Сергей Соловьев. МАСЛИНА ГАЛИЛЕИ (СБ. ЦВЕТЫ И ЛАДАН. 1907)
Благоухай
Сионе!
Декемврий, кг день,
стихира на стиховне
ИАКОВ
1
Покинул я родные нивы,
Бежал от отческих полей,
Где жил я – баловень
счастливый
Ревекки, матери моей.
Темнеет вечер; голос
стада
Звучит в померкнувших
горах.
Струится тихая прохлада;
Вечерний ветер гонит
прах.
Горит заря огнем
багровым.
Слетает пыль с горячих
губ…
Накрой меня зеленым
кровом
Ты, широковетвистый дуб!
Изгнанник отческого
дома,
Я на дороге изнемог.
Кругом не вижу водоема,
Где утолить бы жажду
мог.
Вдали край неба стал
туманен.
Смешались мысли, как в
бреду.
В одежде рваной, весь
изранен,
На камень голову кладу.
2
Я знал: меня ты не
оставишь,
И на дороге, беглецу,
И мне свой вечный голос
явишь,
Как Аврааму и отцу!
Я видел въяве
подтвержденье
Отцам дарованных надежд,
И с неба ангелов
схожденье,
И блеск серебряных
одежд.
В былых утешенный
печалях,
Я внял пророчеству о
Ней,
И реял духом в светлых
далях,
Над рядом белых
ступеней.
Я утром вновь пошел в
дорогу,
К иным краям, к иной
стране,
И жертвенник поставил
Богу,
В Вефиле явльшемуся мне.
СВЯТОЙ ПУТЬ
М. И. Сизову
Вот кувшин последний
выпит,
Хлеб давно иссяк в
кульке.
Дряхлый тайнами Египет
Смутно брезжит вдалеке.
Села – реже, горы –
диче.
Ослик зыблет колыбель.
С грудью матери девичьей
Слил уста Иммануэль.
Смотрит девушка любовно
Сыну в сонное лицо.
Зверь под ней ступает
ровно;
Тает звездное кольцо.
Тихий мальчик, сон лелея,
Пьет святое молоко.
Край, вскормивший
Моисея,
Твой рубеж – недалеко.
А за дальними горами
Брызги крови кормят
пыль.
Над детьми стенает в
Раме
Матерь древняя Рахиль.
И солдаты в селах рыщут,
Все пороги обагря.
Ненасытно, жадно ищут
Иудейского царя.
Села – реже, горы – диче
Ослик зыблет колыбель.
С грудью матери девичьей
Слил уста Иммануэль.
Солнце. Мрак лучами
выпит.
Сын, проснись! потом –
дремать.
Дряхлый тайнами Египет
Принял девственную мать.
МАРИЯ МАГДАЛИНА
Sur quels pieds tombez-vous,
parfums de Madeleine?
A. Musset*
Чья это песня во мраке
доносится,
Чьи это, чьи это слышны
рыдания?
К гробу Христову несет
Мироносица
Благоухания.
Там горизонта туманная
линия.
Скоро засветит заря
Магдалине.
Плавают сумерки, сумерки
синие
В тихой долине.
К гробу приходит, никем
не замечена.
Там, в глубине
кипарисного сада,
В камне пещерном
гробница иссечена.
Вот и ограда.
«Вижу зари задрожавшие
пятна я,
Серые камни пещеры
зардели.
Там погребенный лежит,
ароматные
Ткани на теле.
Нашим рыданьям не внемлет,
Скрытый в могильные
недра…
Пальмы чернеют, и
дремлют
Стройные кедры.
Долами, мраком объятыми,
В страхе пошла я
сегодня.
Шла умастить ароматами
Тело Господне».
Чья это жалоба носится,
Сумрак предутренний
гонит?
К камню припав,
Мироносица
Плачет и стонет.
__________
*Миро Марии, чьи ступни
будут
помазаны тобой? (франц.)
А. Мюссе
ПЕРЕД
ИЕРУСАЛИМОМ
Уж город царственный
воздвигся перед Ним.
Он шел, не преступив
положенного срока;
В последний раз теперь
Он шел в Иерусалим:
Он шел, да сбудется писание
пророка.
Дрожали на песке отливы
багреца;
Был запад облечен в
торжественную ризу,
И отблеск заревой с
высокого зубца
Спускался медленно по
белому карнизу.
И Он опять прошел по
дорогим местам,
Опять увидел стен
высокие уступы,
Громады мрамора, дворцы
и, здесь и там,
Детей пустыни, пальм
разбросанные купы.
Опять привычный взор
слепила пестрота
Семьею тесною
столпившихся строений
И горделивых стен немая
высота.
Он знал, что придут дни
последних запустений,
И город рушится, как
пепел, как мечта.
А ночь всё медлила, и
тихо вечер гас,
Сгущая по стенам
причудливые тени.
Он шел в Иерусалим. Он
шел в последний раз,
Покорный голосу
отеческих велений.
Вспомнил он, вспомнил
тогда
Детства забытого лета:
Милые сердцу года,
Домик родной Назарета.
Звезды тихонько горят.
Синяя, звездная тишь…
Там убегающий ряд
Плоских, белеющих крыш.
Дети давно уже спят,
Мальчику только не
спится.
Звезды ему говорят,
Что-то далекое снится.
Мать с кувшином поутру
Тихо идет от колодца.
Дети заводят игру,
Говор и смех раздается.
Плавно ступает она,
Легкою тканью одета.
В косы ее вплетена,
Яркая блещет монета.
К матери мальчик бежит,
На спину влез к ней
украдкой,
Звонко смеется, шалит
Платья широкого
складкой.
Где он ни кинет свой
взор,
Всё ему – радость,
игрушки.
Звякнул отцовский топор,
Валятся легкие стружки.
