье/на поверхности» (2013), рассказала BBC Culture, что нынешние усилия по цензуре этого жанра не могут быть поняты на первый взгляд. собственный. «Это связано с гегемонией, которая патриотически провозглашает себя представителем и моральным спасителем правительства и консервативного среднего класса», — говорит Эль Тарзи.

Несмотря на свое скромное происхождение, музыка и ее исполнители нашли свое применение в блокбастерах, рекламе транснациональных компаний и даже в политических кампаниях под влиянием государства.

Певцы Mahraganat, в том числе El Sawareekh Team, добиваются большего успеха (Фото: El Sawareekh Team)

Эль Тарзи утверждает, что основной рынок использует Mahraganat как источник прибыли, ограничивая творческий потенциал исполнителей. «Рынок, представленный синдикатом, не позволит этим певцам добиться успеха. Поэтому он начал смотреть на них свысока и заставлять получать разрешения», — говорит она. Однако она утверждает, что с певцами Mahraganat следует обращаться так же, как и с любыми другими исполнителями. «Мы не должны подходить к ним в романтизированной классовой манере, рассматривая их как жителей трущоб или простых преуспевающих художников».

В своих нападках на этот жанр синдикат заявил, что рассматривает возможность попросить администрацию YouTube и Soundcloud не публиковать песни без разрешения. Эль Тарзи говорит, что отсутствие контроля над использованием исполнителями этих платформ — головная боль для синдиката. «У них есть право расти, быть более финансово [успешными]. Они такие же художники, как и любые другие художники. Они также могут практиковать самоцензуру или самосохранение, чтобы получить одобрение и иметь возможность выйти на рынок», — говорит Эль Тарзи.

Вернемся к Саиду и Мохамеду, которым еще только предстоит выпустить свою дебютную песню. Дуэт вдохновляется историями успеха певцов Mahraganat, таких как Dokdok и Shahoush. «Они начинали с нуля, работая продавцами или музыкантами-фрилансерами, а теперь их творчество слушают миллионы людей в Египте и за границей». Как и Докдок, они ждут момента, чтобы выйти на сцену и спеть свои песни. Недавно они участвовали в написании предвыборной песни кандидата в депутаты, который в итоге проиграл.

«Он проиграл, но песня все еще запоминающаяся, и ее можно услышать в нескольких тук-туках в Матарье [их районе]», — говорит Мохамед. «Запрет [Mahraganat] сделает его более популярным и заставит людей слушать его все больше и больше». Поскольку Докдок ожидает публикации документов своего синдиката, он надеется, что власти отнесутся к ним серьезно. «Они у власти, и они могут запретить нам. Однако они могут запретить концерты и шоу, но они не могут запретить музыку или пение».

*Некоторые имена изменены

Дополнительный репортаж Omnia Farrag

Если вы хотите прокомментировать эту историю или что-либо еще, что вы видели на BBC Culture, зайдите на нашу страницу в Facebook или напишите нам в Twitter.

И если вам понравилась эта история, подпишитесь на еженедельный бюллетень bbc.com под названием The Essential List. Подборка историй из BBC Future, Culture, Worklife и Travel, доставляемых на ваш почтовый ящик каждую пятницу.

;

Прощай, Фути Джилл Скотт

Правильно, мы не плачем. Я обещал себе.

Сегодня я, возможно, прощаюсь с футболом, но мы собираемся сделать это праздником. Никаких грустных лиц!! Мы слишком хорошо повеселились, чтобы плакать.

Может быть, это потому, что я из Сандерленда, но обо мне всегда были верны две вещи: я всегда был упрямым и всегда любил футбол. Это у меня в крови с тех пор, как мне исполнилось пять лет. Я увидел кучу мальчиков, играющих на школьном дворе, подошел прямо к ним и сказал четыре волшебных слова…

«Можно мне тоже поиграть?»

Три года спустя моя фотография попала в местную газету. Моя мама принесла домой Sunderland Echo , и там была неряшливая маленькая девочка в центре банды мальчиков, улыбаясь со своим трофеем. Заголовок гласил: ДЖИЛЛ ГОРДИТСЯ МУЖЧИНОЙ. (Я стал Лучшим игроком матча на юношеском турнире). И я помню, что я был в ярости, потому что организаторы турнира были так смущены, что они сказали моей маме: «О, не волнуйся, мы изменим его так, чтобы он гласил «Девушка матча».

Я сказал: «Нет!!! Они подумают, что я получила его за то, что была единственной девушкой!!! Оставь это!!! Я Человек Матча!!!»

Я очень благодарен своей маме, потому что у меня была мечта, которой еще даже не было, и она все равно меня поддержала. На следующий год клуб сказал мне, что я больше не могу играть за них — это только для мальчиков — и я помню, как зарылся лицом в подушки дивана и заплакал, потому что думал, что мой мир буквально рухнул. Я так долго плакала, что кожа дивана прилипла к моему лицу. Но моя мама сказала: «Не волнуйся, мы найдем тебе другую команду».

