«Вчера еще в глаза глядел…», Цветаева, Марина Ивановна — Поэзия
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать»,- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
Марина Цветаева периодически влюблялась и в женщин, и в мужчин. Среди ее избранников был и Осип Мандельштам, с которым Цветаевапознакомилась в 1916 году. Этот роман протекал весьма своеобразно, так как влюбленных разделяли сотни километров. Мандельштам жил в холодном и промозглом Петербурге, считая этот город самым лучшим на земле. Цветаева же с трудом представляла себе существование вне Москвы, где прошли ее детство и юность. Поэтому короткие встречи сменялись длинными письмами и стихотворными дуэлями, в которых не было победителей и побежденных.
Однако в 1920 году Марина Цветаева осознала, что ее связывают с Мандельштамом не столько чувства, сколько общие взгляды на творчество. С этого момента их отношения изменились, приняв более спокойный и уравновешенный характер. К тому же Иосиф Мандельштам встречает свою будущую супругу Надежду Хазину, понимая, что именно с этой женщиной он может быть по-настоящему счастлив. В итоге Цветаеваотправляет ему стихотворение «Вчера еще в глаза глядел…», которому суждено поставить точку в этом непростом и необычном романе.
С первого взгляда может показаться, что поэтесса упрекает возлюбленного в том, что он «нынче все косится в сторону», избегает встреч и ведет себя так, словно бы их разделяет пропасть. Поэтому вполне естественно, что Цветаева задается исконно женским вопросом: «Мой милый, что тебе я сделала?». Она понимает, что любовь, какой бы сильной они ни была рано или поздно проходит. И тогда уже от двух некогда близких людей напрямую зависит то, как сложатся их отношения.
Чаще всего они расстаются, и в этом Цветаева видит определенную закономерность. Но пережить ту боль, которую она испытывает, не так-то просто. «Где отступается Любовь, там подступает Смерть-садовница», — отмечает поэтесса. Цветаева не собирается покидать этот бренный мир, но ее сердце разбито, и вернуть прошлое уже невозможно. Действительно, «в срок яблоко спадает спелое», и никому не под силу вновь закрепить его на ветке. Поэтессе остается лишь просить прощение за все свои ошибки, ведь когда двое расстаются, то каждый виноват в том, что произошло.
Стоит отметить, что Цветаева и Мандельштам все же смогли остаться добрыми друзьями, хотя судьбе было угодно, чтобы они больше никогда не встретились. В 1922 году Марина Цветаева эмигрировала за границу и воссоединилась с супругом Сергеем Эфроном. Когда же семья поэтессы вновь вернулась в Россию, то Иосиф Мандельштам по обвинению в антисоветской деятельности уже был арестован и расстрелян.
М Цветаева 👀 «Вчера еще в глаза глядел» стих с анализом
Стих Марина Цветаева, анализ Дмитрий Кубраков
Читаем стих
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел,-
Всё жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода,- в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал,-
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать»,- ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
14 июня 1920 года
Общепринято считать, что стихотворение Марины Цветаевой «Вчера ещё в глаза глядел» посвящено только любви, но поэтесса взяла более высокую планку – в стихах просматриваются философские и пророческие нотки.
Послание мужу
🔥 Для анализа строк стоит вспомнить, в каком году они были написаны и чем тогда жила Цветаева. Пишется стихотворение в 1920 году, года терпит поражение Деникин, и остатки белой армии уходят через Крым в чужие земли. Покидает Россию и муж Марины Сергей Эфрон, который был белым офицером. Перед Цветаевой разворачиваются две трагедии – личная драма расставания с любимым человеком и крах вчерашних идеалов, падение трёхглавого орла царской России.
Строки:
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
Лезвие войны
📝 Показывают момент отхода остатков белой гвардии после поражения Деникина на фронте гражданской войны. Корабли увозят не только милых, они увозят то, чем жила интеллигенция долгие годы.
Для Марины наступают тяжёлые времена – уехал муж, нет былой страны и на горизонте жизни туман. Просьба отпустить к мужу долго лежит под сукном, только в 1922 году власти отпускают Цветаеву в Европу. В момент написания строк она вообще не знает, увидит ли мужа или туман впереди станет мраком.