Вспомнил, как в детстве
сюда
Шли они на богомолье
Всею семьей: вот когда
Детям простор и
раздолье.
Старый Иосиф идет,
Важно опершись на посох.
Сына Мария несет,
Солнце играет на косах.
Спят, погруженные в
лень,
Возле дороги оливы.
Вьются в древесную тень
Темных дорожек извивы.
Фиг зеленеют плоды,
Скрытые лиственной
кущей.
Рощи, холмы и сады –
Радостный мир и
цветущий.
Странники дальше идут
Той же дорогой
привычной.
Вот – Самария, и тут
Мерзкий народ,
злоязычный.
Яркие блекнут поля,
Скрылись веселые рощи.
То – Иудеи земля,
Всё здесь – беднее и
проще.
Здесь виноградников нет,
Тянутся горы, белея.
Где ты, родной Назарет?
Где же ты, где, Галилея?
В зное небесном сгорев,
Мертвы поля Иудеи.
Ветви засохших дерев
Вьются как черные змеи.
Синие спят небеса
В дымке молочной тумана.
Блещет вдали полоса
Волн голубых Иордана.
Вот показались вдали
Башен зубчатые кольца.
В рваных одеждах, в пыли
К храму текут
богомольцы.
Сколько увидишь здесь
лиц,
Как любопытны картины:
Гости с сидонских
границ,
С дальних концов
Палестины!
Движется шумно народ,
Пестрыми толпами скучен.
В круглую арку ворот
Ослик вступает,
навьючен.
Важный, богатый купец
Едет на праздник всем
домом.
Встретясь, болтает отец
С плотником, старым
знакомым.
С матерью входит во
храм,
В сумрак священных
преддверий.
Деньги звенят по столам,
Воют и мечутся звери.
С робостью мальчик
вошел.
Вид алтаря ему страшен:
Бык издыхает, и пол
Красною кровью окрашен.
Ноги беспомощно бьют,
В луже купаяся алой.
Голубь воркует; снуют,
Деньги считая, меняла.
Все онемели сердца.
Слово б им грозное
кинуть!
«Это ль обитель отца!»
Крикнуть, столы
опрокинуть!
Прошедшее с меня,
грядущее встает:
Вот прокуратора огромная
палата:
Одежду на себе Каиафа
злобно рвет,
И подымают бич
прислужники Пилата.
На место лобное Он крест
свой понесет
Дорогой той, где шел
теперь в Иерусалим Он;
Бессильно свалится, и
крест Его возьмет
На плечи крепкие могучий
телом Симон.
Меркнут далекие гор
очертания.
В город пора бы войти.
Гаснешь, темнеешь… прости
Ты, дорогая Вифания!
Ворота города уж были
перед Ним,
На белом мраморе погасла
позолота.
Он мерной поступью вошел
в Иерусалим,
Неслышно миновав
раскрытые ворота.
ВЕЧЕРЯ
Ex Illo pectore in secreto bibebat.
Augustinus*
Окруженный толпой, на одре
Он в таинственной думе
лежал.
Догорая, светильник
дрожал…
Ночь была на дворе.
Говорить не решался
никто,
И для битвы не
чувствовал сил.
Я, прильнув к Его груди,
спросил:
Кто предаст Тебя,
Господи, кто?
И прильнув к Его груди,
я креп.
Синий сумрак гляделся в
окно.
Он мне подал вино
И разломленный хлеб.
Я с другими прошел на
крыльцо,
Не теряя из виду Его.
Разобрать я не мог
ничего;
Лишь луною пахнуло в
лицо.
Вся дорога была в
серебре.
Мы пошли по знакомым
садам.
Смутный шепот ходил по
рядам…
Ночь была на дворе.
______
*От сей груди он вкушал
втайне (лат.).
Св. Августин
ОТРЕЧЕНИЕ
К костру подсел он, руки
грея.
Лицо зажег багровый
свет.
«И ты – сопутник
Назарея?
И ты – из галилеян?» –
«Нет».
Ночь холодна, и месяц
светел.
Первосвященнический двор
Вдруг огласил рассветный
петел.
Прислуга спит. Сгорел
костер.
«Где Иоанн и где Иаков?
Где все?» Он вышел. Даль
пуста.
И вспомнил, горестно
заплакав,
О предсказании Христа.
СЕСТРЕ
Н. И. С.
В рассветный час пошли
мы двое,
Росу стряхая с сонных трав,
Неся из смирны и алоя
Благоухающий состав.
Мы шли, не думая о чуде,
В холодном, розовом
луче.
Ты миро в глиняном
сосуде,
Склонясь, держала на
плече.
И так нам страшно
вспомнить было
Его позор, и смерть, и
боль…
Как раны знойные омыла
Твоих волос ночная
смоль.
Как из Его ладоней
гвозди
Ты, тихо плача,
извлекла,
Смотря на кровь, что,
как из гроздей,
Густыми каплями текла.
Мария мать и ты – вы обе
–
Его приняли от солдат
И положили в новом
гробе,
Возлив на тело аромат.
Смотри: минула ночь
субботы,
И новый день сменяет
мрак.
Сестра, скажи мне,
отчего ты
Нежданно ускоряешь шаг?
Уж близок сад. Вот лилий
чаши
Сверкнули из рассветной
мглы.
Сестра, зачем одежды
наши
Так неестественно белы?
Как ветви здесь нависли
густо.
Давай сосуд. Пришли.
Пора.
Вот и пещера. Где Он?
Пусто!
Кто взял Его? О, кто,
сестра?
Кем вход в пещеру
отгорожен?
Что совершилося в ночи?
Пустой покров белеет,
сложен.
В пещере – белые лучи.
Где труп? где стража?
где ограда?