Футбол был просто моей жизнью, и я едва мог усидеть на месте за чаем, прежде чем выбежал на улицу играть. Я проглатывал их за пять минут, а потом бегал от дома к дому, стучась во все двери соседей, пытаясь завербовать как можно больше мальчиков, приставая ко всем родителям: «Крейг выходит? Марк выходит?

Если бы никто не участвовал в игре, я бы просто бродил по задворкам в одиночестве. Если мяч перелетал через забор, а рядом не было соседа, который мог бы его отбросить, я просто бегал спринтами от одной стены к другой. И вы должны представить себе проселочные дорожки в Сандерленде — они могут быть максимум 10 метров в ширину. Беги, коснись стены, беги к другой стене. Туда-сюда по грязному переулку! Я бы делал это часами, до темноты. Это была просто моя фитнес-программа.

На выходных в местном пабе проходила акция: если вы покупали пинту пива, вам давали жетон на бесплатную поездку на автобусе до стадиона Света. Так что мой дедушка шел выпить, а в полдень я бежал вверх по холму, чтобы встретить его, и мы ехали на автобусе, чтобы посмотреть игру «Сандерленда». Я был тем ребенком, который собирал программы всех матчей, выпрашивал автографы у всех игроков (и судил тех, кто был слишком крут, чтобы подписывать). 

Помню, когда мне было 13, я умолял маму отпустить меня посмотреть Англию. против Турции на стадионе «Лайт». Это было позднее начало, и у меня был комендантский час, но я умолял и умолял: «Пожалуйста, отпустите нас!» и, наконец, она сказала: «Хорошо, но вернись к 10».

Короче говоря: просидел до 11, ожидая возле автостоянки. Получил автограф Дэвида Бекхэма. У него были светлые блики и все такое. Он увидел, как я держу плакат, который я вытащил из старого футбольного журнала. Я держал его через ворота своими длинными руками (слава Богу за них), и он тут же подошел.

Я вернулся домой около полуночи. Мама была не слишком довольна нами, но я только помню, как сложил плакат в задний карман, чтобы она его не разорвала, и подумал: «Хорошо, забаньте меня на месяц. Плевать. Лучший день в моей жизни.»

Когда любишь футбол, это нерационально. Вы вливаете в него все, что у вас есть, и вы как будто даже не замечаете, что делаете это. Я никогда не забуду, когда мне было 18 или 19 лет, я пытался пробиться в сборную Англии, и Хоуп Пауэлл сказала всем нам, игрокам, такую ​​правдивую фразу:

«Если вы хотите играть за Англия, ты должна быть одержима ».

Courtesy Jill Scott, Christof Koepsel/Getty

Когда я был моложе, я не очень понимал, что она имела в виду. Но сейчас, оглядываясь назад на мою карьеру и на то, каким нелепым это было путешествие, она была абсолютно права. Помню, когда я играл за свой первый профессиональный клуб «Сандерленд», у нас даже не было собственной формы. Мужская команда давала нам свою экипировку из предыдущего сезона, так что это было похоже на свободную игру — хватать все, что можно. Я помню, как рылся в мешках для белья, потому что там был физиотерапевт по имени Джоки Скотт, и поэтому я пытался захватить его вещи, чтобы у меня были инициалы JS на моих шортах. Шорты были на нас такими длинными, что казались длиной в три четверти, а красные джемперы столько раз стирали, что они стали розовыми, но мы были просто благодарны за все, что могли получить.

В дни отъезда у нас был арендованный микроавтобус 1980-х годов — из тех, где у каждого столика стояли хитрые маленькие лампочки, за которые нужно было дернуть за веревочку, — и мы буквально останавливались шесть или семь раз на сторона автомагистрали, чтобы забрать игроков. Даже на станции техобслуживания или где-то еще. Просто стоял на обочине, махал рукой. У всех была постоянная работа. Это были учителя, полицейские, работники общественного питания. Но прежде всего футболисты. Я помню, мы всегда останавливались в Premier Inn, и нас было четверо в комнате. Две на двуспальной кровати, одна на диване и одна на детской раскладушке.

Но знаете что? Это были абсолютные лучших раз. Я бы вернулся туда с большим удовольствием. Это истинная Божья правда. Когда я был молодым игроком, девушки из «Эвертона» взяли меня под свое крыло и сформировали то, кем я являюсь сегодня. Я помню, как мы приходили в комнату по субботам и наперегонки включали матч дня. Все мы столпились вокруг маленького телевизора, пили чай, просто веселились.

На следующий день мы возвращались домой в два часа ночи, и половине женщин приходилось вставать на работу в шесть, но они любил это. Мы все сделали. Если ты не любишь, ты не протянешь. Вы не можете. Мечта — это то, что поддерживает вас.

