В Кремлевском дворце вспомнили лучшие стихи Евтушенко
13 июня 2017, 19:02
Умер Евгений Евтушенко
МОСКВА, 13 июня. /Корр. ТАСС Анастасия Силкина/. Звезды кино, театра и эстрады собрались в Государственном Кремлевском дворце, чтобы вспомнить Евгения Евтушенко. Музыкально-поэтический спектакль «Если будет Россия, значит, буду и я» был запланирован еще при жизни поэта совместно с Институтом современного искусства как празднование его 85-летия. Последней волей Евтушенко было проведение всех запланированных мероприятий.
Жизнь поэта в истории страны
На глазах поклонников создавалась «Книга жизни поэта», условно разделенная на четыре части (детство, юность, зрелость и старость) в соответствии со стихотворением Евтушенко «Метаморфозы», написанным в 1974 году. Самые известные произведения поэта и сочинения последних лет были подобраны к каждому жизненному этапу.
Детство Евтушенко пришлось на военные годы. Те впечатления легли и в «Свадьбы», и в «Хотят ли русские войны».
«Новогодняя елка в Кремле» и Сталин тоже относятся к детству поэта. Юность — время любви: «Вы полюбите меня», проникновенное «Ты спрашивала шепотом» и «Благодарность». В зрелости поэт находит свою гражданскую позицию — «Шестидесятники», «Карликовые березы» и «Бабий Яр», а в старости — мудрость, которая сформулирована в стихотворениях «Людей неинтересных в мире нет», «Не спеши» и «Дай бог».
Ведущими вечера стали Сергей Безруков, Дмитрий Певцов, Вениамин Смехов и Василий Лановой. Песни на стихи Евтушенко исполнили Лев Лещенко, Надежда Бабкина, Сергей и Татьяна Никитины, Валерия, Дмитрий Харатьян, Александр Градский, Зара, группы «Мураками», «Кватро» и другие.
«Мы встретились последний раз в середине декабря, поздравили друг друга с наступающим Новым годом, строили планы на будущее, одним из которых был сегодняшний концерт, — вспомнил Игорь Николаев. — Он пригласил меня спеть песню, которую мы с ним написали 25 лет назад в одной из гостинец Красноярска».
Своими воспоминаниями о Евтушенко как о человеке, который всегда приходил на помощь, поделился Смехов.
«1960-е годы — это война вокруг Театра на Таганке. Вознесенский, Евтушенко были авторами, членами худсоветов и защитниками театра… Евгений Александрович атаковал противника, не разменивался на мелочи, он требовал справедливости сразу от первых лиц государства», — подчеркнул актер.
В завершение концерта к зрителям с экрана обратился тот, кому был посвящен вечер. На записи Евгений Александрович читает стихотворение «Идут белые снеги». Оно заканчивается той самой строчкой: «Если будет Россия, значит, буду и я». Последние кадры Евтушенко во время телемоста в ТАСС, а также с прощальных мероприятий зал встретил стоя.
«Мой Евтушенко»
В финале вечера также подвели итоги флешмоба #МойЕвтушенко, объявленного 10 апреля. В конкурсе чтецов, который приобрел масштаб всенародной акции памяти великого поэта, приняли участие тысячи поклонников творчества Евгения Евтушенко. Организаторы выбрали около сотни лучших роликов, которые показали на огромном экране в Кремлевском дворце.
Из биографии
Евгений Евтушенко скончался 1 апреля 2017 года в возрасте 84 лет.
Он родился на станции Зима Иркутской области в семье геолога и поэта-любителя Александра Гангнуса. Его первое стихотворение было опубликовано в газете «Советский спорт», а первая книга стихов «Разведчики грядущего» вышла в 1952 году. Тогда же он стал самым молодым членом Союза писателей СССР.
В 1963 году он был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. Евгений Евтушенко — автор более 150 книг, которые переведены на многие иностранные языки.
Теги:
РоссияЕвтушенко, Евгений АлександровичУмер Евгений Евтушенко
Евгений Евтушенко: «Во мне кровь 16 разных народов, в том числе — латышская» | Baltnews
Поводом для визита Живого классика стало участие в авторском концерте Раймонда Паулса в рамках международного музыкального конкурса «Новая волна». Маэстро написал цикл песен на стихи Евгения Александровича, которым стал и уроком великого и могучего русского языка. Их Поэт дает по всему миру, видя в свою миссию. Это же он сказал: «Поэт в России — больше, чем поэт».