Всё – только белые
цветы.
Бегу навстречу! Нет… не
надо:
Ты возлюбила – встретишь
ты!
ВИДЕНИЕ
СВЯТОГО БЕРНАРДА
На окне раздернуты
шторы.
Тонкие кустики гнутся.
Белей и белей
В даль уходящие горы.
Полей
Зеленые полосы вьются.
Заходящего солнца лучами
Кельи свод позлащен.
Монах сидит. За плечами,
Откинут, лежит капюшон.
Догорающий луч
скользнул,
Задрожав на оконной
раме.
Он последний раз
блеснул,
Осветив окрестность с
горами.
Поднял глаза монах
От священной страницы.
Незабудки в Ее глазах
Сияли под тенью ресницы.
Легки одежды воскрылия…
Ты ль, долго жданная?
Смотрит: в руках Ее лилия
Благоуханная.
Матерь Божию встретил
святой
Чуть заметным всплеском
рук.
На Ее голове золотой
Трепетал и светился
круг.
Над овалом лица легли
Золотые косы в порядке.
Голубыми струями текли,
Расплывались одежды
складки.
Тихо став пред святым,
С лаской Она глядела.
Одежды – легки как дым –
Ее овеяли тело.
Ни слова тогда не сказал
Марии блаженный инок.
Ворвавшийся луч пронизал
Закружившийся столб
пылинок.
Он остался, поверить
виденью
Робкой душой не
дерзающий,
А Она отплыла легкой тенью,
Ускользающей.
РОДНЫЕ
СТРАНЫ
Видел ты эти блаженные
долы?
Бледных фиалок луга,
Дымные сосны, янтарные
смолы,
В горних пределах снега?
Нежные розы – закатные
светы,
Серые камни, раздолья
пещер,
Там, где ласкают святые
аскеты
Руки им лижущих кротких
пантер.
Всех лучезарные светы
залили,
Всех их питает Господня
роса.
Тонут в лазури
торжественных лилий,
Девственных, стройных и
белых, леса.
О, этих стран
неподвижные блески!
Вечно взлетают к вам
грезы земли.
Мучениц-дев исступленные
всплески…
Светлый жених в
озаренной дали.
Рыцарей латы, златые
поножи,
Копья, щиты мелодично
звенят.
Там, на цветами
украшенном ложе,
Львы возлежат возле
белых ягнят.
Остров. Закат.
Шелестящие ласки.
Юноши в девах лобзают
сестер.
Волны кудрей, золотые
повязки…
Ангел над ними крыла
распростер.
Любят, сгорают. Восторги
– взаимны.
Бледные руки, скользящие
сны.
Гимны Христу,
непостижные гимны!
Звезды. Моления. Шепот
волны.
СВЯТАЯ
ЦЕЦИЛИЯ
Возле органа
Святая Цецилия,
– Вся осиянна –
Божия лилия!
Струны взывают.
Белые руки
С клавишей зыбких
срывают
Тихие звуки.
Звуки – нежны и сладки.
В сиянье воздушного
диска,
Волосы – черны и гладки
–
На лоб опущены низко.
К груди приколота,
Роза вздыхает.
Искра золота
На стене потухает.
Бледного света
Тени – неверней.
Благовест где-то…
Звон вечерний.
ПРЕСВЯТАЯ
ДЕВА И БЕРНАРД
И. С. Щукину
Он за город ушел, где
дороги
Был крутой поворот.
Взоры монаха –
молитвенно строги.
Медленно солнце спадало
с прозрачных высот,
И молиться он стал, на
колени упал, и в фигуре
Были смиренье, молитва.
А воздух – прозрачен и пуст.
Лишь над обрывом скалы в
побледневшей лазури
Зыбкой листвой трепетал
засыпающий куст.
Воздух пронзали деревьев
сребристые прутья.
Горы волнами терялись, и
вечер, вздыхая, сгорал.
Знал он, что встретит
сегодня Ее на распутье…
Благовест дальний в
прозрачной тиши умирал.
Шагом неспешным прошла,
и задумчиво кротки
Были глаза голубые, и
уст улыбался коралл.
Пав на колени, он замер,
и старые четки
Всё еще бледной рукой
своей перебирал.
Осененная цветом миндальным,
Стояла одна у холма.
Замер благовест в городе
дальнем…
Ты ль – Мария, Мария
сама?
Никого. Только золотом
блещет
На закате пустая даль.
Веет ветер, и дерево
плещет,
Беззвучно роняя миндаль.
1906
СВЕТЕ
ТИХИЙ!
В кротких лучей
вечереющем блеске,
Мнится, тебя я уж видел
когда-то.
Где, я не помню. Быть
может, на фреске,
Там, где блаженных
рисует Беато.
Ласковый образ,
являвшийся в детстве,
Кроткая весть о кончине
безбурной
И о могиле – приюте от
бедствий –
Там, где мой ангел
склонится над урной.
Образ, пред коим
молились монахи,
Где под секирою острой
солдата
С тихой молитвой почила
на плахе
Чистая дева, святая
Агата.
Праведных взор говорит
терпеливый:
Да, исполняем Господний
глагол мы.
Келья ютится под синей
оливой,
В небо уходят волнистые
холмы.
Перед святыми дрожат
василиски,
Злые ехидны ползут за
утесы.
Дев непорочных отчетливы
диски,
Вьются под золотом
темные косы.
Страсти земной
непричастные лица.
Свет золотистый сияние
сыпет.
В мраке провозит святая
ослица
Божию Матерь с младенцем
в Египет.
Круглые пальмы синеют по
скалам;
Реют пернатые, пестрые
птицы.
Дева, хитоном одетая
алым,
Смотрит на небо,
поднявши ресницы.
Рыцарь – монах, что
закован в железо;
Узкий ручей, меж холмами
текущий.