Возможно, я прощаюсь с футболом, но мы собираемся сделать из этого праздник. Никаких грустных лиц!! Мы слишком хорошо повеселились, чтобы плакать.

— Джилл Скотт

Боже, это так неловко, но если я не могу опозориться во время объявления о выходе на пенсию, когда я действительно смогу? Помню, когда я играл за «Эвертон», я совершал долгие поездки по трассе М62 из Сандерленда в Ливерпуль. Просто чтобы подготовить сцену для вас, у меня был этот легендарный Peugeot 106 с литыми дисками, и радио было сломано, и я постоянно терял свой MP3-плеер, так что во время трехчасовой поездки я проводил время, беря интервью у самого себя.

Не в моей голове. Вслух. Я буду и интервьюером, и собой. Я просто подумал, Когда-нибудь это пригодится….

«Джилл, на этих выходных предстоит важный матч против «Арсенала». Как себя чувствует команда?»

«Да, ну, очевидно, это огромная возможность для нас…»

Представьте, что все это происходит, когда я еду по М62 в своем маленьком Peugeot, но у меня также есть пакеты Dairylea Lunchables и молочные коктейли Yazoo по всему заднему сиденью, потому что я только что остановился выпить чаю на заправке. станция.

Просто невероятно серьезный и профессиональный. Поедание ветчины и сыра Lunchable, использование бутылки Yazoo в качестве микрофона, разговоры о том, «Ну, менеджер действительно заставил нас усердно работать на тренировке на этой неделе…».

Это была моя жизнь. Просто выживает, точно не процветает. Я перестал ходить в университет. Я потратил около 20 000 фунтов на студенческие ссуды на бензин.

Представьте, если бы вы сказали мне тогда, что я буду играть за Англию 16 лет?

Если бы ты сказал мне, что я доживу до

человек собрались на стадионе «Уэмбли» во время женского европейского финала?

И что я буду в нее играть?

Невозможно.

Наоми Бейкер/Гетти

Знаете, что смешного? Эта последняя глава почти не была написана для меня. Пока я восстанавливался после травмы колена, приближался финальный отбор команды на Евро, и я действительно понятия не имел, выживу ли я. Я помню, как нас одного за другим вызывали в офис Сарины, чтобы дать нам Новости, я так нервничала, что выпила три Флэт Уайт в кафетерии, и когда я сел напротив Сарины, меня буквально трясло.

Она сказала: «Джилл, что с тобой?»

Я сказал: «Ну, я выпил три кофе, но я нервничаю, поэтому не знаю, какой».

Она сказала: «Ты будешь ».

Для меня это было огромным облегчением, потому что в 35 лет я знал, что это мой последний шанс. Я просто хотел отдать абсолютно все, что у меня осталось, этой команде, что бы это ни значило.

Тот турнир… что тут сказать?

Я просто большой шарик неверия, даже сейчас. у меня золотая медаль . Не могу перестать смотреть, три недели спустя. Это так тяжело. Это так настоящие . Я продолжаю сбрасывать его, и мне приходится спрашивать себя: действительно ли я был там? Это действительно произошло? Я действительно ругался в прямом эфире по телевизору?? Я действительно обнимал принца Уильяма?

Я думаю, что он нарушил королевский протокол, когда крепко обнял нас, но это было видно по его лицу — он был так рад за нас. Он следил за нашим путешествием на протяжении всего пути. Я просто продолжал говорить ему: «Я не могу в это поверить, я не могу в это поверить».

Когда я получил степень MBE, мне так и не удалось попасть в Букингемский дворец из-за Covid. Может быть, теперь он сможет снова пригласить меня и подарить нам его.

Но это был не просто финал. Было так много моментов с того турнира, когда я сидел и осматривал стадион в нашей первой игре, видел 70 000 человек, собравшихся на «Олд Траффорд» на женский футбольный матч, видел все баннеры, атмосферу и эмоции… и я d просто думаю про себя: Посмотрите, как далеко мы продвинулись.

Когда я переехал в «Ман Сити», я был буквально поражен тем, что они даже стирали нашу форму. Все раздражались на меня, потому что я продолжал говорить это.

«Они стирают наши комплекты??? Они правда стирают наши комплекты???”

«Джилл, заткнись!!! Да, они стирают наборы. Ты заслуживаешь, чтобы твой комплект постирали.

Просто возможность тренироваться как настоящий профессионал была волшебством . (Я слышу, как Ник Кушинг кричит: «Джилл Скотт нуждается в ее касаниях с мячом!!» Если бы Ник не помог мне перестроить мою карьеру в 26 лет, я бы не провел еще девять лет в Англии. Спасибо, Ник. )

До 26 лет было роскошью иметь возможность прикасаться каждый день. Так что увидеть 90 000 человек на «Уэмбли» в финале против Германии было неописуемо. Находясь на скамейке запасных в первом тайме, часть меня сидела как фанат. Я имею в виду, Англия действительно может что-то выиграть??? Через десять минут после начала матча мне пришлось напомнить себе, что я не ребенок на трибунах, наблюдающий за Майклом Оуэном против Аргентины или что-то в этом роде. Я действительно часть команды.