И еще: «Если будет Россия, значит, буду и я».
Евгений Евтушенко — самый издаваемый, а значит, и читаемый, в мире поэт, который в любом городе планеты может запросто собрать 10-тысячную аудиторию, готовую три, четыре часа подряд восторженно его слушать. А он читает и читает стихи, не уставая, будто черпает энергию в собственных рифмах и родном языке.
Евгений Александрович преподает русскую литературу в небольшом американском городе Талса. Там же он занимается важнейшим для себя делом — составляет антологию русской поэзии тысячелетия — от «Слова о полку Игореве» до наших дней. Русская классика, уверен Евгений Александрович, и есть национальная идея России, она под кожей у каждого должна жить.
А в остальное время Поэт ездит по миру, встречаясь с читателями и почитателями, которые, благодаря ему, учатся воспринимать Россию сквозь призму — не телевизора и политики, а Пушкина и Достоевского. Сотрудничество Евгения Евтушенко и Раймонда Паулса — невидимый, но прочный, мост между нашими странами.
Стихи, а не тексты
— Расскажите, пожалуйста, как вы с Паулсом готовили совместный концерт?
— Паулс встретил меня и сказал: «Женя, мне надоело писать песни на тексты. У тебя есть стихи?» Я прислал ему несколько. И он невероятно быстро написал сразу песен десять, потом еще несколько.
— Вам понравилось, как их исполняли на концерте в Дзинтари?
— Валерия потрясающе спела. И Интарс Бусулис замечательный. Легкий акцент ему не мешает, даже очарования придает. У меня тоже есть акцент, когда я читаю стихи и говорю на английском, испанском и итальянском. Женщину могут соблазнить, но за шпиона не сойду (улыбается).
Это нужно быть Набоковым, чтобы одинаково знать два языка. Но и у него есть недостаток. Я недавно понял, какой — он слишком изощряется, когда пишет, будто все время доказывает, что хорошо знает язык.
У Достоевского — громоздкое словобразование, в его мозгу ворочалась такая глыба мыслей и чувств, что по-другому нельзя это было написать.
А вот Катаев, Олеша могли писать изящно — они легкого веса борцы.
— А как вам «новые русские девушки» — Крис и Энджи (Эвелина Бледанс и Анна Ардова), которые вставляли свое веское слово в конферанс?
— Это борьба с пошлостью изнутри самой пошлости.
— Вы и про Аллу Борисовну написали в своем стихотворении «Алла»: «Гениальности с пошлостью Ниагара, Пастернаковская свеча, на которой много нагара»… Не обиделась она?
— Нет. Хотя недалекий человек вполне мог бы обидеться. Знаете, как родилось это стихотворение? Я привел своих американских студентов на могилу Пастернака, а там, одна, вся в черном, сидела Алла и шевелила губами, будто молилась. Я подошел, она обрадовалась…
— Пугачевой не было на вашем концерте в «Дзинтари». Максим Галкин пошутил, что оставил ее дома на хозяйстве. Но зато она пришла на ваш день рождении, 18 июля, в Политехническом музее, где вы — уже 17 лет — в этот день читаете стихи…
— Да, у меня с музеем договор — на 25 лет, что важно — с правом пролонгации.
Увидев в зале Пугачеву, я прочитал свою «Аллу»:
Все народы похожи на собственных идолов,
их слепив из себя, из фантазий,
Несбывшихся выдумав.
На кого ты похожа, Россия?
Похожа на Пугачеву…
Мы буксуем в грязи,
но пока хоть в одном уголке души ты чиста
«еще идут старинные часы».
Мы не все потеряли еще,
распадаясь под собственным грузом
Только те могут петь, кто молчать над могилами могут.
Она вышла на сцену, вручила мне букет, поздравила. По силе дарования я считаю ее равной Эдит Пиаф. Я могу сравнивать — я был на последнем концерте Пиаф.
Когда стоят трамваи…
— С чего началось ваше сотрудничество с Раймондом Паулсом?
— Это было давно. Он написал песню на мои стихи «Дай бог».
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим…
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно…
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
Это стихотворение родилось в конце 80-х. Я был в Киеве, там в Верховной раде дрались, друг другу чубы рвали, топтали, оскорбляли. Я понял: вавилонская башня рушится, Советский Союз спасти нельзя. Ни Горбачев, ни Ельцин никто бы не спас.