Иноков ясных святая
трапеза,
Праздник любви под
зеленою кущей.
В кротких лучей
вечереющем блеске,
Мнится, тебя я уж видел
когда-то.
Где, я не помню. Быть
может, на фреске,
Там, где блаженных
рисует Беато.
ВЕЧЕРНЯЯ
МОЛИТВА
Три дня подряд
господствовала вьюга,
И всё утихло в
предвечерний час.
Теплом повеяло приветно
с юга,
И голубой и ласковый
атлас
Мне улыбнулся там, за
леса краем,
Как взор лазурный
серафимских глаз.
И я стою перед
разверстым раем,
Где скорби все навек
разрешены.
Стою один, овеян и
лобзаем
Незримыми крылами
тишины.
Леса синеют, уходя в
безбрежность,
Сияют мне с вечерней
вышины
И кроткий мир и
женственная нежность.
Моя душа – младенчески
чиста,
Забыв страстей безумную
мятежность
И для молитв очистивши
уста.
Недвижны ели, в небо
поднимая
Ряды вершин – подобия
креста;
И, небесам таинственно
внимая,
Перед зари зажженным
алтарем,
Лежит земля, безлюдная,
немая.
Окрашена вечерним
янтарем
Эмаль небес за белыми
стволами.
Над тишиной
передвечерних дрем
Закатный храм поет
колоколами,
И гаснет там, за синею
чертой,
Последний раз сверкнувши
куполами.
Окончен день,
морозно-золотой.
Вечерний час! вечернее
моленье!
Вечерний час, заветный и
святой!
Пора. Огни затеплило
селенье;
Ложится тень на белые
снега,
И легкий дым клубится в
отдаленье,
Приветный дым родного
очага.
Как чувства все
таинственно окрепли!
Господь! Господь! к Тебе
зовет слуга:
Огонь любви в моей душе
затепли!
ХРАМ
Прими меня, родной,
убогий храм,
Где я искал и находил
спасенье.
Куда ребенком бегал по
утрам
К заутрене, в святое
воскресенье.
Все в доме спят. Я тихо
выйду вон,
Взволнован весь, и полон
опасенья,
Не опоздать бы. На
призывный звон
Спешу чрез лес, весенний
и зеленый.
Крестясь, всхожу на
сумрачный амвон,
Едва лучом янтарным
окропленный.
Глядят в окно и шепчут
меж собой,
Прильнув к стеклу,
березы, липы, клены.
Иконостас с золоченой
резьбой
Давно потуск. Как небеса
синея,
Венчает своды купол
голубой.
Мерцают свечи, кротко
пламенея
Колеблющимся желтым
язычком.
Истлевшая, тяжелая Минея
На клиросе лежит перед
дьячком,
И староста обходит по
приделам,
Звеня о блюдо медным
пятачком.
Растаял ладан. В дыме
поределом
Блистает медь закрытых
царских врат;
Алтарь сияет радостным
пределом,
Где нет скорбей:
сомнений и утрат.
Мой старый храм! Как
сердцу вожделенен
В твой темный рай
замедленный возврат!
Всё то, чем мир для
сердца многоценен
Я приношу к ступеням
алтаря,
И мой восторг, как
золото, нетленен
Моей весны ненастная
заря!
Как быстро ты достигла
половины,
Огнями зол, бушуя и
горя.
Как с высей гор бегущие
лавины,
Так громы бед гремели
надо мной.
Но детство вдруг, с
улыбкою невинной,
Как весть, как зов
отчизны неземной,
Ко мне сошло из чистых
поднебесий,
Чтоб утолить кровавой
язвы зной.
В душе поет, поет
«Христос воскресе»,
И предо мною, как
забытый сон,
Алтарь, врата в
задернутой завесе,
– Сквозь золото
краснеющий виссон.
РАБА
ХРИСТОВА
Хоть я с тобой беседовал
немного,
Но мне твои запомнились
черты,
Смиренная служительница
Бога!
Ясна душой, весь мир
любила ты:
Твои глаза так ласково
смотрели
На небеса, деревья, на
цветы,
В родных лугах расцветшие
в апреле.
Когда, прозябший,
зеленел листок,
Когда лучи что день
теплее грели,
И под окном разлившийся
поток
Бежал, шумел, блистая в
мутной пене,
Синела даль, и искрился
восток, –
Бывало, ты на ветхие
ступени
Присядешь, рада солнышку
весны,
На жребий свой без
жалобы, без пени;
А небеса – прозрачны и
ясны,
И облаков блуждающие
лодки
По ним бегут, как
золотые сны.
Я помню лик твой,
старческий и кроткий,
И белизну смиренного
чепца.
Ты мать была для всякого
сиротки:
И из гнезда упавшего
птенца,
И бедную ободранную
кошку,
У твоего бродящую
крыльца,
Равно жалела. К твоему
окошку
Все бедняки окрестных
деревень
Протаптывали верную
дорожку.
В раю теперь твоя святая
тень.
Как твердо ты твоей
служила вере,
Полна любви Христовой. В
летний день,
Бывало, стукну я у
низкой двери,
И в бедный дом войду.
Как ангел ты;
Вокруг ютятся страждущие
звери,
Горят лампадки, и цветут
цветы,
И ты – живой символ
долготерпенья –
Струишь на всех сиянье
доброты.
Среди страстей окружного
кипенья
Ты пребыла младенчески
чиста.
Вся жизнь твоя –
молитвенное пенье;
Ты – фимиам перед лицом
Христа.
Твоя весна текла под
сводом храма,
В горниле бед, молитвы и
поста;
И горькой жизни
тягостная драма
Спокойною зарей
завершена.
Ты умерла, как облак
фимиама;
Над гробом – мир, покой
и тишина.