Есть фото с начала матча и видно, что все остальные на скамейке улыбаются и наслаждаются моментом, а я просто сижу такой нервный, думаю: Давай, Англия.

Лучшее, что со мной случилось, это когда меня позвали на разминку на 77-й минуте, потому что я хоть что-то тогда контролировал. Я просто отключился от этого и мог сосредоточиться на своей работе. Я знал, что должен был сделать: пойти туда и разбить как можно больше игроков. Закройте их. Сними мои носки. Заткнись магазин.

Я просто хотел выиграть так, так, так сильно, и в игре был момент, когда я немного потерял голову… что стало немного вирусным и превратилось в кружки и футболки (то есть в настоящее время сижу в доме моей бабушки. ) Конечно, я бы хотел, чтобы камеры BBC не засняли это, но все, что я могу сейчас сделать, это извиниться перед моей бабушкой: Прости, Ганни!!!

Во мне накопилось 30 лет футбольных горя, мечтаний и разочарований, и я просто хотел сделать это для всех на этом стадионе… для всех в стране… для всех этих девчонок, которые резвятся на задворках. Я так хотел, так сильно.

Я даже не помню момент, когда Хлоя забивает, если честно. Она переживает, что это фол, потому что она так хорошо защищает мяч, а мы смотрим на нее, она смотрит на меня — она наполовину сняла майку… это гол?! Это не?! Потом это дается, она убегает, и это просто хаос. Фанаты кричат, ее топ полностью слетел, и Уэмбли сошла с ума. Следующее, что я помню, — Джорджия неуклюже пытается снова надеть рубашку Хлои.

Джулиан Финни/FA via Getty

После того, как она забила, я понял, что мы станем чемпионами, у нас были Милли и Лия сзади, а Мэри в воротах. Мы не собирались отказываться от этого лидерства. Помню, как после финального свистка я подбежал прямо к Кире и сказал: «Спасибо за то, что полностью руководил полузащитой на протяжении всего турнира».

После этого я сделал то, о чем еще ни с кем не делился. Я побежал в раздевалку, чтобы отправить одно сообщение. Я не хотел разговаривать по телефону, но мне нужно было отправить сообщение одному человеку. Мо Марли. Мо был тренером, который рискнул на худой 18-летней Джилл Скотт. Если бы она никогда не дала мне такой возможности, я бы не был там, где я сейчас. Я не могу сказать достаточно хороших слов о Мо. В раздевалке я просто написал ей: «Мы сделали это, Мо».

Очевидно, все видели абсолютные сцены в раздевалке в социальных сетях после финала Евро. Но что действительно запомнилось мне, так это то, что той ночью, когда мы вернулись в отель «Ленсбери», я и Милли Брайт жили в одной комнате, и, конечно же, мы жужжали, так что мы никак не могли заснуть. Мы просто просидели всю ночь, буквально занимаясь рэпом, стихами и всякой ерундой, как маленькие дети. В половине седьмого утра, когда уже взошло солнце, я вышел на прогулку, чтобы выпить кофе с Лотте, не заснув ни минуты, и это был самый сюрреалистический момент в моей жизни.

По пути в кафе нас все останавливали.

Сигналили автомобильные гудки, люди со слезами на глазах останавливали нас, чтобы сфотографироваться, и просто говорили: «Спасибо». Мы прошли мимо новостных агентов, и наши фотографии были на каждой первой полосе.

АНГЛИЯ. ЧЕМПИОНЫ.

Если ты не любишь это, ты не протянешь. Вы не можете. Мечта — это то, что поддерживает вас.

— Джилл Скотт

Это было лучше, чем сон.

Но, как я люблю говорить: дело не во всплеске. Это про погружение.

Знаешь, что я последний раз делал на футбольном поле? Это было идеально мне . Мы праздновали, растяжки гасли, а я полтора часа просто сидел со своей медалью на траве, вникая во все это… и в глубине души знал, что это все.

Так много воспоминаний вернулось ко мне. Я думал о Сандерленде и обо всех спринтах, которые я делал от стены к стене, по 10 метров за раз. Я думал о том, чтобы появиться на своей первой английской кепке с формами вместо заклепок!

Думал о татуировке, которую я сделал в 2 часа ночи в центре Ливерпуля после того, как мы обыграли «Арсенал» в Community Shield.

Думал о невероятной поддержке моей семьи все эти годы – о том, как Гэнни говорила художнику, или садовнику, или любому, кто останавливался у дома: «Вы знаете, что моя внучка играет за Англия? ” 

Я думал обо всех фанатах, которые поддерживали меня в моей карьере, и о том, что я никогда не смогу отблагодарить их в достаточной мере.