Раймонд Паулс услышал боль, которую я вложил в эти слова. Песня впервые прозвучала, когда я был депутатом Госдумы от Украины.
— Почему от Украины?
— В Москве меня зарезали. О, это было интересно, как меня резали! Я опаздывал и припарковался в неположенном месте. А у меня был «мерседес», купленный на гонорары, и он был очень приметен тогда. Куняев писал: «Полночные бесы уже седлали свои «мерседесы», и это могло быть только про меня.
Ни у кого больше такой машины не было.
На встрече с кандидатами мне не давали говорить, а в конце на трибуну выскочил милиционер и сказал: «Товарищ Евтушенко вместо того, чтобы пропагандировать нашу автомобильную промышленность, ездит на «мерседесе». Представляете, как он будет себя вести, если его изберут? Ведь демократия — это отсутствие привилегий».
— Не удивительно, что «мерседес» вызвал такую реакцию…
— Я же не думал, что буду баллотироваться. Я никогда не был членом ни одной партии, потому что понимал, что если я буду против чего-то, а большинство будет за, то мне придется подчиняться. А я не хотел. Это проблема партий во всех странах.
В тот раз кандидаты во многих округах не набрали нужного количества голосов, и был объявлен второй тур. Я получил 14 предложений баллотироваться. Из родной Сибири, конечно, тоже, но это очень далеко, а я люблю жить в Москве.
И тогда я вспомнил, что со мной произошло в 1962-м году в Харькове. Меня тогда сильно долбали — после «Бабьего яра» (в ней поэт написал о том, что на месте массовых расстрелов евреев вместо памятника — свалка).
Хотя в моих стихах не было ничего антипатриотического. С моей точки зрения… Я никогда не был антисоветчиком.
Меня пригласили выступить в «почтовых ящиках» (засекреченные институты, которые работали на оборонку — прим. авт): «У нас пропускной режим, никто посторонний не войдет».
Засекреченные заведения делали добрые дела. В то время ни у кого не было ксероксов, а у них были, стояли за свинцовыми дверями. И там копировали весь самиздат. Парадокс….
Я на целую неделю задержался в Харькове, выступая то в одном институте, то в другом. Люди слушали потрясающе. А потом меня пригласили на открытие магазина поэзии, первого в то время в стране.
Приехав на площадь Пушкина, мы увидели то, что увидеть не ожидали. Тысяч десять человек, не меньше. (Объявлений в газетах не было, но сарафанное радио — лучшая реклама.). А поскольку площадь пересекала трамвайная линия, то трамваи стояли.
Меня ждали, микрофон был подготовлен. Я начал читать стихи, и тут подошел милиционер, очень застенчивый, и сказал: «Евгений Александрович, мне очень интересно, я вообще в первый раз стихи слушаю.
Но заявки не было и вообще это нельзя. Я должен у вас конфисковать микрофон». Я продолжал читать без микрофона и скоро охрип.
И тут вижу, из окна второго этажа на веревке ко мне плывет китайский термос в авоське, такой, знаете, с цветочками и голубыми бабочками:
— Женечка, это тебе молочко теплое с медом, для горлышка.
Я полтора часа читал стихи, и полтора часа стояли трамваи. Пассажиры не протестовали, у них были сидячие места. А потом пришел усиленный наряд милиции, и мягко так толпу оттеснили. Разгона не было, нет…
Я все это вспомнил и выбрал Харьков. Там у меня было семь местных оппонентов, все очень достойные люди. Предвыборная борьба тогда еще не стала грязной дракой. Мы не ссорилисьь, вместе выступали, вместе выпивали каждый вечер, а когда меня избрали (я получил 78 процентов голосов), они все пришли меня поздравить.
Я никогда не врал, не втирал очков. Я сразу же сказал людям, что я не политик, но что буду делать все, что в моих силах. У меня у единственного в программе был очень важный пункт — требование закрытия выездных комиссий как оскорбляющих достоинство советского человека.
Даже демократы меня не понимали, считали, что это не главное. Но я все время поднимал этот вопрос. Комиссии закрыли, хоть и не скоро. А я и сейчас самый дорогой гость в Харькове. В то время, как некоторые депутаты столь оскоромились, что даже не появляются в своих избирательных округах.