И каждый год трава
могилы малой
Родной любви слезой
орошена.
Над насыпью, вовеки не
увялый,
Цветет венок из полевых
цветов.
Фиалка синяя и розан
алый
Сквозь изумруд березовых
листов
Благоухают вечерами мая.
И дремлет ряд
разрушенных крестов,
Словам небес задумчиво
внимая.
ВЕСЬ СБОРНИК
СКАЧАТЬ ВЕСЬ СБОРНИК
Миясат МУСЛИМОВА. Из книги “Ангелы во крови”, посвященной трагедии в Беслане
Ахсару
Я похоронил затылок сына.
Мои руки еще помнят тепло пеленки,
в которой впервые ты мне протянула его.
Помнишь?..
Я боялся взять его в руки, –
они оказались такими грубыми.
Я боялся посмотреть тебе в глаза,
чтобы ты не увидела мою слабость.
Я боялся прижать его к груди,
потому что стук моего сердца мог разбудить его.
Когда ты склонялась над его кроваткой,
я боялся рассказать Богу, как я счастлив,
а когда мы вместе улыбались его веснушкам,
я готов был перевернуть мир…
…А мир перевернулся сам…
В моих руках плачет невесомый холод
воспоминания о сыне.
Я искал его,
я обещал Богу, что сердце мое не дрогнет,
когда я встречу его.
Я проходил мимо сотен черных саванов
и сжимал до хрипа свое обезумевшее сердце.
Но только у одного из них
оно вырывалось и падало.
А я напоминал ему обещание
и снова шел по кругу.
…Прости меня, сын,
за то, что я не хотел верить тебе.
Ведь я искал тело двенадцатилетнего мальчика.
Я люблю тебя,
и потому с нежностью несу в своих ладонях.
Я снова боюсь прижать тебя к груди,
чтобы не испугать пустотой своего сердца,
в котором умирает крик.
Я люблю тебя, сын.
И, склонившись над тобой,
благодарю Бога, что нет рядом той женщины,
которая родила тебя.
…Разве я похоронил тебя, сын?..
Если это правда, мы не расскажем ей об этом.
Только обещай мне,
что, когда она посмотрит на меня долгим взглядом,
остывшим от жизни,
ты поможешь мне
разбить солнце на тысячи веснушек,
чтобы она улыбнулась нам…
Дзерасса
Соберите по кусочкам – телом стану,
Соберите вздох по капле – не умру.
Забинтуйте жизнь – разорванную рану,
А дитя – сама из пепла соберу.
Что иссохла, вся в провалах, мать-земля?
Не смотри глазами ям и бездной рвов.
В твою грудь моя кровиночка легла, –
Не болит ли, не горит ли свежий шов?
Обгорелая, сожженная, – моя ли?
Открывала черный саван, как фату.
Ты меня, земля, держала, как корнями,
Из-под ног сама сползая в пустоту.
Только локон, рыжий пепел…От движенья
Зубки сыплются, как бисер, на асфальт.
Собираю, разложив их, как каменья,-
Это верхний, это нижний будет ряд.
Сердце стынет, над находкой холодею…
Как мозаику, все зубки соберу…
Два кривых передних – знаю. Тот – длиннее…
Все, что в горстке – ближе к сердцу поднесу
Я целую смех ребенка… Я кричу?
Отойдите! Не посмеете отнять!..
Отнести свое дитя ли к палачу.
То ли Бога по кусочкам собирать?..
…Что качаешься полынью, мать-земля?
Что вздымаешься холмами, как тоской?
Я тебе свою кровинку отдала, –
Колыбелью станешь ей, а мне – виной…
РУСЛАН, АЛАН, АСЛАН БЕТРОЗОВЫ
Руслан
Ты оставил ее. Теперь Эмма одна.
Кто-то должен был выжить. Кто из нас был неправ?
Сыновей не сберег – и надгробьем вина
Утопает над нами в горечи трав.
Я не мог промолчать. И ты знаешь, Алан,
Если б каждый из них со мной вышел на схватку,
Я бы в честном бою их сложил на лопатки,
Чтоб никто никогда не был ранен в Беслан,
Чтобы матери, тесто по кругу катая,
Для застолий счастливых пекли уалибах,
И три круга хлебов, землю с влагой венчая,
Диском солнца взошли в наших добрых домах.
Ничего не успел… Лишь слова утешенья
Для растерянных женщин, поникших детей.
Стал я первой удобной для трусов мишенью
Богатырским сложеньем и осанкой царей.
Я иначе не мог. Меня Эмма простит.
Ты, как старший, обязан был стать им опорой.
…Я узнал, что душа после смерти болит,
Когда встретил тебя и Аслана так скоро.
Алан
Я запомнил его. И его я убью.
Мне ни здесь и ни там нет покоя, отец.
Я три дня жил надеждой, что ему отомщу,
Даже если приму неизбежно конец.
А иначе в глаза как мне маме смотреть?
Мне смиренно молчать перед дулом убийцы?
Я еще не осмыслил, где жизнь, а где смерть,
И где между спасеньем и бегством граница.
Перед кем я неправ? Меня вынес поток
Убегавших от взрывов из горящего зала.
Но вернуться домой я бы к маме не смог,
Не сумев сохранить ни тебя, ни Аслана.
Мне без брата никак – я вернулся за ним,
Но его оторвать от тебя невозможно.
Часовыми любви теперь здесь мы стоим
Пред тобою, отец, в стороне придорожной.
И неважно теперь, кто был прав, а кто нет, –
Не оставлен никто из нас болью.
Мы за тот и за этот свет
Заплатили сполна любовью.
Аслан
Круг растекается алый –
На полу.
Взгляд оторвать странный
Не могу.
Папа раскинул руки –
Всех обнять.