Думал о том, как мои племянница и племянники смогли увидеть, как их тетя Джилл выходит чемпионом.

Думал обо всех этих маленьких моментах с девушками в отелях, раздевалках и микроавтобусах на протяжении многих лет. Это то, по чему я буду скучать больше всего.

Наоми Бейкер/Гетти

(Я же говорил, что не собираюсь плакать.) 

Я просто сидел и думал: Верно. Если это так, давайте сделаем еще один прогон.  

Итак, я схватил Лотту Вуббен-Мой, а также нашего спортивного ученого Мартина, и сказал: «Вы заставили меня сделать столько забегов от коробки к коробке на протяжении всего этого турнира…. Давай, запусти еще один с нами».

Игра давно закончилась, но это казалось правильным. Внезапно я снова стала похожа на ту маленькую девочку, бегущую в одиночестве по задворкам.

Коробка в коробку. Стенка на стенку.

Только на этот раз у меня на шее висела золотая медаль.

Так я попрощался.

И это мой способ сказать спасибо .

– Джилл

Лавиния Гринлоу · Почему она не может быть веселой? Нико получает ответный удар · LRB 24 февраля 2022

До того, как Нико была одной из «суперзвезд» Энди Уорхола, до того, как она спела с Velvet Underground и выпустила шесть сольных альбомов, она была известна как «девушка из La Dolce Vita ». Феллини заметил ее на съемочной площадке и дал ей небольшую роль модели по имени Нико. Нико носит черное битник, а ее платиновые волосы космической эры распущены. Она скользит по четырем языкам и двигается с театральной легкостью, беря на себя ответственность за каждый кадр. Когда она заталкивает Марчелло Мастроянни в машину, перенаправляет разговор и сражается со своим женихом, когда они танцуют, вы можете почувствовать ее намерения. Приятно наблюдать за ней и облегчение не находиться в одной комнате.

Нико в Роттердаме, 1984 год.

Нико был 21 год, и она уже определилась со своей персоной. Ее настоящее имя было Криста Пэффген, и, как подтверждает Дженнифер Оттер Бикердайк в одном из нескольких кропотливых разъяснений, она родилась в Кельне в 1938 году, за месяц до Хрустальной ночи. Ее отец происходил из богатой католической семьи, которая не одобряла ее мать, протестантку, находящуюся в процессе развода. Он был призван в Вермахт и числился погибшим в бою, хотя по семейной истории он получил черепно-мозговую травму и был добит своими однополчанами.

В любом отчете о жизни Нико, в интервью и анекдотах, вокруг правды больше обычного напряжения. Она была рассказчиком, который спокойно относился к деталям и говорил, что лгал, чтобы сохранить интерес. Не помогает и то, что ее детские воспоминания читаются как новости. Неужели она действительно стояла у железнодорожных путей, пока поезда шли в лагеря, а жители деревни пытались предложить ей воду и еду? Была ли она изнасилована в тринадцать лет в оккупированном Берлине американским солдатом, который затем предстал перед военным трибуналом и был повешен? Ее семья не могла вспомнить ни один из инцидентов, что не означает, что их не было. Ребенок может не сказать; коллективные воспоминания о травме могут быть связаны с воспоминаниями индивидуума. Возможно, нам стоит просто послушать. Если она не говорит правду, что она пытается сказать?

Ненадежность ее детства стала чем-то, что она увековечила, как будто нестабильность была знакома и поэтому утешительна. Она никогда не устраивалась в домашней или семейной жизни, предпочитая свободу мимолетных любовников, разные страны и арендованные комнаты. В ней была отстраненность тех, кто выжил, выйдя за пределы самих себя, и потребность в контроле, переросшая в инерцию. Она призывала других помочь ей, и в большинстве случаев они так и делали. Ее улыбка — это улыбка человека, пытающегося не смеяться, потому что все так абсурдно. Ее смех звучит как форма отклонения. Ее двоюродный брат Ульрих вспоминает ее как «очень смешливую девушку, но не в расслабленном состоянии».

После войны ее мать, Грета, пыталась зарабатывать на жизнь швеей в разрушенном и опасном городе. В месте, где безопаснее всего было пройти незамеченной, юной Кристе пришлось сделать себя как можно более заметной, чтобы получить работу. Моделирование было «самым легким для меня. Я должна была заботиться о себе и своей матери». Она околачивалась в самом модном берлинском универмаге KaDeWe, пока ей не предложили работу манекенщицы. Для нее это была «альтернативная школа». Я понял, почему все должно быть так, как есть; Я мог видеть эффект ходьбы, поворота, положения. — Она говорит с облегчением, узнав, как организовать свое воздействие. В шестнадцать лет она переехала в Париж, где работала моделью 9 лет.0005 Elle и Dior, и начала проводить время на Ибице, где открыла для себя джазовую сцену.