Марине в 1920 году 28 лет – пора расцвета, время для любви и творчества, но в душе стоит отчаянье, на фоне которого и пишутся стихи. О глубине отчаянья говорят строки:
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Упрёк Цветаевой
👀 Цветаева знает, что скоро ей принимать решение, хотя в душе оно и принято – быть с мужем или разделить трагическую судьбу Родины.
Марины выбирает первое – выбирает долг жены и женщины, оставляя гимн патриотизма тем, кто разрушил день вчерашний.
В стихотворение несколько раз повторяются строки:
Мой милый, что тебе я сделала?
❗️ В этом упрёк мужу, который сделал свой выбор в тяжёлую минуту в пользу Родины. Возможно, это долг и честь офицера, возможно, нечто большее. Так или иначе, Эфрон не стал прятаться под крылом семейного тепла, а вступил в армию Деникина и до последнего боролся за восстановление монархии. В стихах Цветаева обвиняет мужа, что он выбрал Родину, но сама она выбирает мужа.
Символичны последние строки, в которых она раскаивается:
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый,- что тебе я сделала!
Шаг за шагом приходит понимания того, что Сергей не мог поступить иначе – это был его долг не только как офицера, но и как человека. Его выбор не в пользу семьи помог сделать Марине выбор в пользу мужа.
Он не упал в её глазах, а наоборот поднялся, так как на деле показал, что он человек чести.
🔥 Сложное, тяжёлое, но сильное стихотворение, которое написала великая поэтесса в непростое для себя и страны время. Рекомендую, если не заучивать его до механики, то постараться вникнуть в глубину строк.
Аудио Т. Бондаренко
Предлагаем послушать эти стихи в исполнении Татьяны Бондаренко.
ТОП русской поэзии
- 💔 Анна Ахматова
- 🍷 Александр Блок
- 👀 Борис Пастернак
- ☝ Владимир Маяковский
- ✨ Зинаида Гиппиус
- ✔ Иосиф Бродский
- 🩸 Николай Гумилёв
- 💕 Николай Заболоцкий
- 😢 Марина Цветаева
- 🩸 Осип Мандельштам
- 💕 Сергей Есенин
- 🍂 Иван Бунин
- 📝 Федор Тютчев
- ✨ Игорь Северянин
- 👼 Константин Бальмонт
- 💕 Афанасий Фет
Цветаева, Марина (1892–1941) — Еще двадцать стихотворений
«Марина Цветаева.
Макс Волошин, 1911 год» — Wikimedia Commons
Переведено А. С. Клайном © Copyright 2021 Все права защищены
Эта работа может быть свободно воспроизведена, храниться и передаваться в электронном или ином виде в любых некоммерческих целях .
Применяются условия и исключения.
Содержание
- Трехпрудный переулок (Трехпрудный переулок).
- Такие Женщины.
- Разлука с Софи Парнок.
- Для Софи.
- Для Осипа Мандельштама.
- Осип в Петрограде.
- Осип в Москве.
- Александру Блоку.
- После визита
- Меня зовут Марина.
- Последний призыв.
- Орфический.
- Отъезд в Берлин.
- Эвридика – Орфею ( Цветаевой – Пастернаку ).
- Моряк
- Встреча умов ( За Пастернака ).
- Поэма для моего сына.
- Аресты.
- Последнее стихотворение ( О встрече с Тарковским в тюрьме линия ).
- Индекс по первой строке.
Трехпрудный переулок (Трехпрудный переулок)
Ты, кто еще глубоко мечтает,
Чьи шаги звучат тихо,
Приходи в Трехпрудный переулок,
Если ты любишь мои стихи.
О, как солнечно и как звездно,
Начался первый том жизни.
Умоляю вас, пока не поздно,
Немедленно посмотрите наш дом!
Мир, который будет разрушен,
Взгляни на него тайно,
Пока дом еще не продан,
Тополь не срублен.
Наш тополь! Вечером
Мы, дети, ютимся там;
Среди акаций, восходящая,
Цвета пепла и серебра.
Мир, безвозвратно прекрасный.