Ватой распухли звуки –
Не слыхать.
Гул у меня в сердце
Чужой.
Видится или верится-
Он – живой.
«Рубашку сними, – тычет маска, –
И вытирай».
Кожу сниму без остатка –
Только вбирай.
В этом медленном сне
И долгом
Кем-то первый звонок
Оболган.
А рубашка
В багровом – тонет.
Я сожму этот крик
В руке.
Этот дом твоей кровью
Полит.
Кто построил его
На песке?
Круг заклинает алый –
Я всмотрюсь.
Не собой, так травой усталой
Вернусь…
Залина
Кто-то сказал,
что горе должно быть тихим.
Пеленаю свой крик
в вашем сердце –
простите за боль.
Будет тихой она,
словно желтый цветок облепихи,
и рассыплется память –
забытая тихая моль.
Знаю, –
сердце земли необъятно, огромно и сильно, –
Разделите же скорбь, –
переполнена ею душа.
Уложу в ваши руки
своего малолетнего сына,
буду тихой, как он,
будет тихой, как траур, душа.
Не прошу навсегда, –
на мгновенье его подержите.
Наберусь тишины
и опять свою ношу возьму.
А за то, что прошу,
вздохом тяжким меня осудите,
я сама эту тяжесть до Бога теперь донесу.
Посмотри, о Всевышний, –
вот сын мой, –
он кроток и тих,
а вот моя мать –
она молча ушла умирать,
когда вылетел клапан
из сердца
и тоже затих –
чтобы мальчика смертью и криком своим
не пугать.
…Кто-то сказал:
тихим должно быть горе.
Вот и молчу исступленно
пред Тобою, Господь.
Говорят, у Земли
бесконечное сердце, как море,
отдаю его душу Тебе,
а земле его плоть.
Вот мой Сын пред Тобой, –
запеклась его рана во лбу, –
бил в упор боевик,
бил по детям,
как бьют во врагам…
…О, как скорбен Твой лик…
Дай со лба Твою кровь оботру…
…Опустите глаза,
когда матери тихо
на Голгофу идут к сыновьям.
Отчего эти ангелы спят во крови?
Отчего эти ангелы спят во крови?!
Сквозь прозрачное тельце отходит душа.
Кто вырвал мне сердце и в руки вложил,
Чтоб отнять и надежду вернуться в себя?
Ускользающий вздох мне кому донести?
Как мне вспять это время, мой Бог, повернуть?!
В потрясеньи основ мне себя не найти,
Я к Тебе устремляю свой взорванный путь.
Сохрани эту жизнь на руках у меня,
В рай отныне стремятся не ангелы, нет, –
Те, кто ангелов держит в прицеле огня,
Предъявляют на святость свой волчий билет.
Я готов превозмочь, Боже, все на земле
И за жизнь, как творенье Твое, умереть,
Но иду я с младенцем в надежде к Тебе,
Потому что с Тобой я не верую в смерть.
Отрекаюсь
Нет сыновей, растоптано отцовство,
А материнство всходит на костер,
И рвется крик вселенского сиротства
Над бездыханной памятью сестер.
Кому мой крик? Я сам его не слышу,
Я вырван из себя – не мальчик, а мишень.
Разденьте до костей – и цельтесь. Выше! Выше!
Я в судороге рук храню последний день.
Разъятый мир, в котором лгут слова!
Добей меня! Я – вот он, я – живой!
Ты ненасытно требуешь права,
Предав свой долг и проклятый Землей!
Убей мой крик, мой плач, мое рожденье,
Мой первый вскрик – предчувствие тебя!
И если ты и я – Его творенье,
Я отрекаюсь, Боже, от себя.
Я в этот миг о времени забыл
Я в этот миг о времени забыл,
О том, что мир вокруг, как западня,
Когда в Беслане кроху выносил,
Чтобы спасти от взрывов и огня.
Не думай, сын, что страшная нелепость
Зовется «жизнь», и нет у жизни прав:
Моих ладоней теплота и крепость
Надежней мощи ядерных держав.
Твое, малыш, тепло и безмятежность
Важнее убеждений всех времен,
Сильнее страха – доброта и нежность,
Свободней всех, кто совестью пленен.
Мы по-мужски с тобою помолчим,
В руках дитя – молитва и свеча.
Ты будешь продолжением моим,
А болью всех младенцев стану я.
В шершавых пальцах – детская щека, –
Мне этот жест судьба, а не приказ.
Какое счастье – чувствовать тебя,
И оправдать короткое – «спецназ».
Молитва «Фестиваль подвала вампира Алого ордена» теперь доступна! | Официальный сайт Touhou LostWord
Спасибо, что играете в Touhou LostWord!
Фестиваль вампиров Алого подвала будет доступен начиная с 17 февраля !
Flandre Scarlet (A6) имеет более высокий шанс появления в течение ограниченного времени!
— Вы можете выполнить эту Молитву либо с помощью Кристаллов Бога, либо с помощью комбинации Кристаллов Печати и Монет.
— Если вы используете Кристаллы Бога, чтобы выбрать «Помолиться 10 раз», вы гарантированно получите Друга .
— Если вы используете Кристаллы Бога, чтобы выбрать «Помолиться 10 раз», вы получите 10 Пыли удачи .
— Вы не получите Пыль удачи, если используете комбинацию кристаллов печати и монет для выбора «Помолиться один раз» или «Помолиться 10 раз».
– После окончания Временной Молитвы Фестиваль: Вампир Алого Подвала , Фландр Скарлет (A6) не будет добавлен к Стандартной Молитве в настоящее время.
Обменные очки
– Совершайте молитвы, чтобы получить обменные очки. Вы можете использовать эти очки обмена для обмена на карты друзей или истории, включенные в конкретную линейку молитвы.