Вольная сибирская кровь
— Комиссии, которые решали, выпускать ли советского человека за рубеж, были тогда в порядке вещей. А вы почему-то возмутились…
— Вольная сибирская кровь… Мой прадед, польский шляхтич, который женился на крепостной украинке, выкупив ее, был лидером крестьянского восстания. Барин засекал крепостных, использовал право первой ночи, и они пустили ему красного петуха. Потом бунтовщиков всей деревней отправили пешком в кандалах в Сибирь на поселение. А это все-таки 7000 км. Прадеда сначала отправили без кандалов — все-таки благородных кровей. Но он отказался от привилегий.
Прадед и построил дом на станции Зима, где я родился и где сейчас открыт мой первый музей.
А второй я сам открыл в Москве в прошлом году. Отрезал половину от своего участка в Переделкино, открыл галерею вместе с коллекцией картин величайших художников — Пикассо, Шемякина, которые они мне дарили.
— Вы так подробно изучили свою родословную…
— Во мне кровь 16 разных народов — в том числе польская, немецкая, латышская. А также полтора литра грузинского крови, которую мне перелили во время болезни.
В детстве я носил фамилию отца — Гангнус. Это было в войну, в сибирской деревне. Мальчишки дразнили меня немчурой. И моя бабушка, взяв скалку, ходила в школу разбираться. Но потом она решила, что жить в России с немецкой фамилией не лучший выбор и дала мне девичью фамилию матери — Евтушенко.
Недавно я узнал потрясающий факт. В России было 1,5 млн немцев, многие воевали в Красной армии, причем, доблестно воевали. И всех их в 1942-м году выцарапали из армии и отправили в Сибирь. Такая же история была у американцев, которые зверски обошлись с людьми японской национальности.
Гангнус — очень редкая фамилия. Когда я написал поэму «Бабий яр», меня сильно ругали, говорили, что я сам еврей. Тогда я всерьез заинтересовался своим происхождением.
Во многом помог случай. В Дюссельдорфе ко мне подошел человек, тоже из рода Гангнусов, и развернул свиток с родословной и я нашел в ней «свою» ветвь. Когда собирался клан Гангнусов, меня тоже пригласили, и одна женщина сказала: «Боже, как вы похожи на моего покойного Зигфрида!» Я взял фотографию, чтобы посмотреть, на кого я похож. И увидел полковника вермахта! Вдова сказала: «Бедный Зигфрид, как он любил искусство!» Может быть и так. Почему бы полковнику вермахта не любить искусство? Жизнь сложнее нашего представления о ней.
Одно из моих лучших стихотворений — о футбольном матче между СССР и Германией в 1955 году, когда на поле встретились недавние противники. Во время моего выступления в Библиотеке Конгресса США, эти стихи читал ветеран Второй мировой, и два раза на его глазах появлялись слезы.
Нельзя забывать плохое, чтобы оно не повторялось, но нельзя быть злопамятным.
— Вы согласны с Пушкиным, что гений и злодейство несовместны?
— Несовместны. Может, только на коротком этапе. Гнусные люди всегда знают, что они гнусные. Даже если совести уже нет, но в душе остается такой черный уголок, и он болит, как болит ампутированная рука. Силы уходят на преодоление этой боли, и больше ни на что их не остается.
Я вспоминаю свою встречу с Михаилом Шолоховым. Я пришел к нему и сказал: «Приходите, послушайте наши стихи. Вам понравится, хоть нас ругают».
А он мне говорит: «Ты зачем «Бабий яр» написал? Ты же оружие своим врагам дал! У меня знаешь сколько глав лежит вот здесь (и постучал по столу), но я же не печатаю. Зачем врагов радовать?»
Но мне показалось, когда он стучал, звук отдавался пустотой. А потом он написал письмо, что наших стихов не читал, но их не одобряет. Я растерялся: «Как же так? Он был таким искренним со мной?» Те, кто хорошо знал Шолохова не удивились: «У него много искренностей. С тобой он одну включил, с ними — другую».
А знаете, в чем суть моего конфликта с Бродским? Мир узнал о процессе над ним, благодаря журналистке Фриде Вигдоровой, которая все застенографировала, передала записи за границу, где их опубликовали. За это ее выгнали с работы.