Быстро! Сделай наш дом своей целью,
Приходи на Три Пондс-лейн,
К этой душе из моей души.
1913
Такие Женщины
Имена у них, как удушающие цветы,
Взгляды их, как пляшущие огни…
Есть женщины – их волосы шлем,
Они окутаны тонким роковым запахом.
Зачем, ну зачем – в тридцать лет –
Желать мою душу, душу спартанского ребенка?
День вознесения, четверг, 13 мая 1915 года
Разлука с Софи Парнок
Никаких мыслей, никаких жалоб, никаких споров.
Не спать.
Нет тоски по солнцу, луне, морю.
Ни паруса.
Нет ощущения тепла этих четырех стен,
Зелень сада.
Нет желания получить желанный подарок,
Нет ожидания.
Утром никакого удовольствия, в трамвае
Звенящий курс.
Не видя дня, забывчивый, я живу,
Ни числа, ни века.
Я словно хожу по изнашивающемуся канату,
Я – маленькая танцовщица,
Я – тень, чужой тени,
Я – лунатик,
Под двумя темными лунами.
13 июля 1914 г.
Для Софи
Разлука цыганской страсти!
Встретились — уже порвались.
Я опускаю голову на руки,
И размышляю: глядя в ночь.
Никто, листая наши письма,
Не мог постичь их глубины,
Как мы были вероломны, то есть –
Как мы были верны себе.
Октябрь 1915 года
Осипу Мандельштаму
У нас ничего не взяли!
Мне сладко, что мы врозь.
Целую тебя – через сотню
Мили разлуки.
Я знаю, что наши дары — неравны.
Впервые мой голос стал тише.
Чего хотеть — юный Державин,
С моим бесхитростным стихом!
Ты доверяешь страшному полету:
Пари, молодой орел!
Неспеша, солнце ты несешь –
Так тяжел мой юный взор?
Нежно и непоколебимо,
Никто так не смотрел тебе вслед…
Целую тебя – через сотню
Годы разлуки.
12 февраля 1916 года
Осип в Петрограде
Откуда такая нежность?
Не первая — гладить те
Кудри — Я знала губы
Темнее твоих.
Звезды взошли и погасли,
Откуда такая нежность?
Глаза поднялись и погасли,
Перед моими глазами.
Никогда еще не слышал таких гимнов
Во мраке ночном,
Брак – О нежность! –
На грудь певице.
Откуда такая нежность,
Что с ней делать, мой мальчик,
Хитрый, менестрель гость,
С ресницами — уже нет?
18 февраля 1916 года
Осип в Москве
Болезнь странная его одолевала,
И сладостью овладевала им,
Стоял, на все глядел,
Не видя ни звезд, ни рассвета
С зоркими глазами – ребенка.
И во сне – к нему прилетели орлы,
Громкокрылая стая,
Спорили над ним чудно.
И один – властелин скал –
Взъерошил клювом его кудри.
Еще, с зажмуренными глазами,
И ртом полуоткрытым – он спал:
Не видя тех ночных гостей,
Не слыша как, остроклювый,
Закричала златоглазая птица.
20 марта 1916 года
Александру Блоку
Ваше имя — синица в руке,
Ваше имя — лед на языке.
Одно быстрое движение губ.
Ваше имя – четыре буквы.
Мяч – пойманный в полете,
Во рту звенит серебро.
Камень, брошенный в тихий пруд,
Ни вздоха, ни имени твоего никогда.
Ночью легкий стук копыт,
Твое имя шумный гул.
Мы назовем твое благородное чело
Этим громким щелчком курка.
Тебя зовут — о, невозможно!
Поцелуй в глаза – твое имя,
В это нежное, холодное, застывшее время.
Твое имя — поцелуй в снегу.
В основе лежит голубая глотка льда.
Спи спокойно – с твоим именем.
15 апреля 1916 года
После визита
После бессонной ночи, ослабленная плоть
Родная, но ничья — не своя,
Стрелы еще живут в вялых жилах,
И ты улыбаешься людям — серафим.
После бессонной ночи ослабевшие руки
Глубоко равнодушны к врагам, друзьям.
В каждом случайном звуке радуга,
И внезапный запах холодной Флоренции.