— Если в двух или более одновременных молитвах используются одни и те же карты друзей и/или историй, они также будут делиться между собой очками обмена.
– Вы можете обменять 150 очков обмена на Фландр Скарлет (A6 ).
Примечание. У обменных баллов есть срок годности. По истечении этой даты ваши очки обмена будут автоматически конвертированы в очки духа и отправлены на вашу почту.
Только один раз! Молитва God Crystal StepUP
На шагах 1–4 вы гарантированно получите друга !
На шаге 5 вы гарантированно получите 2 друзей !
– Вы можете молиться только 10 раз на каждом из 5 шагов.
— Шаг 1 требует 60 кристаллов Бога, Шаг 2 требует 160 Кристаллов Бога, Шаг 3 требует 260 Кристаллов Бога, Шаг 4 требует 360 Кристаллов Бога, а Шаг 5 требует 460 Кристаллов Бога.
— Бонусы за 10-кратное использование Божественных кристаллов для молитвы, включая гарантированного друга и 10 ед. пыли, применяются ко всем этапам, кроме этапа 5.
— Шаг 5 включает в себя бонус в виде 2 гарантированных друзей и 10 пыли удачи.
Доступно с:
2023/17 7:00 UTC до
2023/2/24 3:59 UTC
Появление друзей 900 72
Нажмите на картинку ниже и посмотрите видео !
Отказ от ответственности:
— Указанные значения относятся к полностью улучшенному другу.
— CP указан для друга на максимальном уровне и максимальном усилении.
– Каждый друг будет отображаться как ☆1.
— Вы можете проверить список друзей и шансы выпадения в разделе «Молитва» > «Подробности».
– После окончания Временной Молитвы Фестиваль: Вампир Алого Подвала , Фландр Скарлет (A6) не будет добавлен к Стандартной Молитве в настоящее время.
Магазин
Пакеты подвала «Вампир Алого ордена»
*Доступно ограниченное время!*
Фестивальный набор «Вампир Алого ордена в подвале» S $3999 долларов США (доступно для покупки пять раз!)
1,332x Кристаллы Бога
1x Бумажная кукла
5x Книги Атаки (3)
5x Свитки Дракона (3)
15x Свитки Феникса (3)
15 x Змеиные свитки (3)
10 плиток бамбука (3)
15 плиток хризантем (3)
Фестивальный набор в подвале «Вампир Алого ордена» M 49,99 долларов США (доступно для двухкратной покупки!)
1800 кристаллов Бога
9000 9 2x Бумажная кукла
10 Книг атаки (3)
10x Свитков Дракона (3)
20x Свитков Феникса (3)
20x Свитков Змеи (3)
15x Бамбуковых плиток (3)
20x Хризантемовых плиток (3) в состоянии для купить один раз!)
3000x Кристаллы Бога
3x Бумажная кукла
15x Книги Атаки (3)
15x Свитки Дракона (3)
30x Свитки Феникса (3)
30x Свитки Змеи (3)
20x Бамбук Плитки (3)
30 плиток хризантем (3)
Фестивальный набор «Подвал вампира Алого ордена» XL 99,99 долларов США (Доступно для единовременной покупки!)
5000 кристаллов Бога
4 бумажные куклы
20 книг атаки (3)
20 свитков драконов (3)
40x Свитки Феникса (3)
40x Свитки Змеи (3)
25x Бамбуковые плитки (3)
40x Хризантемы плитки (3)
59 UTC
Максимальный пакет навыков: Flandre A6 ver.
*Доступно только в течение ограниченного времени!*
Max Skill Pack Flandre A6 ver. 19,99 долларов США (доступно для покупки один раз!)
632x Божественных Кристалла
784x Книги Атаки (3)
1,568x Книги Поддержки (3)
Доступно:
2023/ 17 февраля 7:00 UTC до
24/2/2023 3:59 UTC
Приятного путешествия в Touhou LostWord!
Семь благословений безмолвной молитвы — Карл МакКолман
Опубликовано Карл МакКолман
FacebookTwitterReddit
Безмолвная молитва — созерцательная молитва, которую католический катехизис называет «бессловесной молитвой, в которой ум и сердце сосредотачиваются на величии и благости Бога в эмоциональном, любящем поклонении» — важный элемент зрелой христианской духовности. Библия наставляет нас «молчать и познавать… Бога» (Псалом 45:10) и даже обещает нам, что «молчание есть хвала» (Псалом 64:1, переведено буквально).
Я подумал, что было бы полезно поразмышлять над тем, как созерцание приносит благословение в нашу жизнь. Я немного сомневаюсь в этом, потому что не думаю, что безмолвная молитва должна быть целенаправленной; это не средство для достижения цели. В самом деле, созерцание является само по себе наградой, и единственная причина входить в молитвенное безмолвие – это блаженство отдать себя и свое время Богу без какой-либо «пользы» или «выгоды» от этого.
Тем не менее, всего за несколько минут размышлений я пришел к семи настоящим милостям , которые вытекают из регулярной дисциплины созерцательного молчания. Итак, вот моя жизнь — но, пожалуйста, прочитайте это с пониманием того, что есть только одна настоящая цель созерцания: отдать себя Богу. Все остальное — просто счастливое благословение — не следствие, не результат — просто благодать, сопровождающая наш ответ на любящее молчание Бога.
- Созерцание вводит нас в тайну Божию. Библия признает, что Бог — это «скрытый» Бог (Исаия 45:15) — другими словами, с учетом конечных ограничений человеческого разума Бог кажется окутанным тайной . Мы можем охватить Святым не больше, чем амеба может понять человека. Но там, где наша логика и рациональность в конечном итоге подводят нас, наше сердце — наша способность любить и быть любимым — готово встретиться с Божественным источником всей Любви. Когда мы возносим нашу молитву Богу в бессловесной тишине, мы создаем пространство внутри себя, чтобы наше сердце возглавило молитву, получая благодать и вознося поклонение на уровне, слишком глубоком для слов. Мы можем не «понимать» тишину, но в глубине души мы можем познать Бога, который приходит к нам в тайне.