К освобождению Бродского из тюрьмы приложила руку компартия в лице секретаря райкома, того места, где он отбывал заключение. Он из «Голоса Америки» узнал, что на его территории сидит знаменитый поэт, приехал в тюрьму с бутылкой водки, салом, попросил почитать стихи, велел освободить от тяжелой работы. Он отобрал три стихотворения и, рискуя карьерой, опубликовал в местной газете. И постоянно писал в Москву, что, мол, Бродский взялся за ум и нуждается в снисхождении.
Его освободили после моего письма в Политбюро и при поддержке Компартии Италии. Но никогда, ни разу, он ни словом не обмолвился об этом.
Однажды Анатолий Рыбаков прямо сказал ему: «Может, я ваши стихи и буду читать, но говорить с вами — нет, не буду. Почему вы никогда не сказали этим людям спасибо?»
— И почему?
— Не хотел быть никому обязанным.
Гордыня — это нехорошее качество. А то, что ему помогал секретарь компарии, могло повредить образу борца с режимом, который из него начали лепить.
Миссия в Америке
— Как вам в Америке живется? Что это за город Талса, который вы выбрали?
— Талса — это 500 000 населения, ковбои, нефть, а еще четыре университета и симфонический оркестр. Это штат Оклахома, настоящая американская глубинка, где живут очень хорошие люди.
— Почему великий русский поэт не живет в России?
— В Москве мне тяжеловато бывает работать, потому что тянут меня повсюду. А там спокойно. Я выговорил себе такое расписание: работаю один день в неделю часов по 10-12 у меня. Мне нужно свободное время для творчества и поездок в Европу.
— Читать лекции по 10-12 часов подряд — как это возможно?
— Привычка. Я же выступаю со стихами. Я люблю выступать.
В университете я преподаю русскую литературу. А моя жена, Мария Владимировна Евтушенко, учит русскому языку американских школьников.
Она была признана лучшим преподавателем русского языка в штата,. хотя по первому образованию она доктор. Две-три тысячи человек изучают русский в нашем городе.
— Как американцы воспринимают русскую литературу?
— Все зависит от того, как преподавать. У нас есть люди, которые ничтоже сумняшеся считают, что в Америке нет культуры. Чушь! Если бы в Америке был один только Хэмингуэй, уже достаточно. А ведь и кроме него, было много хороших писателей — Артур Миллер, Джон Стейнбек, с которым мы дружили.
Один Марк Твен — чего стоит! У меня, кстати, есть трость Марка Твена. Подарила семья эмигрантов в благодарность за «Бабий яр», это была их семейная реликвия. Сейчас ее можно увидеть в моем музее в Переделкино.
Американский заработок заработок позволяет мне издавать антологию руской поэзии. Наш университет первую книгу поддержал и деньгами.
Некоторые этого не понимают, но я вообще ничего не делаю только из-за денег. Это моя миссия. Американцы, которые знают русскую классику, никогда не позволят себе относиться к нашей стране свысока.
Когда в 1968-м году в Чехословакию вошли советские танки, я осудил это. И меня потом долго в эту страну не пускали. Но изворотливые товарищи нашли выход и пригласили меня как фотографа — против этого трудно было возразить. За две недели мою фотовыставку посмотрело 70 000 человек. Большая часть приходила просто пожать руку и сказать спасибо за поддержку.
А лет через 15-18 лет после этого ко мне подошла женщина, которая рассказала, что когда она, учитель русского языка и литературы, узнала о том, что танки (сначала она сказала «ваши танки», потом поправилась: «танки Брежнева») вошли в Прагу, она решила отказаться преподавать этот язык. А потом прочитала мое стихотворение и обращение к властям и передумала: «Спасибо вам, что вы избавили меня от ненависти к русскому народу!» — сказала она. Ну как после этого можно говорить, что я не патриот?
— Раньше поэты собирали стадионы, а сейчас поэзия вышла из моды?
— Я был в 96 странах и везде меня встречали отлично.
В прошлом году выступал перед 42-тысячной аудиторией, так что это все сказки, что люди не интересуются стихами. У нас просто нет поэтов. Вернее, нет поэтов национального масштаба. 30 поэтов в России я все-таки насчитал.
— Назовите хоть нескольких!
— Нет, это мне запретила жена. И правильно сделала.. Потому что тот, кто не попадет в десятку, обидится.
— В России любят говорить о национальной идее. В чем она, по-вашему?
— Поэт — это и есть и национальная идея. Русская классика — национальная идея.
Достоевский сказал, что светлые идеалы будущего не стоят слезы невинно замученного ребенка. Разе это не идея? У Колумбии есть самый великий из ныне живущих писателей — Маркес, и этого стране хватает.