Твои губы имеют более яркий блеск, тени
Золото возле запавших глаз. Ночь осветила
Это благородное лицо – и с ночной тьмой
Одно только темнеет, но – наши глаза.
19 июля 1916 года
Меня зовут Марина
Некоторые сделаны из камня; некоторые из глины –
Но я сделан из серебра и солнечного света!
Измена – моя профессия; мое имя – Марина,
Я смертная пена морская.
Некоторые из глины; некоторые из плоти –
Их гроб и надгробие…
В морской купели крестился – и
В полете – вечно ломаюсь!
Через каждое сердце, через каждую сеть,
Моя упрямая воля должна проникнуть.
От меня – видишь эти своевольные кудри?
Никакая земная соль никогда не будет получена.
Сильно стучать по твоим гранитным коленям,
С каждой волной — воскресать!
Да здравствует пена – игривая пена –
Высокая, поднимающаяся пена моря!
23 мая 1920
Последний призыв
Я знаю, я умру в полумраке! В каком из двух,
В каком из двух, не будет в моей команде!
О, если бы мой факел погас дважды!
Чтобы я мог уйти с рассветом и закатом.
Ушел, танцуя над землей! – Дочь небес!
Ее юбка усыпана розами! Не ломая ствол!
Я знаю, что умру в полумраке! Ястребиной ночью,
Бог не захочет призвать душу моего лебедя.
Моей нежной рукой оттолкнув нецелованный крест,
Я устремлюсь в щедрое небо, на тот последний привет.
В ранних сумерках – с ломаной улыбкой в ответ…
– До последнего хрипа я остаюсь поэтом!
Декабрь 1920
Орфический
Как спящий, пьяный,
Неосознанный и неподготовленный.
Бездна времени:
Угрызения совести.
Свободные розетки:
Мертвые и блестящие.
Мечтательный, всевидящий,
Пустой стакан.
Разве это не ты,
Не выдержал
Шорох ее платья –
Обратные витки Аида?
Не это ли,
Эта голова, полная серебристого звука,
Плывущий вниз
Сонный Хебрус?
25 ноября 1921 г.
Выезд в Берлин
Я ничуть не похорошела за эти годы разлуки!
Ты не рассердишься? Грубыми руками,
Что ухватились за черный хлеб да соль?
– Товарищество общего труда?
О, не будем прихорашиваться к встрече
Любовников! – Не пренебрегайте моим общим
Языком – опрометчивым и забытым:
Хроника моей речи из дробовика.
Разочарование? Скажи это, бесстрашно!
— Оторванные от друзей, от ласковых
Духи – в хаосе, питающие надежду,
Моя ясная хватка безвозвратно сломана!
23 января 1922
Эвридика – Орфею (
Цветаева – Пастернаку )
Оставившие свои последние лохмотья ,
Орфей, нисходящий в Аид?
Те, кто отказывается от своего последнего земного
Галстуки… на ложе лжи они лежат
И созерцать великую ложь –
На виду – встреча с ножом.
Я заплатил – за все эти кровавые розы,
За это бессмертие свободно сидящее…
До пределов Летейских,
Возлюбленный – мне нужен покой,
Забвение…ибо в доме духов,
Вот – твой призрак существует, но реален –
Я умер… что я могу тебе сказать, но:
«Теперь ты должен уйти и забыть!»
Не буду мешать! Не тянись к тебе,
Без рук, сюда! – Ни рта, ни губ
Встреча. Укушенный змеей, бессмертие
Покончил с женской страстью.
Я заплатил – помни мои стоны! –
За этот окончательный простор.
Незачем Орфею следовать за Эвридикой,
И брату не тревожить сестру.
23 января 1922
Моряк
Укачай меня, звездная ладья!
Моя голова устала от волн.
Слишком долго я искал причал –
Мой ум устал от чувств:
Гимны – лавры – герои – гидры –
Моя голова устала от этих игр.
Позвольте мне полежать на хвойной траве –
Мой разум устал от этих войн. ( Пастернаку )0003
Отрази меня.
В мире, где так много
Хочешь,
Я знаю – ты одна
Мне ровня.