Нико извлекла выгоду из роли девушки из La Dolce Vita , получив главную роль в фильме Рене Клемана Plein Soleil , только чтобы спутать даты съемок. Она приехала и обнаружила, что ее заменили, но осталась и закрутила роман с главным героем Аленом Делоном. Это привело к рождению ее сына Ари, отцовство которого Делон всегда отрицал. Вскоре Грета одна присматривала за ребенком на Ибице, хотя страдала болезнью Паркинсона, бредом и паранойей. Ари был спасен семьей Делона (вопреки его желанию) и воспитан ими во Франции. Время от времени появлялся Нико и уносил его на некоторое время, пока мать Делона не настаивала на том, что ему нужно образование и режим. Она сказала, что Нико видел его раз в три года; Нико утверждала, что ей было отказано в доступе.

Биографии убеждают нас тем, что они скорее авторитетны, чем объективны. Музыканта Ричарда Уиттса, биография которого Нико была опубликована в 1993 году, она попросила написать ее жизнь. Она хотела, чтобы он сделал это как роман, и он сделал это, драматизируя послевоенный Берлин, Париж в 1950-х, Нью-Йорк и Лондон в 1960-х и 1970-х, Манчестер в 1980-х. Подход Оттер Бикердайк заключается в том, чтобы расчистить пространство вокруг своего предмета, вернуться к источнику, где она может, и выложить версии и части. Как будто кто-то выключил музыку и включил свет, и теперь вы можете слышать, что все говорят. Две книги дополняют друг друга.

Сцены, через которые прошла Нико, управлялись мужчинами, и в основном мужчины говорят о ней здесь. Они контролировали доступ, располагали средствами и экспертизой. Они также, по ее словам, «не предполагали, что у вас есть интеллект». Фотограф назвал ей имя человека, которого любил. Другая придумала образ, который она так и не изменила, разве что потемнила волосы и носила более тяжелые варианты черного битника. Боб Дилан увел ее от песен с факелами, Джим Моррисон посоветовал ей научиться играть на инструменте и писать свои собственные песни, а Орнетт Коулман помог ей найти свой способ игры на фисгармонии.

Ее отношения с несколькими рок-звездами стали предметом щекотливых слухов и мифов. Она записывает их и свои чувства открыто и отстраненно. Брайан Джонс, выведенный из строя наркотиками, искал другие способы проникновения в ее тело: «Я находил это захватывающим и пугающим». О Моррисоне она говорит: «Мы били друг друга, потому что были пьяны и наслаждались ощущениями». описываются как младшие братья – маленькие мальчики, требующие ухода. Игги Поп говорит, что «она была старше и откуда-то еще, и она была первым иностранцем, с которым, насколько я помню, у меня было много контактов… И она была чрезвычайно сильной… как будто тусовалась с парнем… Упрямая, эгоистичная, артистичная. парня.» Она провела месяцы на ферме с его группой, хотя они «не хотели, чтобы в доме была какая-либо девушка, особенно та, у которой был очень низкий голос». Она рассказала папе о вине и посоветовала ему закрыть лицо волосами: «Твое лицо не должно быть видно».

Она была деловита в отношении своей внешности, но не скрывала своего презрения к тем, кто не мог с ней сравниться. «Я был высоким, блондинистым и вел себя достойно. Для эффекта больше ничего не нужно. Невысоким людям нужна техника. У Энди Уорхола есть техника. У меня их не было». Оттер Бикердайк обрывает упоминание Уорхола, но эта ссылка демонстрирует презрение. У Нико была история расистских замечаний, контекстуализированных ее биографами с точки зрения травмы, времени, иронии и желания шокировать, но инциденты накапливались в ядовитости, которую она предпочла не подавлять.

Нико был тем, что сейчас называют «лишним», а раньше называли «слишком много». Ее отношения с собственным присутствием делают ее такой могущественной. Она есть и ее нет. Вы не можете оторвать от нее глаз, но не чувствуете, что видели ее должным образом. Мэри Воронов, выступавшая с ней в рамках «Взрывающейся пластиковой неизбежности» Уорхола в 1966 году, представляет ее как сексуальный вихрь: «даже мебель… громко стонала, когда она вошла в комнату. Я видел, как стулья ползут по ковру в надежде, что она сможет сесть на них». Ее красота была отчуждающей, как у Чосеровской Крисейды, — такой небесно-совершенной, что ее можно было спустить на землю, презирая природу. Не помогало и то, что она была с готовностью презрительна.

Вы можете увидеть ее на пленке, когда она разговаривает с менеджером Дилана Альбертом Гроссманом в одной из тех комнат, куда приходит свита, чтобы скоротать время. Он описывает певицу, которая разоружила руководителей звукозаписывающих компаний, появившись на встрече с желтой лентой в волосах. Нико, тогда еще только начинавшая свою музыкальную карьеру, спрашивает, не думает ли он, что ей подойдет лента. Это кажется ироничным, но Гроссман понимает это прямо. Нет, говорит он. «Тебе придется найти свою собственную вещь». Она перенастраивается, но не может избавиться от этой нелепой ленты: «Она никогда не считала себя дурой?» Гроссман ошеломлен. «Ты думаешь, это было бы хуже всего… выглядеть дураком?» Конечно.