Увы, идеалы, возведенные в официальный статус, быстро превращаются в свою противоположность. Вот пример — христианство и инквизиция. Или революции, которые пожирают своих детей и одну несправедливость меняют друг на друга.
К сожалению, мы много потеряли, утратив общее культурное пространство.
Это было бесхозяйственно и глупо. Ведь латышских, киргизских, эстонских писателей в переводе на русский читали во всем огромном Союзе. В американских магазинах я не видел книг на латышском языке, а вот на русском очень много.
Когда были гастроли Раймонда Паулса в США, собралось 8000 человек, и из них, может, 1500 были латыши. Остальные — русские.
Я был в Ирландии на свадьбе сына, и там латышки с высшим образованием, которые работают на рецепшене в гостинице, меня узнавали и покупали мои книги на английском.
Почему бы не устроить вечер латышских поэтов в Москве? Почему Союз писателей стран Балтии не приглашают меня выступать? Если вы с Евтушенко, который не хотите говорить, то с кем вы готовы разговаривать? Мы вас поддерживали, а вы от нас отвернулись. За что?
Увы, многое уже утрачено, и этого не вернуть, даже если сейчас начнется возвращение.
— А у вас есть недостатки?
— А как же! Я даже предлагал в «Литературной газете» завести рубрику «Писатели о своих недостатках».
Мой главный недостаток такой же, как и мое главное достоинство — неуемное любопытство.
С поэтом беседовала Ксения Загоровская.
Евгений Евтушенко, русский поэт, увековечивший память Бабьего Яра, скончался в возрасте 84 лет | Поэзия
Скончался известный русский поэт Евгений Евтушенко, чье творчество было сосредоточено на зверствах войны и осуждении антисемитизма и тиранических диктаторов. Ему было 84 года.
Джинни Хенсли, пресс-секретарь медицинского центра Хиллкрест в городе Талса на востоке Оклахомы, подтвердила смерть Евтушенко. Роджер Блейс, проректор Университета Талсы, где Евтушенко долгое время преподавал, сказал, что ему сообщили, что Евтушенко умер в субботу утром.
«Он умер несколько минут назад в окружении родственников и близких друзей», — цитирует его вдову Марию Новикову российское государственное информационное агентство РИА Новости. Она сказала, что он умер мирно во сне от сердечной недостаточности.
Евтушенко прославился в бывшем Советском Союзе, когда ему было 20, благодаря стихам, осуждающим Иосифа Сталина. Он получил международное признание как молодой революционер благодаря «Бабьему Яру», непоколебимой поэме 1961 года, в которой рассказывалось о резне почти 34 000 евреев нацистами и осуждался антисемитизм, распространившийся по всему Советскому Союзу.
До публикации Бабьего Яра история резни была окутана туманом холодной войны.
«Я не называю это политической поэзией», — сказал Евтушенко, который жил то в Оклахоме, то в Москве, в интервью Associated Press в 2007 году в своем доме в Талсе. «Я называю это поэзией прав человека; поэзия, защищающая человеческую совесть как величайшую духовную ценность».
Евтушенко сказал, что написал стихотворение после того, как посетил место массовых убийств в Киеве, Украина, и искал что-то, увековечивающее память о том, что там произошло — знак, надгробие, какой-то исторический памятник — но ничего не нашел.
«Я был так потрясен, — сказал он.
«Я был совершенно потрясен, когда увидел это, что люди не сохранили об этом памяти».
За два часа он написал стихотворение, которое начинается так: «Над Бабьим Яром нет памятника. Капля прозрачная, как грубый надгробный камень. Я боюсь.»
На пике своей славы Евтушенко читал свои произведения на переполненных футбольных стадионах и аренах, в том числе перед 200-тысячной толпой в 1991 году, во время неудавшейся попытки государственного переворота в России. Он опирался на страсть к поэзии, характерную для России, где поэзия более почитаема, чем на Западе.
Благодаря своему высокому стройному телу, точеному лицу и декларативному стилю, он также привлекал внимание на сцене, когда читал свои произведения.
«Он больше похож на рок-звезду, чем на какого-то тихого поэта в очках», — сказал бывший президент Университета Талсы Роберт Дональдсон, который специализировался на советской политике во время учебы в Гарварде.
Евтушенко родился в глубине Сибири в городке Зима, что переводится как зима.