- Молчание учит нас доверять. Человеку свойственно хотеть все контролировать, быть ответственным за все. Это, безусловно, уместно на чисто земном уровне, но Бог не подвластен нашему управлению или руководству. Но как часто, когда мы молимся, мы на самом деле тонко пытаемся подчинить Божью волю своей собственной, вместо того, чтобы радикально подчинить свою волю Богу? Прелесть созерцания заключается в том, что, отказываясь от слов, мы движемся в такое состояние, когда у нас просто не остается средств, чтобы пытаться контролировать Бога или формировать нашу молитву так, как мы думаем, для нашей наибольшей выгоды. Молчание в молитве, лишенное всякой хитрости самоуправляемого мастерства, предлагает нам только один вариант: довериться любящему нас Богу, скрытому в безмолвии. Мы доверяем тому, чего не видим, не чувствуем и уж точно не можем манипулировать. Это трудно, но духовно полезно.
- Созерцание позволяет нам молиться, когда у нас нет слов для молитвы. Христианство — это разговорчивая религия, от Библии до нашей бесконечной череды гимнов, проповедей, литургий и вдохновляющих книг. Но иногда даже самый красноречивый человек не может найти слов, чтобы выразить то, что происходит в наших сердцах. Безмолвная молитва освобождает нас от необходимости все время быть «включенными», находить правильный псалом или религиозную молитву для чтения или (что еще сложнее) иметь возможность выразить своими словами то, что происходит в сокровенных местах глубоко внутри. наша душа. В созерцании мы предлагаем Богу наше внимание, наше присутствие, самое наше self — без лишних комментариев. Мы просто отдыхаем в присутствии Бога, и это становится сердцем нашей молитвы.
- Молчание помогает нам подражать Христу. В одном из самых прекрасных отрывков Нового Завета рассказывается о том, как Христос, «хотя и был в образе Бога, не считал равенство с Богом чем-то заслуживающим понимания. Наоборот, он опустошил себя, приняв образ раба, придя в образе человека…» (Филиппийцам 2:6–7) — здесь используется греческое слово, обозначающее пустоту, kenosis , стал символом смиренного сострадания Христа, охватившего человечество в воплощении. Как мы, уже люди, можем следовать его примеру? В созерцании мы избавляемся от нашего болтливого ума, принимая тишину как своего рода «пустоту», в которой мы делаем себя доступными для Бога. Так в безмолвной молитве мы предлагаем Богу свое желание следовать за Христом во всех путях — даже в смирении и пустоте.
- Созерцание подрывает идолов нашей культуры. Смею ли я это говорить? Созерцание контркультурно — даже (удушье) «подрывное». Наше общество боготворит левое полушарие мозга — линейную логику, способ мышления, который оценивает все бинарно: это хорошо, это плохо; это правильно, это неправильно; это допустимо, это запрещено. Такие двойственные способы мышления и суждения влияют на то, как мы ведем бизнес, политику, науку и даже искусство и религию. Логика, конечно, имеет свое место, но для того, чтобы общество было цельным и совершенным, строгое суждение абстрактного разума должно уравновешиваться целостным состраданием сердца. В тишине сердце сообщает свой способ познания и тем самым предотвращает доминирование черно-белого дуализма ума в нашей жизни и нашей вере.
- Молчание полезно для тела, разума и души. Движение осознанности предложило светский подход к этому конкретному благословению. Мой первый христианский учитель медитации говорил: «Медитация полезна для нашего тела, нашего ума и нашей души». Поскольку в контексте веры созерцание — это молитва, естественно, оно питает душу; поскольку она приглашает нас в место доверия и недвойственного осознавания (см. № 2 и № 5 выше), тишина полезна для нашего ума, а поскольку она способствует глубокому расслаблению и мягкому осознанию нашего тела, она полезна и для нас физически. . Действительно, эта «молитва сердца», пожалуй, наиболее полно воплощает способ молитвы в христианстве: молитва, в которой мы отдаем всего себя Богу — тело, разум и душу.
- Созерцание способствует общности. Мы часто думаем об этой молитве в отдельных терминах — «когда молишься, войди в комнату твою, затвори дверь и помолись Отцу твоему втайне» (Мф. 6:6). Но во многих контекстах, от христианских монастырей до сосредоточения молитвенных групп в свободное время, мы видим, что созерцательные или безмолвные формы молитвы особенно хорошо процветают в общественных местах. Это потому, что есть что-то глубоко интимное и связывающее, когда мы вместе молимся в тишине. Точно так же, как евхаристическое богослужение и ежедневная служба помогают формировать общину, совместная молитва в безмолвной тишине также помогает укрепить чувство принадлежности к Телу Христову. И это работает в обе стороны: когда общины вместе молятся в тишине, это помогает отдельным людям иметь более сильную приверженность созерцанию.
Как я сказал выше, я составил этот список довольно быстро, и поэтому я думаю, что есть и другие благословения, которые можно было бы добавить к этому списку. Можете ли вы вспомнить, как эта тихая молитва благословила вас? Пожалуйста, оставьте свои мысли в комментариях здесь, в этом блоге, или в социальных сетях. Спасибо, и пусть ваша ежедневная практика безмолвной молитвы процветает в свете Божьей любящей благодати.
Поддержите этот блог и получите ресурсы, которые помогут вам глубже погрузиться в созерцательную практику — присоединяйтесь к Patreon сегодня.