В мире, где все –
Слизь и слюна,
Я знаю: только ты –
Мне ровня.
3 июля 1924
Поэма сыну
Наша совесть – не твоя!
Хватит! — Буть свободен! – Забыть все;
Дети, напишите свою собственную историю
О своих увлечениях и своем дне.
Здесь семья Лота –
В семейном альбоме!
Дети! – Вы должны свести счеты
с Содомом –
Радуйся.
Не воюю с братьями,
Тебе решать, мой кудрявый мальчик!
Твоя земля, век, день, час,
Наш грех, крест, ссора, наша –
Ярость. Одет в изгнание
Тряпки от рождения –
Перестать совершать погребальные обряды
В том Эдеме, в котором ты
Никогда не жил! Среди фруктов – и просмотров
Такого вы еще не видели! Слепые, те
Кто ведет вас на такие обряды,
За народ, который ест
Хлеб, который вам дадут – раз
Вы вышли из Медона – на Кубань.
Наши ссоры – не ваши ссоры!
Дети! Устраните беды –
В свой день.
Январь 1932
Я не мстил и никогда не буду –
И не простил, и не прощу –
С того дня, как глаза мои открылись – до дуба
Гроб, я не опущусь – Бог знает,
Я не буду дальше гибельного спуска века…
– И все же некоторые этого заслуживают? …
Нет: Я напрасно боролся: ни с кем.
И я не простил: ни одной вещи.
26 января 1935
Аресты
Его нет — я не ем.
Черствый – вкус хлеба.
Всё – как мел.
Чего бы я ни достиг.
…Мой был хлеб,
И мой снег.
Снег не белый.
Хлеб неприятный.
23 января 1940
Последнее стихотворение (
О встрече с Тарковским в тюремной очереди )
‘Я накрыл стол на шестерых…’ Арсений Тарковский 9003 9 первая строка
Все повторяют передает слово:
‘Я накрыл стол на шестерых…’
Но вы забыли одно – седьмое.
Безрадостные шестеро из вас.
По лицам – струи дождя…
Как же ты мог за таким столом
Забыть седьмой – седьмой?
Безрадостные гости,
Хрустальный графин простаивает.
Безутешны — они, безутешны — я.
Безымянный самый безутешный из всех.
Безрадостный и еще раз нерадостный.
Ах, они не едят и не пьют!
– Как ты мог забыть их номер?
Как ты мог ошибиться в сумме?
Как ты, смеешь, не знать
Что шестеро (два брата, третий –
Ты сам, жена, отец, мать)
Семь – раз я здесь, на земле?
Ты накрыл стол на шестерых,
Хотя шестой еще не умер.
Как пугало среди живых,
Я жажду быть призраком – с тобой,
(С ними) …робкий, как вор
Ой – души не тронет! –
Как некстати орудие,
Сижу, незваный седьмой.
6 марта 1941
Указатель First Line
- Вы, кто еще глубоко мечтаете,
- У них есть имена, как удушающие цветы,
- Ни мысли, ни жалобы, ни спора.
- Разлука цыганской страсти!
- У нас ничего не забрали!
- Откуда такая нежность?.
- Его охватило странное недомогание,
- Ваше имя – синица в руке,
- После бессонной ночи ослабла плоть.
- Некоторые сделаны из камня; некоторые из глины –.
- Знаю, умру в полумраке! В каком из двух
- Как спящий, пьяный,
- Я ничуть не похорошела за эти годы разлуки!
- Те, кто бросает свои последние лохмотья.
- Укачай меня, звездная ладья!
- В мире, где все
- Наша совесть – не твоя!
- Я не мстил и никогда не буду –
- Он ушел — я не ем.
- Все повторяют первую строчку,
новый год: перевод | Каролина Лемак Брикман
Райнер Мария Рильке и Марина Цветаева никогда не встречались, но они интенсивно переписывались с мая 1926 года до внезапной смерти Рильке в декабре. Его смерть, наступившая вслед за этой страстной, недолгой («невозможной», — говорит Зонтаг, «славной») перепиской, — разорила русского поэта. Она сочинила ему элегию в виде новогоднего поздравления. Последнее любовное письмо, завещание, запоздалое прощание с новообретенным наставником, с новым потерянным возлюбленным и, возможно, самое главное, с ее личным поэтическим божеством. «Отсюда интенсивность дикции Цветаевой в Новогоднее , — замечает Бродский, — поскольку она обращается к тому, кто, в отличие от Бога, обладает абсолютным слухом».