Он стал известен во времена правления Никиты Хрущева. Его поэзия была откровенной. Одни считали это рискованным, другие же говорили, что он был всего лишь образным диссидентом, чьи публичные взгляды никогда не выходили за рамки того, что позволяли официальные лица.
Особенно критически высказался поэт-эмигрант-диссидент Иосиф Бродский, сказавший: «Камни он бросает только в официально санкционированные и одобренные направления».
Бродский ушел из Американской академии искусств и литературы, когда Евтушенко стал ее почетным членом.
Дональдсон пригласил Евтушенко преподавать в Талсе в 1992 году.
На фотографии от 6 января 2015 года Евгений Евтушенко прибывает на представление в Москву. Фото: Александр Земляниченко/Associated Press
«Мне очень нравится Университет Талсы, — сказал Евтушенко в интервью 1995 года. «Мои ученики — сыновья владельцев ранчо, даже ковбоев, инженеров-нефтяников. Они разные люди, но очень одаренные. Они ближе к матушке-природе, чем большой город.
Они более чувствительны».
Он также был тронут после взрыва в Оклахома-Сити. Он вспомнил одну женщину из своего класса, которая потеряла родственницу во время взрыва в 1995 году, а затем заметил, что русские женщины, должно быть, терпели такие страдания всю свою жизнь.
«Это был для меня величайший комплимент, — сказал он.
Блейс, ректор университета, сказал, что Евтушенко оставался активным профессором на момент своей смерти. Его уроки поэзии пользовались неизменной популярностью, и на них читали со сцены футболисты и подростки из маленьких городков.
«Ему было трудно ставить плохие оценки ученикам, потому что они ему очень нравились, — сказал Блейс.
Смерть Евтушенко вызвала дань уважения на его родине. Российское консульство в Хьюстоне, которое обслуживает Оклахому, заявило, что россияне «всегда будут помнить его как одного из самых ярких русских поэтов».
Наталья Солженицына, вдова писателя Александра Солженицына, заявила по российскому государственному телевидению, что он «жил по собственной формуле».
«Поэт в России больше, чем поэт», — сказала она. «И он действительно был больше, чем поэт — он был гражданином с ярко выраженной гражданской позицией».
Краденые яблоки Евгений Евтушенко
20 марта 2020 Я взял тебя на руки, я почувствовал, как ты дрожишь,
как тихонько твое тело прильнуло к моему,
не зная меня и не заботясь, но все же,
как животное, благодарное моей жалости.
Вместе мы тогда вылазили . . . куда мы пошли?
Куда бы ни вели нас наши глаза в своем безумии.
Но время от времени вам приходилось поворачивать
, чтобы наблюдать, как ваше прошлое зловеще горит.
Он сгорел бесконтрольно, пока не превратился в пепел.
И я по сей день мучаюсь,
что тебя влечет, как зачарованный,
обратно в то место, где еще тлеют угли.
Ты здесь со мной, и еще не здесь.
На самом деле ты меня бросил. Вы скользите
сквозь тлеющие обломки прошлого,
держит в руке голубоватый свет.
Что тебя тянет назад? Там пусто и серо!
О таинственная сила прошлого!
Ты так и не научился любить его таким, какой он есть,
но ты безумно влюбился в его руины.
Пепел и угольки тоже должны быть магнитами.
Как узнать, какими силами они обладают?
Над тем, что осталось там, где когда-то она подожгла
, зажигательный плачет, как маленький ребенок.
- поэзия россия-украина
Джи Ко
Автор 22 книги159 подписчиков
3 ноября 2012 Когда русский поэт Евгений Евтушенко попросил десять лучших американских поэтов перевести сборник его стихов, который он собрал для Doubleday and Company в 1971 году он предоставил своим переводчикам «полную свободу» в их работе, поскольку только «свободный и неограниченный перевод может каким-либо образом претендовать на звание поэзии». Переводчики переводили только те стихи, которые им нравились, и переводили их в выбранной ими манере. Так что вполне уместно назвать английские стихи, появившиеся в результате этого замечательного сотрудничества времен холодной войны, «переводными адаптациями», как это делает обложка. Евтушенко получил в Украденные яблоки — это не сам человек, а образ человека, увиденный через линзы личностей Джеймса Дики, Джеффри Даттона, Лоуренса Ферлингетти, Энтони Кана, Стэнли Куница, Джорджа Риви, Джона Апдайка и Ричарда Уилбура.