В 1965 году Энди Уорхол и Пол Моррисси пригласили ее на «Фабрику», где она снялась в ряде их фильмов. Они также включили ее в Velvet Underground, зарождающуюся хаус-группу Factory. В результате сотрудничества был выпущен окончательный альбом The Velvet Underground & Nico , на котором она поет некоторые из самых известных треков группы, но они не были приветливы. Джон Кейл вспоминал, что, прослушивая записи с репетиций, они «слышали, как она сбивалась с тона или брала не ту высоту тона в начале. Мы бы сидели и хихикали». Понятно, что Лу Рид хотел сам спеть свои песни, но Уорхол и Моррисси были полны решимости заполучить Нико. Она спела свои несколько песен, а в остальном ей оставалось выглядеть круто и играть на бубне. Группа не могла справиться с ее харизмой или тем фактом, что она привнесла в их работу такую ​​мощную странность. Ее чувство высоты тона и ритма настолько своеобразны, что бывает трудно решить, играет ли она в такт или поет в такт. Ее описание ее отношений с группой обычно многогранно: «Я была контрастом, более мягкой стороной. Но я восхищался ими, потому что они не боялись быть плохими. Я думал, что они были очень честными, и я ничего не делал в то время». Они уменьшили ее вклад. Морин Такер: «Это было просто развлечение на первом альбоме». Лу Рид: «Было весело, что она была там, и было весело, что ее не было».0003

Незадолго до этого Нико была в Лондоне, где ее встретил менеджер «Стоунз» и выпустил сингл, песню, которую она не выбирала и которая ей не нравилась. Во время работы с Velvet Underground она записала сольный альбом под названием Chelsea Girl . Наряду с песнями, написанными Ридом, Кейлом, Стерлингом Моррисоном и Джексоном Брауном, она также записала версию песни Дилана «I’ll Keep It with Mine», которую, по ее словам, он написал для нее (хотя ему не нравилось ее пение). вдоль). Это неудобная посадка. Ни она, ни песня не могут адаптироваться друг к другу. Нико ненавидела продюсирование альбома, в котором она не имела права голоса, и отмахивалась от него: «Большая часть поп-музыки для меня — это нойз, ясно?»

Несмотря на враждебность и разочарование, она не изменила себя. Она стала сильнее и чище. Ее голос был таким же ограниченным, как и мощным, но он соответствовал ее натуре, и она научилась понимать его и умело им пользоваться. Критики назвали его «мягким», «гладким» и «компьютеризированным», возможно, потому, что она не украшала и не выражала эмоций. Ее фразировка похожа на серию прямых линий. В Лос-Анджелесе она занялась поиском собственного звука и переехала к другой суперзвезде Уорхола, Виве, которой вскоре надоела фисгармония. «Она часами репетировала простые вещи, аккорды — действительно раздражающие вещи… Она задергивала шторы, зажигала вокруг себя свечи и пела это траурное пение весь день», — музыкальный менеджер Дэнни Филдс был на ее дебютном сольном концерте. : она была «как ребенок, впервые открывающий для себя музыкальный инструмент». Она просто нажимала одну ноту и наклоняла ухо к клавиатуре, слушала ее и снова нажимала». Фрэнк Заппа был в зале, и после того, как Нико ушел со сцены, пародировал ее сет, играя случайные аккорды и крича: ерунда. Возможно, он не мог вынести ее серьезности, что она не торопилась и прислушивалась к себе, склоняясь скорее к записке, чем к нему. Интерес к ней угас. Люди хотели девушку из Челси, девушку из Сладкая жизнь . Почему она не может быть веселой?

Между 1968 и 1974 годами Нико выпустила трилогию альбомов, которые считаются ее лучшими работами: The Marble Index, Desertshore и The End . «Эти песни уже были в голове Нико», — говорит Кейл, который их продюсировал. «Мне повезло, и я нашел очень сильную личность… которая швырнула меня к стене, и я должен был прийти и прийти в себя.» Название первого альбома взято из Вордсворта: «Мраморный указатель разума навсегда / Путешествие через странные одни только моря Мысли. » Ее мысли действительно читаются как странные моря. Они не завершаются как единое отношение или чувство и могут читаться как противоречия. Прирожденный лингвист, она играла с английским языком. Призывая друга помочь ей подписать контракт с тем же лейблом, что и «несколько друзей (Лу Рид все еще там?)», она написала: «Так что, может быть, мы сможем сделать все… разоблачение или как бы вы это ни называли… сделай это парламент !» Ее лирика имеет такое же дизъюнктивное качество, как и ее мысли — «Имейте чужую волю как свою / Вы прекрасны, и вы одиноки» — также как их детская точность в свободной форме: «Утро маленькое, вечер высокий»; «Я не могу понять, что я чувствую/Пока я не отдохну на лужайках рассветов/Можете ли вы следовать за мной?»