Рильке начал «Дуинские элегии» словами: «Кто, если бы я закричал, услышал бы меня среди иерархий ангелов?» Цветаева перехватывает этот крик и развивает его, загоняя его гипотетическое в свой конкретный мир, более уродливый, чем его, потому что в нем он теряется.
Как Рильке надеялся быть услышанным, так и Цветаева надеется вскрикнуть. «Когда начинаешь говорить и — если до этого дойдет — когда начинаешь говорить о себе, — произносит Бродский, — делаешь так, как будто исповедуешься, ибо это он — не священник и не Бог, а другой поэт — который слушает вас». Цветаева взывает к голосу своего поэта. Она призывает его формы: элегии, письма, молитвы. «К черту родной русский язык, с немецким, — зовет она, — я хочу язык ангела».
Несколько слов о сексе. Почти сразу после наиболее откровенно эротической части стихотворения, когда воображаемый новогодний тост превращается в оргию льющихся рифм, выпивки и тел, Цветаева заявляет:
мне, наверное, плохо видно, потому что я в яме.
тебе, наверное, легче, потому что ты наверху.
знаешь, между нами никогда ничего не было.
Здесь происходят две вещи. Во-первых, в этой прогрессии есть что-то странное: [я жив и в аду] плюс [ты мертв и в раю] приводит к [и это все равно ничего не значит!].
Его положение «наверху» зависит от того, что она, в яме, представляет его там — точно так же, как ее положение в аду определяется его смертью. И все же синтез, достигнутый этими антитезисами, — ничто.
Второе, что происходит, это то, что Цветаева продолжает характеризовать ничто между ними: «чисто» ничто, она называет это, «просто» ничто, «подходящее» ничто. Ничто, у которого все еще был потенциал превратиться в ничто , как она поняла только после его смерти. Она что-то из этого делает. Это дело превращения ничто между ними во имя их любви и есть настоящая цветаевская алхимия желания. Менее creatio ex nihilo , чем свадебная вода Галилеи, становится шампанским в канун Нового года.
Конечно, использование языка для парения работает и наоборот, и Цветаева постоянно использует язык для падения. Радость чего-то из ничего легко искажается отчаянием ничего из чего-то, и напряжение между этими двумя полюсами — между желанием и горем — и держит это стихотворение в напряжении.
Она одна в новогоднюю ночь, а ее поэт умер. Ткань реальности разорвана, и требуется метафизическое чудо. Подобно читателю, Цветаева должна одновременно держать в уме две вещи, которые, если бы обе были правдой, сломали бы ее разум, а если бы обе были правдой,0843, а не правда, порвал бы ее поэму. Рильке здесь, а Рильке нет.
новый год
I.
с новым годом — с новым светом, с новым миром — с новым краем, с новым царством — с новым пристанищем!
первое письмо тебе в следующем—
место, где никогда ничего не происходит
(почти даже блеф не случается), место, где грубят,
спешка всегда случается, как пустая башня Эола.
первое письмо тебе со вчерашнего
Родина, теперь без тебя нет страны,
теперь уже один из
звезды… и этот закон ухода и ухода, рассекая
и расщепленный,
этот коготь, благодаря которому моя возлюбленная становится именем в списке
(о, он? с 26 года?),
и бывшее превращается в несбывшееся.
рассказать вам, как я узнал?
не землетрясение, не лавина.
подошел парень — кто угодно (ты мой):
«Действительно, прискорбная потеря. это сегодня в «Таймс».
ты напишешь для него статью? где?
«В горах.» (окно с выходом на еловые ветки.
простыня.) «Ты что, газет не читаешь?
а некролог ты не напишешь? нет. «но…» пощади меня.
вслух: слишком сложно. молча: Я не предам моего Христа.
«в санатории». (рай напрокат.)
какой день? «вчера, позавчера, не помню.