Замечательная характеристика русского творчества, что такие разные поэты, как Лоуренс Ферлингетти и Ричард Уилбур, так сильно откликнулись на него. Разъяренный протестующий слышен в переводе Ферлингетти «Цветы и пули». Уилбур перевел одно из моих любимых стихотворений в книге «Шествие с Мадонной». В простых, точных четверостишиях, рифмующихся от abcb, стихотворение смотрит на полных надежд молодых девушек впереди процессии, а затем смотрит на их «надвигающиеся судьбы» — на сильных, но циничных женщин сзади. Выступающий оказывается не зрителем, а участником марша. Она идет рядом с Мадонной, между девушками в белых платьях и женщинами в черных одеждах, находя в свечах не «радостное сияние», а «смутное видение / Полное сладкой надежды и горечи одновременно».
Поэма показывает поэта, сильно разделенного между стилями, политической ангажированностью и лирическим самоанализом, между маниакальным изобилием и отчаянной проницательностью. В стихотворении также изображен поэт, мощно драматизирующий жизнь, прожитую в этом районе.
Его собственное предисловие к книге представляет собой непростую смесь непомерной гордости и карающего смирения. Он цитирует строчку Пастернака «Быть знаменитым некрасиво» в названии своего предисловия, но утверждает, что тем самым «я действовал без высокомерия или самоуничижения, что намного хуже, чем гордость». Это не слова человека, пришедшего к спокойному суждению о себе, а говорят о постоянных утомительных и утомительных оценках и переоценках.
Это чувство быть и судьей, и объектом суда выражается через образ охоты в другом любимом стихотворении «Брачный полет вальдшнепа», переведенном Стэнли Куницем. Стихотворение состоит из четырех кватрианов. Последние две строки каждого четверостишия заканчиваются одним и тем же словом, создавая эффект удвоения. Этот эффект явно выражен в третьей строфе, которая удваивает само слово «двойной». «Охотник, он твой безоружный двойник./ Ты его обреченный и бескрылый двойник». Охотник и вальдшнеп — зеркала друг друга. Куниц перевел еще одно стихотворение, которое мне очень нравится, «Заклинание» с навязчивым повторением в начале и в конце стихотворения.
Думай обо мне весенними ночами
и думай обо мне летними ночами,
думай обо мне осенними ночами
и думай обо мне зимними ночами.
Меня не очень интересуют вольные стихи с длинными строками, спускающимися по странице, как ступени. Но один, переведенный Джеймсом Дики, который любил гротеск, захватывающий своей предпосылкой. «Doing the Twist on Nails» изображает не Иисуса, а Марию Магдалину, танцующую на гвоздях, «простреливающих» сцену. В конце стихотворения говорящий желает омыть раненые ноги не так, как брат сестре, а «как сестра сестре». Это удвоение делает поэта и танцующей Магдалиной (страдающей художницей), и Магдалиной-целительницей.
Одно из самых трогательных стихотворений этого сборника подходит к смерти Анны Ахматовой и с идеей двойника. «Памяти Ахматовой» в переводе Энтони Кана состоит из двух частей. Первая часть представляет собой гиперболическую элегию одному из самых любимых русских поэтов. Он заканчивается обычным использованием двойника для восхваления уникальности Ахматовой.
Ибо, конечно, не может быть двух русских и не может быть двух Ахматовых.
Вторая часть, подрывая это утверждение, отклоняется на новую территорию. В нем описываются похороны крестьянки «близкой к Ахматовой в возрасте». Ей «нечего больше штопать, вытирать или подметать». Она лежит «совершенно безмятежно», в характерной детали, «сухие руки сложены на груди». Она не может быть более непохожей на Ахматову, «пренебрежительную, забавную», «аристократку». Две женщины принадлежат двум разным Россиям, «России рук и души».
Затем стихотворение начинает выявлять их сходство. Руки Ахматовой в письме тоже «трудились до предела». В своей траурной позе она тоже лежит «безмятежно безмятежно», «смиренно/и благоухая усталостью крестьянской девушки», «со скрещенными пальцами на груди». Безымянная крестьянка ни разу не взглянула на Ниццу, но «на челе ее явилась суровая ахматовская грация». Она была не только читательницей русского поэта, но и боготворительницей, ибо над ее телом висел «аристократический профиль Ахматовой».