Возможно, она сдерживала свои ответы до точки остановки, но эта музыка ужасает своим отсутствием эмоциональных границ. Как сказал Кейл, ‘ The Marble Index — это не та пластинка, которую вы слушаете. Это дыра, в которую ты попадаешь». Конец включает ее элегию Джиму Моррисону, который проезжал мимо нее в Париже в день своей смерти: «Когда я вспоминаю, что сказать… ты забываешь отвечать». Ее версия The Doors песня «The End» — не столько трибьют, сколько поглощение. Она и Кейл замедляют темп и выбивают кадр, чтобы не было утешительной фоновой канавки. Нико такая властная, такая ясная, что она заставляет Моррисона звучать так, как будто он только что проснулся под ковром.

В 1969 году она связалась с актером и режиссером Филиппом Гаррелем и переехала в его квартиру в Париже, где они жили в сознательной нищете, принимая героин и снимая экспериментальные фильмы ( Le Bleu des origines : ‘На вершине неоклассического здание, мужчина смотрит в небо, женщина читает, волосы на ветру»). Гаррель сшил им обе одежды — грубые средневековые одеяния черного или белого цвета, — и Нико смирилась с собственной ветхостью: «Мои старые друзья… все относятся ко мне враждебно, потому что я не вижу себя бегающей, как кукла». Я больше похожа на доисторическую фигуру с висящими на ней лохмотьями и изношенными ботинками». Те, кто знал ее раньше, говорили, что она «отвратительна» и «заражена». Никто не говорил, что она больна. Ари воссоединился со своей матерью в 19 лет.79 лет, часто путешествуя с ней и присоединяясь к ее зависимости. «Она дала мне все, даже наркотики». Они делились иглами. «Мы были волшебной и захватывающей парой… Сейчас я был с ней, и никто не мог нас разлучить. Жизнь с ней стала абсолютным приключением, ужасным и очаровательным одновременно».

Эта книга — подвиг организации. Тем не менее, я потерял след. Нико в Париже, а я думал, что она все еще в Нью-Йорке. Ари в студии, в клубе, в гостиничном номере, а я думал, что он на Ибице или во Франции. Люди уходят и снова появляются. Нет четких начал и концов. Когда Нико была наиболее артистически уверена в себе, героин брал верх. С тех пор ее жизнь превратилась из одной вещи в другую, а превратилась в круг, который становился все меньше и двигался все медленнее, пока не перестал двигаться вообще.

Новая волна зародилась в Британии в конце 1970-х, когда Нико жил в Лондоне. Такие группы, как Siouxsie and the Banshees, The Adverts и Cabaret Voltaire, уважали Velvet Underground и приглашали ее открывать свои шоу. Публика разделилась на тех, кто трепетал перед ее местом в истории музыки, и на тех, кто видел женщину средних лет, бубнившую под странный маленький орган. Последние швыряли пивные банки, издевались и плевались, возможно, потому, что, как и Заппа, не могли вынести ее серьезности. Однажды ночью она ответила: «Если бы у меня был автомат, я бы вас всех перестреляла». Для молодых женщин, ориентирующихся на музыкальной сцене, Нико стала поощрением стоять на своем и оставаться в комнате, чтобы стать больше собой. Она также была доказательством того, чего это может стоить.

Она выступала в Манчестере в 1981 году и оставалась там следующие семь лет. Ее взял на себя Алан Уайз, один из основателей Factory Records. «Она путешествовала одна с парнем по имени Роберт. У них не было ни денег, ни еды, а она казалась свободной духом, выглядела немного отчаявшейся. Так что это сразу же привлекло меня». Уайз отправил парня, который позвонил Роберту обратно в Лондон, и нашел место для Нико. Ей нужны были деньги, чтобы купить героин. Он собрал музыкантов и отправил ее на гастроли. Истории его руководства представляют собой тошнотворную смесь преданности, эксплуатации и навязывания.

За последние шесть лет своей жизни Нико отыграла более 1200 концертов в Европе и Америке, переезжая из одного микроавтобуса и номера мотеля в другой. Витт услышал ее в 1983 году и вспоминает, как был поражен ее «глубоким, ясным контральто, свободным от вибрато и точным тоном». Он говорит о ее аккуратности и дисциплинированности. Есть также видеозапись этого периода, на которой она невнятная, пепельная и остекленевшая, а ее зрачки — булавочные уколы. Ее руководство следило за тем, чтобы у нее был героин, иначе она напивалась. «У Нико кончились деньги, — сказала Уна Бейнс из Blue Orchids, которая гастролировала с ней, — а мы были так влюблены в нее, что хотели собрать все наши деньги и купить ей немного героина».