ты собираешься в Алькасар позже? нет.
вслух: семейные дела. молча: что угодно, только не Иуда.
II.
в наступающем году! (ты родился завтра!)
рассказать вам, что я сделал, когда узнал о…
ой… нет, нет, я оговорился. плохая привычка.
Я уже давно заключаю жизнь и смерть в кавычки,
как пустые истории, которые мы плетем. сознательно.
ну я ничего не делал. но что-то сделал
случилось, случилось без тени и без эха,
получилось.
ну как поездка?
как порвался, вытерпел, лопнул
ваше сердце на части? на лучших орловских скаковых лошадях
(они не отстают, ты сказал, с орлами)
у тебя перехватило дыхание или еще хуже?
было сладко? ни высот, ни падений для тебя,
ты летал на настоящих русских орлах,
ты. мы связаны кровными узами с тем миром и со светом:
это случилось здесь, на Руси, в мире и свете
созрел на нас. спешка набирает обороты.
Я говорю жизнь и смерть с ухмылкой,
спрятано, так что ты поцелуешь меня, чтобы узнать.
Я говорю жизнь и смерть со сноской,
звездочка (звезда, ночь, которую я жажду,
ебать полушария головного мозга,
Я хочу звезды)
III.
теперь не забудь, мой дорогой, мой друг,
если я использую русские буквы
вместо немецких это не потому что
говорят, что в наши дни все сойдет,
не потому, что нищие не могут выбирать,
не потому, что покойник беден,
он съест что угодно, он даже не моргнет.
нет, потому что тот мир, тот свет —
могу ли я назвать его «нашим»? — он не лишен языка.
когда мне было тринадцать, в Новодевичьем монастыре,
Я понял: это довавилонское.
все языки в одном.
тоска. ты больше никогда не спросишь меня
как сказать «гнездо» по-русски.
единственное гнездо, целое гнездо, ничего, кроме гнезда —
укрывая русскую стишок со звездами.
я кажусь рассеянным? нет, невозможно,
нет такой вещи, как отвлечение от вас.
каждая мысль — каждая, Du Lieber ,
слог — ведет к тебе, несмотря ни на что,
(да черт с родным русским языком, с немецким,
Хочу язык ангела) места нет,
нет гнезда, без тебя, ой погоди есть, только одно. твоя могила.
все изменилось, ничего не изменилось.
ты не забудешь — я имею в виду, не обо мне?
как там, Райнер, как ты себя чувствуешь?
настойчивый, верный, самоуверенный,
как происходит первое видение поэтом Вселенной
квадрат со своим последним взглядом на эту планету,
эта планета досталась тебе только один раз?
поэт ушел из пепла, дух покинул тело
(разделить на два было бы грехом),
и ты ушел от себя, ты ушел от тебя ,
не лучше быть рожденным Зевсом,
Кастор вырвал — тебя из себя — из Поллукса,
мраморная рента — ты от себя — от земли,
ни разлуки, ни встречи, просто
противостояние, встреча и разлука
первый.
как ты мог видеть свою руку достаточно хорошо, чтобы писать,
посмотреть на след — на вашей руке — чернил,
от вашего окуня на высоте, в милях (сколько миль?),
твой окунь бесконечных, ибо безначальных, высот,
намного выше кристалла Средиземноморья
и другие блюдца.
все изменилось, ничего не изменится
насколько я понимаю, здесь, на окраине.
все изменилось, ничего не меняется —
хотя я не знаю, как отправить это письмо за дополнительную неделю
моему корреспонденту — и куда мне теперь смотреть,
опираясь на край лжи — если не с того на это,
если не от того к этому. страдая от этого. долго терпел это.
IV.
Я живу в Белвью. маленький город
гнезд и веток. переглядываемся с гидом:
Бельвю. крепость с прекрасным видом
Парижа — зал с галльской химерой —
Парижа — и еще дальше…
опираясь на алый обод,
насколько смешными они должны быть вам (кому?),
(мне!) они должны быть смешными, забавными, с бездонной высоты,
эти Бельвю и эти наши Бельведеры!
Я вялый.
потерять его. подробности. срочность.
Новый год стучится в дверь. за что можно выпить?
и с кем? а что действительно пить? вместо пузырьков шампанского
Я возьму эти комочки ваты в рот. там удар — Боже,
что я здесь делаю? какое покровительство — что мне делать,
этот новогодний шум — твоя смерть отдается эхом, Райнер, она отдается эхом и рифмуется.
если такой глаз, как ты, закрылся,
тогда эта жизнь не жизнь, и смерть не смерть,
оно тускнеет, ускользает, я поймаю его, когда мы встретимся.
ни жизни, ни смерти, ладно что-то третье,
новенький. Я выпью за это (расстилая соломинку,
посыпание цветов для 1927-й вещи,
пока 1926, какая радость, Райнер, окончание
и начнем с вас!), я склоняюсь над
этот стол для вас, этот стол такой большой, что конца и края не видно,
Я чокнусь своим стаканом, чокнусь,
мой стакан на твой. не стиль таверны!
я на тебе, стекаясь вместе, мы даём рифму,
третья рифма.
Я смотрю через стол на твой крест:
сколько мест на полях, сколько места
на краю! и для кого качается куст,
если бы не мы? так много мест — наши места,
и ничей другой! столько листвы! все твое!
ваши места со мной (ваши места с вами).
(Что бы я сделал с тобой на митинге?
мы могли бы поговорить?) так много места — и я хочу время,
месяцы, недели — дождливые пригороды
без людей! Я хочу утро с тобой, Райнер,
Я хочу начинать утро с тобой,
так что соловьи не доберутся туда первыми.
мне, наверное, плохо видно, потому что я в яме.
тебе, наверное, легче, потому что ты наверху.
знаешь, между нами никогда ничего не было.
ничего так чисто и просто ничего,
это ничего что случилось, так удачно—
смотри, не буду вдаваться в подробности.
ничего кроме — подождите,
это может быть большим (первый, кто пропустит
бит проигрывает игру) — вот оно,
бит, который идет бит
мог быть ты?
бит не останавливается.
воздержаться, воздержаться.
ничего кроме этого чего-то
каким-то образом стал ничем — тенью чего-то
стал его тенью. ничего, то есть тот час,
тот день, тот дом — и этот рот , о, дарованный
почтение памяти осужденным.
Райнер, мы слишком внимательно изучили?
ведь что осталось: тот свет, тот мир
принадлежал нам. мы отражение самих себя.
вместо всего этого — весь этот светлый мир. наши имена.
В.
счастливый свободный пригород,
счастливого нового места, Райнер, счастливого нового мира, нового света, Райнер!
счастливая далекая точка, где возможно доказательство,
счастливого нового видения, Райнер, нового слуха, Райнер.
все попало в твой
путь. страсть, друг.
с новым звуком, Эхо!
с новым эхом, Звук!
сколько раз за партой моей школьницы:
что за этими горами? какие реки?
Хороши ли пейзажи без туристов?
я прав, Райнер, дождь, горы,
гром? это не притязания вдовы—
не может быть одного рая, обязательно будет
другой, более дождливый, над ним? с террасами? Я сужу по Татрам,
небеса должны быть похожи на амфитеатр.
(и опускают занавеску.)
я прав, Райнер, Бог растет
баобаб? не Золотой Людовик?
не может быть только один Бог? обязательно будет
другой, более дождливый, над ним?
как пишет на новом месте?
если ты там, должна быть поэзия. ты
являются поэзией. как пишет в хорошей жизни,
нет стола для ваших локтей, нет лба для вашей борьбы,
Я имею в виду твою ладонь?
напиши мне, я скучаю по твоему почерку.
Райнер, тебе нравятся новые рифмы?
правильно ли я понимаю слово рифму ,
есть целый ряд новых рифм,
есть ли новая рифма для смерти?
и еще один, Райнер, над ним?
некуда идти. язык весь выучен.
целый ряд значений и созвучий
заново
до свидания! увидимся в следующий раз!
мы увидимся — я не знаю — мы будем петь вместе.
счастливая земля я не понимаю—
счастливо все море, Райнер, счастливо все я!
давайте не будем скучать в следующий раз! просто напишите мне заранее.